Нервное потрясение, физическая усталость, голод – все сказалось сразу: Алим почти мгновенно уснул. Но спал он беспокойно. Мозг продолжал работать: снова плыли клубы дыма, бушевало пламя на плоскостях самолета, снова шел бой в воздухе, снова командир кричал: "За борт!" Но Алим никак не мог открыть люк. Руки не слушались. Он безуспешно возился с затвором металлической крышки, испытывая ужас перед надвигающимся пламенем. Командир кричал, ругался, толкал Алима в бок, торопил. Толчки становились все сильнее и сильнее, и Алим со стоном проснулся.
– Что это такое? – растерянно проговорил он, еще не понимая, где он и что происходит. Перед ним на корточках сидел человек.
Алим молниеносно выхватил из кармана пистолет. Но человек не тронулся с места. Он продолжал сидеть и разглядывать Алима поверх очков. Старческое, гладко выбритое лицо было усеяно мелкими морщинками. Глаза смотрели приветливо, дружелюбно. Алим опустил пистолет. Этот человек в странной соломенной шляпе, в поношенном, но опрятном костюме, вооруженный только лопатой, ничем не угрожал Алиму.
Юноша и старик молча разглядывали друг друга: старик – с любопытством, юноша – настороженно.
Молчание нарушил старик. Он поднялся и произнес что-то на немецком языке.
Алим промолчал.
Старик улыбнулся и вдруг спросил на чистом русском языке:
– Русский?
Алим машинально кивнул головой.
– Советский?
– Да. Узбек.
– Летчик?
Алим не ответил – комбинезон и шлем выдавали его специальность.
Старик полюбопытствовал:
– А как сюда попал?
Алим показал рукой на небо.
– Так, так… – улыбнулся старик. – Значит, с самолета?
– Да.
– Путешествие занятное…
– Ничего занятного не вижу, – мрачно произнес Алим.
В глубине души он был рад, что встретил этого старика, а не фашистского солдата.
– А вы откуда знаете русский язык? – задал он наконец первый вопрос.
Незнакомец поправил очки и засмеялся тихо, почти беззвучно, обнажая ровные, белые зубы.
– Сначала спрячьте свой пистолет, молодой человек, – он совсем не нужен при нашем знакомстве. Гость должен быть всегда вежлив. Спрячьте. Не бойтесь.
Алим послушно сунул пистолет в карман, предварительно поставив его на предохранитель, и продолжал разглядывать старика.
– Вы спрашиваете, откуда я знаю русский язык? Разве среди нас, немцев, не может быть людей, хорошо знающих Россию?
– А где же вы изучали Россию?
В сердце начало расти чувство неприязни.
– По книгам. Мой сын очень любил ваши советские книги. Читал и я…
– Где мы находимся? – спросил вдруг Алим.
– В лесу, а точнее – в лесу, принадлежащем господину фон Гутнеру, в двух километрах от его имения и в стольких же километрах от города. Вы стремитесь попасть в город?
Нет, Алим не ставил перед собой такой цели. Он отрицательно покачал головой.
– И правильно, – заметил старик. – Не советую.
Он внимательно – как показалось Алиму, даже с оттенком грусти – посмотрел на него.
– Вы курите? – поинтересовался незнакомец.
– Когда есть…
– Ну, курите, – старик протянул Алиму пачку сигарет.
Закурили. Ризаматов с наслаждением затянулся.
– Значит, вы узбек?
– Да.
– И так хорошо говорите по-русски?
– Теперь мало узбеков, не говорящих по-русски…
"Не хитрит ли старик? Располагает к себе, а сам обдумывает, как бы получше отправить меня куда следует".
– Вот что, молодой человек, – задумчиво произнес незнакомец. – Первое, что надо сделать, – уйти отсюда. Если здесь шел я, могут пройти другие, а вы, я чувствую, не склонны расширять круг знакомых. Пойдемте! – Он вскинул лопату на плечо и направился в глубь сосняка.
Ризаматов на секунду заколебался, а потом последовал за ним.
Лесок густел, начались холмы, поросшие вокруг ельником, затем дорога пошла под уклон. Старик шел быстро, мелким, но торопливым шагом.
"Охотник, наверно, – думал Алим, едва поспевая за своим новым знакомым. – Не меньше шестидесяти, а бежит легко, как джейран".
Старик, видимо, хорошо знал лес. Он не петлял, не осматривался, а шел, уверенно обходя заросли можжевельника, черники, пересекая опушки. За светлой, залитой утренним солнцем поляной начался глубокий распадок, поросший ельником, папоротником. На дне его бил прозрачный ключ.
– Вот здесь и располагайтесь, – сказал, остановившись, старик. – Сюда редко кто заходит, кроме любителей природы. А их сейчас не так уж много. Тут можно и спрятаться. – Он полез в свою походную сумку, вынул кофейного цвета батончик, мало похожий на хлеб, кусочек сыру и подал все это Алиму: – Берите… А воды здесь много. Ждите меня. Я шел на огород, вернее – на свое картофельное поле, и наткнулся на вас. Может быть, на ваше счастье. Ждите… А уйдете – на себя пеняйте. Об остальном я подумаю. Счастливо устроиться! – Он приподнял шляпу, поклонился, быстро выбрался из распадка и скрылся среди деревьев.
Алим остался один и тотчас принялся за еду. Он разделил сыр и хлеб на две равные части и уничтожил одну половину. Огромное удовольствие доставила ключевая вода: Алим пил ее, не отрываясь, большими глотками. И только утолив голод и жажду, задумался. Как расценить все происшедшее? Какой счастливый случай столкнул его с этим маленьким энергичным стариком? Если он не фашист, тогда Алиму повезло. Но можно ли рассчитывать на дружбу старика?
Алим нащупал в кармане пистолет, словно желая проверить свою готовность к борьбе.
Старик появился перед вечером. В руках была все та же лопата, за плечами – небольшой мешок.
– Вот и я. Вы, наверно, ожидали меня не одного, а с кем-нибудь? – спросил он, улыбаясь и пытливо глядя в глаза Алиму. – Ну-ка, скажите правду?
Алим смутился. Почему не сказать правду, когда новый знакомый догадывается о ней? И Алим рассказал, что он и верил и не верил, ожидая и хорошего и плохого.
– Ничего удивительного нет. Все можно подумать в вашем положении. Но я постараюсь вам доказать, юноша, что в Германии еще не перевелись настоящие люди. Раздевайтесь.
Старик вынул из мешка коричневую пару, черные ботинки и кепи.
– Это вещи моего покойного сына, – произнес он с грустью, – моего первенца… Он был такого же, как вы, роста и такой же стройный, но только шире вас в плечах. Чуть-чуть шире, и блондин. Раздевайтесь и одевайтесь, – закончил он.
Алим снял комбинезон, сапоги, гимнастерку, брюки и надел штатский костюм. Старик заставил Алима несколько раз повернуться, застегнуть и вновь расстегнуть пиджак.
– А теперь давайте немного подождем. Пусть стемнеет, – удовлетворенный осмотром, наконец произнес он.
2
Германия. Чужой, незнакомый город. Два прямых бульвара, обсаженных липами и кленами, пересекают его из конца в конец, сходясь крест-накрест. По обе стороны трамваи.
Главная площадь носит название Ратхаусплац. На ней – неуклюжий, громоздкий памятник, окаймленный тяжелой чугунной цепью. Здесь же здание ратуши в готическом стиле. Почерневшие фризы, покрытые мохом, говорят о том, что здание это вековой давности.
На площади сгрудились всевозможные магазины с яркими вывесками и пустыми витринами. В старинной части города улочки в иных местах до того узки, что трудно разъехаться двум автомашинам. Мостовые, выложенные крупным квадратным торцевым камнем, отсвечивают под лучами солнца, как отшлифованные.
Дома преимущественно каменные, с высокими черепичными крышами, с мезонинами, с флюгерами на гребешках, с окованными железом дверями и кольцами вместо ручек. На многих улицах сохранились еще фонари, внутри которых вместо газовых рожков вмонтированы электролампочки.
То здесь, то там высятся верхушки кирк . Чем дальше от центра, тем просторнее. На окраине много небольших особняков, окруженных тенистыми палисадниками и решетчатыми изгородями. И в центре города и на окраинах – всюду можно заметить то неизбежное, что принесла война.
Небольшой провинциальный немецкий город находится в глубоком тылу, но на улицах много инвалидов и раненых из расположенных в городе тыловых госпиталей. Магазины стоят без товаров, и в них почти никто не заходит. Немцы и немки с хмурыми лицами останавливаются у рекламных тумб, читают вести с Восточного фронта и скептически покачивают головой.
Ожогин и Грязнов в городе уже несколько дней. Отрезанные от родины, в чужом краю, они чувствуют себя одинокими. Давит тоска и неизвестность. Знакомятся с городом, бродят по улицам, по парку, наблюдают за горожанами, пытаясь скорее привыкнуть к новой обстановке, понять, как здесь живут и чем дышат.
Юргенс временно определил их в гостиницу "Цум вейсен росс". Это – мрачное двухэтажное здание, закрывающее своей угрюмой тенью всю неширокую улицу. Массивные железные ворота. Двор, выложенный большими каменными плитами. Номер, отведенный для Ожогина и Грязнова, помещается в конце длинного коридора, идущего по всему этажу.
Узкие окна скупо пропускают свет. Электроэнергия дается лишь на три часа в сутки, поэтому всюду стоят подсвечники с огарками свечей. Полы давно уже потеряли свой былой блеск.
… На третий день пребывания Ожогина и Грязнова в гостинице, вечером, когда друзья расположились на отдых, раздался осторожный стук в дверь, и в комнату просунулась маленькая, совершенно лысая голова владельца гостиницы Моллера.
– Господин Моллер! Пожалуйста! – пригласил Ожогин.
– Да-да, я к вам… Вас просили позвонить, и поскорее, вот по этому телефону, – он подал маленький листок бумаги и без приглашения сел на стул. – Я подумал: "О! У них есть в нашем городе знакомые…"
У Оскара Моллера было изрезанное морщинками лицо, быстрые движения. Его крошечные, под белесыми бровями, голубые глазки всегда выражали жадное любопытство. К Моллеру неизвестными путями стекались все городские новости и сплетни. Моллер знал, что новые жильцы направлены к нему с письменным распоряжением коменданта города, и поэтому мог догадываться, кто они.
– Чрезвычайное происшествие, – продолжал еще тише Моллер, потирая лоб: – вчера вечером в баре пьяные солдаты из госпиталя убили эсэсовского офицера. Вы подумайте! И чем убили? Пивными кружками. Они его голову превратили в бифштекс… Да-да… Комедия!
Чувствуя, что Моллер будет долго еще делиться сенсациями, Никита Родионович вышел в вестибюль к автомату и набрал номер. Ответил голос Юргенса.
Юргенс просил Ожогина и Грязнова зайти к нему в десять вечера и сообщал свой адрес.
С Юргенсом друзья не виделись со дня приезда. Он подвез их вначале к комендатуре, потом к гостинице и приказал ожидать его звонка. О местопребывании Зорга и Кибица ничего не было известно. Занятия прервались.
Когда Никита Родионович вернулся в номер, Моллер, выболтав собранные за сутки сплетни и слухи, стал приглашать жильцов к себе на обед. Чем энергичнее друзья отказывались от приглашения, тем настойчивее делался хозяин. Пришлось согласиться.
Моллер жил с семьей в доме, примыкавшем вплотную к гостинице. Жена Моллера, Гертруда, несколько напоминала Матрену Силантьевну Тряскину, но отличалась от нее невозмутимым спокойствием.
Хозяин провел Ожогина и Грязнова в гостиную, служившую одновременно и кабинетом. Она была обставлена мебелью, которой, видно, пользовались еще прадеды хозяина. Стены украшали фамильные снимки. В одном из простенков висел портрет Гитлера в профиль.
Когда друзья вместе с хозяином выкурили по сигарете, жена Моллера позвала всех к столу.
Одну из стен столовой почти целиком занимал огромный буфет, могущий стать украшением железнодорожного ресторана. Из застекленных дверок его выглядывали фужеры, бокалы, рюмки, вазы чешского хрусталя. Большая люстра-канделябр свисала с потолка, почти касаясь стола.
По количеству стульев у круглого стола можно было определить, из скольких человек состоит семья владельца гостиницы. На спинках стульев висели вышивки с надписями: "Приятного аппетита", "Еда вовремя – залог здоровья".
Взяв со стола большую бутыль из-под газированной воды, оплетенную тонкой металлической сеткой, и поставив ее на буфет, Моллер с прискорбием на лице заметил:
– Война лишила нас пробок с газовой зарядкой, а потому, к сожалению, сифон бездействует…
Обедали вчетвером, без детей. Закуска состояла из салата низшего качества и бутылки мозельского вина. На первое был яблочный суп, на второе – консервированное мясо с картофелем и гарниром из зеленого горошка. К обеду были поданы также поджаренные кусочки нормированного хлеба, именуемые "тостиками".
Во время еды хозяин не переставал болтать, потирая периодически свой лоб. Он жаловался на отсутствие жиров, на то, что вместо продуктов дают эрзацы. Потом рассказал о появлении в городе семей крупных собственников, скрывающихся от бомбежки, о том, что его гостиница всегда переполнена военными или особо важными персонами, с которыми считается даже комендант города, о том, что на секретный завод, расположенный в лесу, недалеко от города, пригнали новую партию военнопленных, о том, что на прошлой неделе покончил жизнь самоубийством владелец кинотеатра, от которого, забрав с собой все ценности, ушла жена.
Когда болтовня Моллера стала нестерпимо скучной, друзья поднялись и, поблагодарив за обед, ушли. На улице Никита Родионович сказал:
– Меня смущают два обстоятельства. Во-первых, Моллер очень смело высказывает свои мысли; во-вторых, он не проявляет никакого интереса к нам. Кто мы? Откуда? Как попали сюда? При его любопытстве последнее обстоятельство вызывает подозрение…
Условились проявлять во взаимоотношениях с Моллером максимальную осторожность.
Юргенс сидел в просторном кабинете Марквардта. Беседа подходила к концу.
– Надеюсь, вы поняли меня? – спросил Марквардт.
Юргенс склонил голову.
– А вы их предупредили, чтобы они подыскивали квартиру?
– Собирался сделать это сегодня.
– Не торопитесь. Я уже говорил в гестапо. Мне пообещали дать несколько адресов. Квартира – вопрос серьезный, и спешка может повредить делу. Ни вы, ни я не можем предугадать, кто придет сюда первым: русские, американцы или англичане. Поэтому лучше, если они окажутся жильцами человека, в какой-то степени скомпрометировавшего себя перед империей фюрера. Кстати, как они ведут себя?
– Вне подозрений… Проверку их я закончил еще там. Результаты докладывал.
– Дайте им пароли, дайте возможность болтаться по городу. Это не повредит делу… А как с их учебой?
– Теоретическая подготовка по разведке и радиоделу почти завершена. Можно начинать практические занятия по приему и передаче. Им будет выдана портативная радиостанция для связи с радиоцентром. В сутки намечены два сеанса: дневной и ночной. Осталось научить их самостоятельно монтировать приемник и передатчик.
– Значит, подготовку можно считать законченной?
– Не считая шифра.
– К шифру мы еще вернемся.
Весь увитый хмелем особняк Юргенса стоял в восточной части города, на Лернерштрассе. Друзья подошли к нему без пяти десять. Стучать или звонить не пришлось: все тот же неизменный служитель предупредительно открыл парадное и бесстрастным голосом пригласил следовать за собой.
Юргенс не заставил себя долго ждать.
– Я тороплюсь, – объявил он, – а поэтому буду краток. Завтра позвонит господин Долингер и пригласит вас к себе. Это человек, с которым вам придется заниматься радиоделом. Насчет квартиры сообщу на днях, а пока живите в гостинице. Ни в чем стеснять или ограничивать вас не собираюсь: бывайте где угодно, обзаводитесь знакомыми, но держите, как и раньше, в абсолютной тайне отношения со мной, моими людьми и не сближайтесь с лицами, которые при изменении ситуации в городе могут вас скомпроментировать. Короче говоря, никто, кроме определенных мной лиц, не должен знать о наших связях… Выдайте себя за граждан, вывезенных из России, за так называемых перемещенных лиц.
Юргенс присвоил Ожогину и Грязнову пароли-клички, снабдил их пропусками для круглосуточного хождения по городу и деньгами.
– У меня все, – заключил он, пряча в карман полученные от друзей расписки. – Если есть вопросы – пожалуйста, только побыстрее.
– У нас один вопрос, – начал Никита Родионович. – Очень назойлив по отношению к нам управляющий гостиницей Моллер. Он бывает у нас, приглашает к себе в дом, много болтает…
– О чем?
– Обо всем, что происходит в городе, не исключая секретных сведений.
– Пусть себе болтает…
– А как поступать, когда он спрашивает наше мнение по тому или иному вопросу?
– Он что, интересуется чем-нибудь?
– Да.
– Старайтесь больше слушать его и поменьше говорить сами. Так будет лучше.
3
В начале узкого переулка находилась пивная – "Бирхалле". От прочих пивных она внешне ничем не отличалась, но в ней, кроме пива, можно было получить, правда, за высокую цену, чашку суррогатного кофе – дурно пахнущей темной жидкости – и бутерброды, состоявшие из микроскопических порций эрзац-хлеба и сыра.
Каждое утро Ожогин и Грязнов приходили в пивную и занимали столик. Они вынуждены были завтракать здесь, так как в гостинице, по талонам коменданта города, им причитался лишь обед. Друзья являлись в "Бирхалле" к самому открытию, чтобы успеть захватить местечко в этом всегда людном и шумном заведении.
Собирались тут спекулянты, ростовщики, посредники в торговых сделках, люди с уголовным прошлым. Мраморные доски столиков носили на себе следы различных арифметических подсчетов, за которыми скрывались всевозможные сговоры и сделки. Сколько темных дел хранили эти обшарпанные, обветшавшие столики!
Сегодня друзья явились с некоторым опозданием и поторопились занять крайний столик. Официант, уже приметивший этих посетителей и не раз получавший от них щедрые чаевые, быстро подбежал и принял заказ на бутерброды и две кружки пива.
– Все знакомые лица, – сказал Андрей, оглядывая зал.
– Да, примелькались, – согласился Никита Родионович. – Вон того, рябого, что сидит у окна, я вижу каждый день… Ты не оглядывайся, – предупредил он Андрея. – Он улыбается и, видимо, собирается подойти к нам.
Низкий полный мужчина в сорочке из искусственного шелка что-то шепнул соседу, встал с места и направился к друзьям. В это время подали пиво и бутерброды. Незнакомец подошел к столику и, пододвинув свободный стул, уселся рядом с Ожогиным. Лицо его было сильно изуродовано оспой.
– Есть дело, – сказал он вместо приветствия и положил свою большую, обильно поросшую волосами руку на руку Ожогина.
– Пожалуйста, – с любопытством и недоумением глядя на незнакомца, сказал Никита Родионович.
– Могу устроить небольшую партию гаванских сигар. Доллары есть?
Никита Родионович отрицательно помотал головой, сдерживая улыбку.
– Фунты?
– Тоже нет, – ответил Ожогин.
– Советские рубли? – уже шепотком спросил рябой.
– А этих тем более.
– Жаль. Очень жаль, – сказал незнакомец, сокрушенно покачав головой. – Сигары настоящие, без подделки. А что вас интересует? – спросил он, глотнув воздух.
– Пока ничего, – ответил Никита Родионович, уже не сдерживая улыбки.
– Понимаю… – рябой многозначительно подморгнул. – Понимаю, – и, пожав руку Ожогину, встал и отошел.
Что он понял, друзья так и не уяснили.
За соседним столом шел торг из-за двух ящиков анилиновых красок.