30
Ни Андрей, ни Никита Родионович не предполагали, что дело примет такой оборот. Они были уверены, что Юргенс готовит их к работе в советском тылу и оставит при отходе немецких войск в городе. Этот вариант был бы естественным.
Не зная истинных целей Юргенса, друзья терялись в догадках. Отправка в Германию казалась бессмыслицей.
Ожогин сидел на диване, упершись локтями в колени; Андрей, взволнованный, расхаживал по залу. Приближалось время завтрака. Хозяйка гремела в столовой посудой.
– Я хочу знать, кому мы будем нужны, – спрашивал Андрей, – когда фашисты полетят к черту или полезут в петлю? Ведь Юргенс готовит нас для фашистской разведки.
Никита Родионович и сам думал о том же. Действительно, на что рассчитывает Юргенс? Почему он тянет их вместе с собой в Германию? Почему не использует удобный момент и обстановку, чтобы оставить их здесь? Странно и непонятно.
– Вопрос сложный, – сказал Ожогин. – Если Юргенс так поступает, значит существует какой-то план, нам с тобой неизвестный.
– Зачем же нам-то ехать? – продолжал допытываться Андрей.
Никита Родионович задумался. Ответить определённо он не мог. Ехать в Германию – стало быть, оторваться от своих, потерять связь. Зачем нужны Ожогин и Грязнов там, если гитлеровская Германия неизбежно будет разгромлена?.. Если отказаться от поездки, тогда надо принимать срочные меры – укрыться от Юргенса в городе. Если решить положительно, то необходимо собираться к отъезду.
Никита Родионович стал одеваться.
– Куда? – удивленно спросил Андрей.
– К Изволину. Надо посоветоваться… Попытаюсь повидать "Грозного".
Никита Родионович вышел, но через минуту вернулся и попросил Андрея следовать за ним на расстоянии: хоть у фашистов паника, но осторожность не помешает, особенно при визите к "Грозному".
Около дома Изволина стояла немецкая, на высоких колесах, подвода, нагруженная кое-как завязанными узлами, ящиками, чемоданами. Тряскин и его жена тащили на нее старый домашний скарб.
Самому Тряскину это занятие, видимо, было не по душе.
– Ну все, что ли? – то и дело спрашивал он жену.
– Твое дело – класть, а не разговаривать! – Матрена Силантьевна в сердцах совала мужу в руки большую банку из-под варенья. – Уложи, да так, чтобы не разбилась.
С тяжелым вздохом Тряскин начал выполнять и это распоряжение супруги.
Тряскин обрадовался встрече с Ожогиным и, воспользовавшись тем, что Матрена Силантьевна ушла в дом, начал отводить душу:
– Скрываться надо, пока не поздно… Управские уже все расползлись, точно вши с покойника, – он по-воровски оглянулся.
– А вы куда же?
– В деревню думаем податься, здесь опасно. Каждый смотрит косо – того и гляди, из-за угла ухлопают.
– Думаете, в деревне безопаснее?
– Всё потише…
В дверях показалась Матрена Силантьевна с периной. Не поздоровавшись с Ожогиным, она прикрикнула на мужа:
– Хватит балясы точить! Укладывай!
Тряскин вновь завозился у подводы. Никита Родионович прошел в квартиру Изволина.
Денис Макарович выслушал Ожогина с волнением.
– Вот новость! Как же так? Я ведь все по-другому представлял себе, – сокрушенно качая головой, сказал старик: – придут наши, соберемся все вместе, как одна семья… И вот на тебе… Германия – не родная сторона, там вы можете пропасть легче иголки, там ни помочь, ни посоветовать некому.
– Пропасть не пропадем, как-нибудь продержимся, – ответил с грустью в голосе Ожогин и попросил связать его с "Грозным".
– Да, это правильно, – Изволин улыбнулся, встал и потянулся к вешалке за кепкой. – Ты вот что: посиди-ка тут, а я схожу. Жди… Или нет, иди домой, а я сообщу сам. Может, проститься придется… Расстанемся ведь не на один день.
Ожогин и Денис Макарович вышли вместе. Подвода Тряскиных уже отъехала. Около ворот валялись сковорода и разбитая банка из-под варенья.
Изволин свернул за угол и торопливо зашагал по узенькому переулку.
– Ну что? – Андрей бросился к Никите Родионовичу, нагнав его у дверей дома.
Ожогин вздохнул:
– Пока ничего.
– Как ничего?
– Денис Макарович попытается увидеть "Грозного".
Никита Родионович понимал состояние друга. Сейчас, когда подходили к городу родные советские войска, когда приближался час радостной встречи, одна мысль о поездке в Германию вызывала протест.
Андрей опустился на стул и стал распаковывать почти уложенный чемодан.
– Ты что? – удивился Никита Родионович.
– Не едем, – решительно ответил Андрей. – "Грозный", нет сомнения, предложит остаться. Какой смысл в этой поездке?
Андрей вынимал из чемодана вещи и раскладывал их на столе.
– Напрасно ты это делаешь, – сказал Никита Родионович. – Может зайти кто-нибудь от Юргенса или он сам. Увидев, что мы не собираемся, каждый сделает опасный для нас вывод.
Андрей согласился:
– Да, пожалуй, верно… Для виду надо уложить.
Никита Родионович объяснил, что при любом положении они должны быть готовы к отъезду, только куда – пока что неизвестно.
Друзья принялись за дальнейшую укладку вещей. В четыре часа все было упаковано, завязано. Обедали молча, все время прислушиваясь к шагам на улице.
Часы пробили пять, потом шесть… Денис Макарович не появлялся. Андрей не отходил от окна.
– Что такое? – уже много раз спрашивал он. – Почему не идет Изволин?
Никита Родионович курил папиросу за папиросой.
Наконец Изволин появился. Он вошел пасмурный, растерянный. Друзья с тревогой смотрели, как он, сняв кепку, медленно пристраивает ее на спинку стула и вытирает пот с лица.
– Ну, ребятки дорогие, простимся! – сказал Денис Макарович дрогнувшим голосом и шагнул к застывшему от удивления Андрею. – Ехать надо.
– Кто сказал? – спросил сухо Грязнов.
– "Грозный" и Большая земля, – ответил Изволин и взял Андрея за руку. – Вашей поездке придают большое значение.
Андрей отвернулся и отошел к окну. Денис Макарович покачал головой:
– Знаю, Андрюша, что тяжело, но ничего не поделаешь… Долг выше сердца… надо ехать.
Изволин опустился на диван рядом с Ожогиным:
– Иди к "Грозному", он тебя ждет. Сам найдешь дорогу?
– Найду.
– А теперь попрощаемся… Желаю счастья… – старик поднялся с дивана, обнял Никиту Родионовича и крепко его поцеловал. Потом подошел к Андрею.
Андрей опустил голову, плечи его вздрогнули, и он почти упал на грудь Изволину.
– Крепись, сынок… Все будет хорошо… Трудное уже позади…
Соблюдая все меры предосторожности, Никита Родионович попал, наконец, в дом "Грозного".
"Грозный" встретил его сам у дверей и, взяв под руку, ввел в квартиру. Ни жены, ни дочери дома не было.
– В моем распоряжении десять минут, – сказал он. – Садитесь.
Сели, как и в прошлый раз, у стола, друг против друга. Хотя день еще не окончился, у "Грозного" был вид утомленного человека.
– Изволин сообщил вам решение? – спросил "Грозный".
– Да.
– Поэтому возьмите вот, – "Грозный" подал маленький листок бумаги. – Здесь подробные условия связи. Проштудируйте их, запомните наизусть, а бумажку уничтожьте. – Он встал.
Никита Родионович последовал его примеру.
– Прошу не забывать то, о чем я уже говорил вам, – продолжал "Грозный". – Поведение разведчика определяется заданием, которое ему дается. От вас не ждут ни формирования отрядов, ни диверсионных актов. Ваша задача – сохранить себя, все увидеть, все услышать и, если представится возможность, обо всем сообщать. Вы останетесь людьми германской военной разведки и выполните все, что она от вас потребует. А теперь дайте мне вашу руку. – И он крепко пожал руку Никите Родионовичу. – Передайте мой привет вашему другу товарищу Грязнову. Желаю победы!
…Ожогин и Грязнов с трудом попали на вокзал. Он был обнесен тремя рядами колючей проволоки, в тех местах, где были оставлены проходы, творилось нечто невообразимое.
Автоматчики, стоявшие рядами, не в силах были сдержать напор озлобленных солдат, которые теснили охрану и рвались в проход. Когда один из автоматчиков дал предупредительный выстрел в воздух, послышались ругательства, и через несколько мгновений автоматчик повис на проволоке.
Толпа ворвалась на вокзал, запрудила территорию станции. Лезли в товарные вагоны, на крыши. В несколько минут все составы были сплошь облеплены людьми.
Друзья прошли на перрон последними и принялись за поиски Юргенса. Только через полчаса удалось заметить его массивную фигуру. Юргенс спорил о чем-то с комендантом, энергично жестикулируя. Друзья подошли ближе и поздоровались.
– Мне нужно знать, какой состав пойдет первым, чтобы к нему прицепить специальный вагон, – говорил Юргенс.
– Тут все специальные, – отвечал комендант. – А какой состав пойдет первым, сказать не могу. Видите, что делается?
– В этом виновны вы, комендант, – жестко сказал Юргенс. – На вашем месте следовало…
– Бросьте читать мне нотации! – оборвал его комендант. – Мне и без них тошно.
– Хорошо, – сдерживая гнев, произнес Юргенс. – Скажите тогда, к какому составу прицепить мой вагон?
– Цепляйтесь к любому! – и окруженный десятком автоматчиков комендант быстро удалился.
Несколько секунд Юргенс стоял в нерешительности, а потом объявил друзьям:
– Ждите меня на этом месте, я возвращусь через полчаса, – и ушел.
Но удержаться на "этом месте" не удалось. Кто-то из страха или умышленно обронил слово: "Воздух!" И все пришло в движение. Тысячи гитлеровцев сломя голову кинулись через вокзал, через проходы в проволоке на привокзальную площадь, в железнодорожный парк, где были щели и бункера.
В это время к составу у второй платформы подогнали паровоз. Люди снова бросились на вокзал.
– Этот состав уйдет без нас, – сказал Андрей, наблюдая за посадкой.
Юргенс не показывался. По перрону бежал комендант; за ним, точно тени, следовали автоматчики.
– Отправляйте! Отправляйте! – кричал он кому-то.
Комендант был кровно заинтересован в скорейшей отправке эшелона и разгрузке вокзала. Маленький паровоз дал тоненький свисток, рванул несколько раз состав, но состав был слишком перегружен и не тронулся с места.
Из отдельных выкриков автоматчиков можно было понять, что всем предлагают слезть, а когда состав тронется, усесться опять. Другого выхода не было. Боязливо поглядывая на небо, солдаты высыпали на платформу. Паровоз надрывно крякнул и потянул за собой вагоны. Все бросились к ним. Поднялась толкотня и драка. Наконец последний вагон состава скрылся за разрушенной водокачкой, оставив на путях тела раздавленных и изувеченных.
– Убрать их! Быстро убрать! – кричал комендант.
На перроне в сопровождении группы автоматчиков появились Юргенс и начальник гарнизона – высокий полковник.
– Коменданта на перрон! Коменданта на перрон! – раздалась команда.
Комендант выскочил из деревянного, наспех сколоченного барака и, увидев необычного гостя, ускорил шаг. На ходу он оправлял мундир, портупею, кобуру.
– Что от вас требовал господин Юргенс? – холодно спросил полковник.
Комендант, не моргнув глазом, соврал, что Юргенс требовал паровоз. Юргенс передернул плечами. Заметив его волнение, полковник предупреждающе поднял руку.
– Именно это он требовал? – спросил он и ударил коменданта наотмашь по лицу. – Если вагон господина Юргенса не будет прицеплен к первому отходящему составу, я вас расстреляю, – объявил он бесстрастно и, повернувшись на каблуках, пошел с перрона.
Комендант горячо пытался что-то объяснить Юргенсу. Тот не дослушал и резко перебил:
– Дайте мне людей… десяток, не менее… и тогда не нужен будет ваш паровоз. Они сами докатят вагон.
Комендант убежал. Юргенс тяжело вздохнул, достал портсигар, закурил. Через пять минут комендант вновь появился в сопровождении двенадцати солдат.
– Пойдемте, – сказал Юргенс и, легко спрыгнув с перрона, зашагал по шпалам.
Вагон, выделенный Юргенсу, стоял у заброшенной, удаленной на километр от вокзала платформы, где до войны разгружали лес, и это, собственно, спасло и самого Юргенса, и Ожогина, и Грязнова.
Советские штурмовики в наступающей темноте появились так внезапно, что ни сирена, ни зенитки, ни прожекторы не успели предупредить о их приближении.
Вместе с Юргенсом и его служителем, который занимался укладкой вещей в вагон, Ожогин и Грязнов залезли в узкую трубу под полотном железной дороги и просидели там целый час.
Когда стихли разрывы и ушли самолеты, вокзал пылал, точно огромный костер. Ни о каком отъезде в ближайшее время не приходилось и думать…
Ночь прошла в ожидании нового налета, но его не последовало. Утром начали грузиться. Вещи укладывали в длинный, старого образца, пассажирский вагон. Боясь новой бомбежки, состав формировали быстро, без обычной волокиты. Маневрового паровоза, как и вчера, не нашлось, поэтому вагон Юргенса пришлось перевезти на вокзал с помощью солдат. Радиоаппаратура, документы, гардероб, продукты – все это заняло несколько купе. Остальные купе находились в распоряжении Юргенса.
Уже после прицепки вагона, перед самым отправлением поезда, произошло новое приключение.
Сдерживая натиск толпы гитлеровцев, автоматчики, занявшие все выходы, не обратили внимания на окна вагона. Около одного из них шла возня, которую заметил служитель Юргенса. Несколько солдат из эшелона, стоящего рядом, подсаживая один другого, влезли через окно в купе, закрытое снаружи, и начали выгружать находящиеся там продукты. По цепочке передавались пачки галет, сигареты, банки с консервами и сгущенным молоком, бутылки с вином.
– Господин Юргенс, – доложил торопливо служитель, – из второго купе через окно тащат продукты!
Юргенс побелел от злости и, вытащив из заднего кармана брюк пистолет, бросился к купе. Над раскрытыми ящиками хозяйничал пожилой солдат.
– Мерзавец! Мародер! – заревел Юргенс и выстрелил три раза подряд.
В эту же минуту просвистел паровоз и, громко вздыхая и отдуваясь, потянул состав с вокзала. Тело убитого солдата выбросили через окно. Поезд стал набирать скорость.
Грязнов примостился у окна с выбитым стеклом. Никита Родионович уселся рядом с другом и обнял его за плечи.
Мимо окна бежали пригородные сады, мелькали перелески, поляны… Где-то далеко горела маленькая деревенька. Дым скорбно тянулся на восток. Родная земля убегала из-под колес.
Часть вторая
1
Самолет загорелся на высоте пяти тысяч метров. Жаркие языки пламени жадно поползли от правого мотора по крылу, по обшивке. Они росли и ширились, приближаясь к кабине. Командир корабля дал экипажу сигнал выбрасываться.
Луч прожектора, точно огненный меч, прорезал тьму затянутого тучами неба, переломился и погас. Объятый огнем бомбовоз не надо было освещать – он, как факел в чьей-то невидимой руке, бороздил черное небо.
Стрелок Алим Ризаматов прыгал первым. Открыв люк, он на секунду повис на локтях, а затем провалился в темноту ночи. Почти тут же над головой большим куполом раскрылся парашют, и Алим плавно закачался на стропах. Огромная яркая вспышка, точно гигантская молния, озарила небо, и через секунду-две до юноши долетел звук взрыва. Горящие куски самолета падали вниз.
Сердце сжала боль, злоба. Боль за погибших друзей, злоба на врага.
Быстро приближалась земля.
Алим знал, что внизу его ждет смертельная опасность, что там он столкнется лицом к лицу с врагом, с которым бился в воздухе. Он вынул из кобуры пистолет. Оружие придало больше уверенности и решимости защищаться до последних сил. Он еще может убить нескольких фашистов. Одна пуля для себя, остальные – врагам. Это единственный и правильный выход для советского воина и комсомольца. Лишь бы огненная строчка трассирующих пуль не протянулась сейчас с земли и не прожгла его. Тогда и пистолет не понадобится…
Земля встретила его мраком и молчанием. Нигде ни огонька, ни признака жилья.
Алим плотно сжал ноги, как обучали в школе, и мягко приземлился на густой кустарник. Купол парашюта съежился и накрыл Ризаматова. Он замер, затаив дыхание, напряженно вслушиваясь в ночную тишину, но вокруг было тихо, только где-то далеко, в черном, беззвездном небе, рокотал мотор ночного вражеского истребителя.
Тишина казалась зловещей. Алим приподнялся и, стараясь как можно меньше шуметь, выбрался из-под парашюта. Осмотрелся. Неясно были видны контуры большой поляны, поросшей густыми кустами. Шагах в двадцати темнели деревья.
"Лес или роща, – мелькнуло в голове. – Лучше лес… Лес укроет, а может быть, и приведет ближе к фронту".
Ризаматов высвободил парашют из куста, на который приземлился, разостлал парашют на чистом месте и скатал его. Теперь парашют можно было взять под мышку, и он не мешал движению. Но куда его упрятать? Алим сделал несколько шагов в сторону леса. Справа донесся звонкий гудок. Видимо, совсем близко находилась железная дорога или завод…
Осмотр поляны ничего утешительного не дал. Алим забрался в середину самого большого куста, раздвинул гибкие стволы, разгреб, как мог, землю у самых корней и уложил сверток в ямку.
Теперь уйти отсюда, уйти поскорее…
Алим начал углубляться в лес.
Деревья росли не густо, и идти было легко, однако через несколько минут Алим остановился.
Почему он идет именно сюда, вперед, а не назад, не вправо, не влево?
Где-то далеко-далеко за лесом прогрохотал гром. Только теперь Алим заметил, что приближается гроза. Низко опустились тучи, замер лес, было душно. Алиму сделалось не по себе. Чужая земля, черная, безмолвная, неприветливая… Алим прислонился спиной к дереву, словно ища под его ветвями защиты.
Хлынул дождь. Гигантская ломаная молния расколола темноту, вырвав из нее на мгновение белые стволы берез. Грянул удар грома. Ветер зашумел в листьях, и этот шум слился с шумом дождя.
Алим все еще стоял в оцепенении. Вода обмыла лицо, освежила пересохшие губы, потекла по комбинезону.
Гром продолжал грохотать, молнии бороздили небо, шумел ветер. Возбужденный грозой, Алим пошел вперед, не разбирая дороги, отмахиваясь руками от ветвей, топча кусты и невысокую траву. Он не помнил, сколько прошло времени – час, два, три… Внезапно лес кончился, открылось темное, сливающееся с небом, ровное пространство поля. Около самого леса проходила дорога, покрытая щебенкой. Алим остановился: что делать – вернуться в лес или идти дорогой? Он опасался встреч с людьми. Кто бы они ни были, это люди чужой страны. Но по дороге легко двигаться, а ноги устали.
Постояв несколько минут в тяжелом раздумье, Алим зашагал вдоль дороги – по его расчетам, прямо на юг.
Прошел, вероятно, еще час. Дождь стих. Небо посветлело. Вначале Алиму показалось, что тучи рассеялись. Но скоро он понял, что ошибся: близился рассвет. На востоке появилась узенькая розовая полоска; она стала заметно расти, удлиняться, шириться. Ночь уходила, а с нею уходила и гнетущая темнота. Окружающие предметы принимали ясные очертания. На горизонте Алим увидел строения – это были дома, много домов. Очевидно, дорога вела к городу.
Алим остановился. Дальше идти нельзя. Он повернулся и направился к спящему еще лесу.
"Отличная штука – комбинезон", – подумал юноша, забираясь в чащу и укладываясь на мокрую землю, поросшую травой.