– Ну и мирок! – тихо сказал Грязнов, нервно поводя плечом.
– Ничего, привыкнем, Андрюша.
Допив пиво и положив на стол деньги, друзья вышли.
…По тротуару возле гостиницы прогуливалась супруга Моллера. Три мальчика и три девочки шли следом за мамашей попарно, взявшись за руки.
На приветствие Ожогина и Грязнова госпожа Моллер ответила едва заметным наклоном головы.
Зато муж ее встретил друзей так, будто не виделся с ними полгода. Пожав обоим руки, он затянул их в свою конторку и чуть не насильно усадил на кожаный диван.
– Строго конфиденциально… только что узнал… Вчера ночью в гостиницу, что на Штутгартштрассе, специально отведенную для господ офицеров, кто-то из приезжих внес чемодан. Обычный чемодан, вот такого размера, – Моллер показал размер чемодана. – И что бы вы думали?
Друзья пожали плечами.
– В чемодане оказалась адская машина!
– Что? – удивился Грязнов.
– Адская машина! – повторил Моллер.
– Не может быть, – пытаясь встать, заметил Никита Родионович.
Моллер движением руки принудил его сесть.
– Мне-то вы можете поверить? Я своими глазами видел этот чемодан. Он наполнен взрывчаткой. Не дай бог, взорвался бы – от гостиницы не осталось бы камня на камне. Да-да, это не шутка. В нем не меньше двенадцати килограммов.
– Почему же он не взорвался?
– Понимаете, полотер, натирая полы в шестнадцатом номере, услышал необычный для его слуха шум: "тик-тик, тик-тик, тик-тик". Он заглянул в платяной шкаф и увидел чемодан.
– Хозяина чемодана, конечно, нашли? – спросил Никита Родионович.
– Ну нет, он не такой дурак: в гостинице больше не появлялся.
В конторку вошел кельнер и доложил хозяину, что к телефону просят жильца из сорок четвертого номера, а там никого нет.
– Выходит, это нами интересуются, – сказал Никита Родионович и встал.
Следом за ним поднялся с дивана и Грязнов. Моллер их больше не задерживал. Наоборот, взяв под руки друзей, он повел их по коридору к тому месту, где на маленьком круглом столике стоял телефон.
Никита Родионович взял лежавшую на столе трубку и поднес к уху. Говорил Долингер. Он сообщил адрес и время встречи.
Вечером Ожогин и Грязнов познакомились с Долингером. Это был высокий, сухой немец лет тридцати, с большими карими глазами и крупными чертами лица. Жил он в той же части города, где и Юргенс, – на Лернерштрассе, в небольшом особняке, укрытом в глубине двора.
Долингер встретил друзей у калитки и попросил назвать клички-пароли. Затем он провел Ожогина и Грязнова по узенькой, изогнутой аллейке в особняк, на крыше которого было необычайно много антенн.
"Радиоцентр", – решили про себя друзья.
Из первой комнаты в разные стороны вели двери, и на каждой из них красовалась коротенькая надпись: "Вход воспрещен".
Долингер открыл одну из этих дверей и пригласил за собой Ожогина и Грязнова. Они оказались в небольшой комнате с голыми стенами. Посреди стояли два простых стола с закрепленными на них телеграфными ключами.
Долингер открыл шкаф и вынул оттуда компактную, вмонтированную в небольшой чемодан радиостанцию.
– Знакомо? – он вопросительно посмотрел на друзей.
Ожогин и Грязнов ответили утвердительно.
– Прекрасно, – заявил Долингер, закрывая крышку. – Рацию возьмете с собой, она постоянно должна быть при вас. А сейчас запишите условия связи со мной.
Долингер начал диктовать. Получалось так, как говорил Юргенс: дважды в сутки, утром и ночью, им следовало самостоятельно выходить в эфир, связываться со станцией Долингера, передавать ему радиограммы произвольного содержания и принимать их от него. Долингер предоставил самим ученикам право решить, кто из них будет работать утром, кто ночью, но рекомендовал чередоваться.
– Сейчас прошу за ключ, – сказал он в заключение.
Результатами работы на ключе Долингер остался доволен. Особой четкостью отличалась передача Андрея.
– У вас, молодой человек, уже выработался своеобразный почерк, присущий радисту, – похвалил юношу Долингер. – О первом сеансе я вас предупрежу. Все будет зависеть от того, как скоро вы переедете на квартиру, но независимо от этого ежедневно тренируйтесь на ключе, а если обстановка в гостинице позволяет, раскладывайте рацию и слушайте меня. Приучите себя как можно быстрее находить мои позывные среди остальных и настраивать приемник. Это имеет огромное значение. Сейчас, пока вы живете в гостинице, лучше всего слушать меня ночью. Утром неудобно – может кто-нибудь зайти.
Долингер удалился, и через несколько секунд послышался характерный негромкий шум мотора.
– Боялся пропустить очередной сеанс, – негромко сказал Грязнов.
Ожогин приложил палец к губам.
– Давай-ка лучше потренируемся, – предложил он и взялся за ключ.
Андрей последовал его примеру.
Минут через десять работа мотора прекратилась, и Долингер вернулся. Увидя друзей за тренировкой, он одобрительно кивнул головой, подошел к шкафу и раскрыл обе его половинки. Все полки шкафа были заполнены всевозможными радиодеталями, лампами, мелким инструментом, кусками фибры, фанеры, мотками проволоки, изоляционной ленты.
– Вторая ваша задача заключается вот в чем, – объявил Долингер. – Вы будете приходить ко мне сюда один раз в неделю, по понедельникам. Все, что здесь есть, – он показал на содержимое шкафа, – в вашем распоряжении. Я дам вам несколько схем радиостанций, и вы самостоятельно смонтируете приемники и передатчики. Это очень важно в практической работе на чужой территории.
– Не так легко найти радиодетали… – заметил Грязнов.
– Ерунда. Осложнение может вызвать только отсутствие ламп, но в конце учебы вы убедитесь, что и они не являются для вас проблемой.
– Вы хотите из нас профессоров сделать, – шутя сказал Ожогин.
– Профессоров не профессоров, а специалистов, которые не станут в тупик при отсутствии радиостанции. Итак… – Долингер сделал небольшую паузу, – ожидаю вас в понедельник, ровно в десять вечера, а теперь берите чемодан, я провожу вас…
– Ты понимаешь, Андрей, что все это значит? – спросил Никита Родионович друга, когда они уже шли по затемненной, совершенно безлюдной улице к себе в гостиницу.
– Почти понимаю, Никита Родионович, – взволнованно ответил Андрей и крепко взял Ожогина под руку.
– В этой штучке, – Ожогин показал на чемодан, – теперь заключается все. Ее беречь надо как зеницу ока.
Грязнов понимающе кивнул головой.
Несколько минут друзья шли в молчании. Пересекая площадь около хлебного магазина, они заметили робкие человеческие тени, сливавшиеся с коричневой стеной: горожане с вечера занимали очереди за хлебом.
…Моллер еще не покинул гостиницу и окликнул Ожогина и Грязнова, когда они пробирались по темному коридору в свой номер.
– Окно у вас не замаскировано, – предупредил он. – Закройте, а уж потом свет включайте. Меня и так три раза штрафовали. К каждой щелке придираются.
Моллер проследовал за друзьями в номер, самолично задрапировал окно, зажег свет и, увидев в руках Андрея аккуратный чемоданчик, выразил удивление:
– Новенький? Какой замечательный! Где вы его купили? – он сделал движение, выдавшее его желание немедленно осмотреть чемодан.
Но Грязнов не растерялся:
– Ну вот… Вы любопытный, точно женщина, господин Моллер! Какая же это обновка, когда мы с этим самым чемоданчиком к вам и приехали.
Открыв платяной шкаф, Андрей поставил туда рацию и захлопнул дверку.
– Возможно… возможно… – проговорил Моллер, потирая лоб. – Вы заметили, сколько самолетов прошло к фронту? Просто ужас! Я считал, считал… почти до сотни дошел, уже стемнело, а они всё идут и идут… Скажите, по звуку можно определить количество летящих самолетов?
Ожогин ответил, что никогда не занимался столь сложной арифметикой.
А Моллер уже переключился на совершенно другую тему:
– Вы знаете новость? В определенное время суток можно слушать передачи "Свободной Германии". И что только она не передает!
– У вас в гостинице нет радиоприемников, где вы ухитряетесь слушать эти передачи? – спросил Никита Родионович, расшнуровывая ботинок.
– Да разве я позволю себе слушать передачи "Свободной Германии"! Между "Свободной Германией" и концлагерями кратчайшее расстояние.
– Тогда откуда вам известно содержание передач?
Моллер смутился. Пальцы его нервно и быстро ощупывали скатерть на столе. Ответил он не сразу, а после продолжительной паузы.
Об этом, конечно, можно бы и не говорить, но он скажет. Его хороший знакомый, вернее – его близкий товарищ, работает на городском радиоузле. Ему по долгу службы приходится все слушать, а он рассказывает Моллеру.
– Я бы порекомендовал ему не слушать того, что запрещается слушать, – довольно резко сказал Никита Родионович, – а вам не распространяться на эту тему.
Моллер встал из-за стола:
– Пожалуй, это правильно. Ну, спите, спите… Спокойной ночи! – и он быстро покинул номер.
Андрей запер дверь на ключ, прислушался, а затем открыл шкаф и вынул чемодан.
Друзья сели рядом и приложили к уху по наушнику, Андрей вставил штепсель в розетку и начал настройку приемника.
4
Почти каждое утро старик Вагнер проводил в своем небольшом садике. Все здесь было посажено его руками, взлелеяно и сбережено его заботами: и яблони, и сливы, и груши, и кусты крыжовника и смородины, и бархатистые газоны, и клумбы с цветами.
Прошедший год был неурожайным: почти ничего не принесли яблони, очень мало плодов дали груши и сливы. Видимо, и тут сказывалась война: негде было взять удобрения. А может быть, виноват был он сам, Вагнер. Ведь осенью он не окопал деревья, не взрыхлил около них землю, зимой не окучил их снегом, весной не подрезал. Не было времени, да и тяжело все делать одному.
Прополов грядку с редисом, Вагнер почувствовал усталость и присел на ступеньки крыльца, ведущие в дом. Как быстро тают силы… Год-два назад он мог копаться в саду в течение полудня, а вот теперь… Прошел какой-нибудь час, и уже ноет спина, чувствуется боль в каждом суставе. Старик расправил плечи, оперся плечом о косяк двери, задумался. Стар. Определенно стар. И хорошо, что судьба не забыла его совсем и послала ему хорошего помощника. Правда, чтобы оформить пребывание в доме Алима Ризаматова как военнопленного, пришлось дать взятку знакомому офицеру из комендатуры.
С улицы, со стороны фасада, дом Вагнера украшала узорчатая железная изгородь. Сам дом состоял из пяти комнат с мезонином. Все здесь было сделано так, как хотелось хозяину. Он долго обдумывал проект: расположение комнат, окон, дверей, кухни, кладовой, ванной. Когда дом был окончен, старик сказал: "Это то, о чем я мечтал". Одного не мог предусмотреть Вагнер: он проектировал с расчетом на семью в четыре-пять человек, а пришлось жить одному. Ушли от него поочередно два сына, ушла жена. Ожидать их нечего. Они ушли туда, откуда никто еще не возвратился.
У окна кладовой висела металлическая клетка. Эту клетку принес когда-то его первый сын, Отто. Он очень любил птиц. В первый весенний день Отто выносил клетки со своими пернатыми на воздух, развешивал их на стене и открывал дверцы. Прошли годы. Отто вырос, стал мужчиной, а церемония освобождения птиц повторялась неизменно из года в год. На старом беккеровском пианино, в покрытом пылью чехле, покоилась скрипка. И, глядя на нее и на пианино, старик думал о Карле, младшем сыне, и своей верной подруге Эльзе. Как часто в тихие летние вечера, сидя в качалке на открытой веранде, слушал он мелодии Бетховена, Моцарта… Эльза была родственницей известной немецкой пианистки Софии Ментер и от нее унаследовала мастерство игры на рояле. Любовь к музыке она передала младшему сыну, Карлу… Да, все в доме напоминало о них – все, буквально все…
Вагнер погрузился в воспоминания. Солнце поднималось над садом, оно осветило дом и уже коснулось лучами огромного куста белых флоксов на клумбе, рассыпалось по дорожке, усыпанной мелким гравием…
В железную калитку резко постучали.
– Кто бы это? – проговорил вслух Вагнер и быстрыми, мелкими шагами направился к калитке.
На улице стоял незнакомый Вагнеру человек в штатском сером костюме.
– Вы Альфред Вагнер? Архитектор?
– Был когда-то архитектор, а теперь только Вагнер.
– Пойдемте со мной… у меня за углом машина…
– Куда и зачем?
Посетитель отвернул рукой борт пиджака и показал металлический значок.
…Через несколько минут машина остановилась около мрачного трехэтажного здания. На втором этаже, у двери под номером семьдесят восемь, Вагнера заставили подождать, потом любезно пригласили в комнату.
За столом сидел угрюмый и очень худой человек с бесцветными глазами. Он был поглощен чтением какой-то бумаги и не обратил на вошедшего никакого внимания. Вагнер стоял, держа в руках свою маленькую соломенную шляпу. Так продолжалось минут пять. Наконец человек оторвал глаза от бумаги, поднял голову и, кивнув в сторону кресла, произнес металлическим голосом:
– Садитесь.
Вагнер сел в кресло, положил шляпу на колени и приготовился слушать.
– Вы знаете, где находитесь?
– Вывески я не видел, но догадываюсь, – ответил Вагнер.
– Я майор Фохт.
– Очень приятно…
Улыбка искривила лицо Фохта и через секунду исчезла.
– Мы вызвали вас по делу.
Старик кивнул головой.
– Вы живете один?
– Нет. Со мной живет работник из военнопленных.
– Двое – на весь дом из пяти комнат с мезонином?
– Да.
– Вам не тесно?
Пока он, Вагнер, этого не чувствовал. Почему ему должно быть тесно?
– Мы решили поселить к вам двух человек…
– Квартирантов?
– Да, они вам будут платить за квартиру.
– Поселить независимо от того, хочу я этого или нет?
– Да, независимо.
Вагнер пожал плечами.
– Но дело не в этом… – продолжал Фохт.
– А в чем?
– Сейчас узнаете… Это наши люди. И все, что они будут делать в доме, должно умереть в его стенах. Вы поняли?
Старик немного побледнел, что не укрылось от собеседника.
– Не волнуйтесь и не стройте никаких предположений. К вам мы пока никаких претензий не имеем. Сын – одно дело, отец – другое…
Вагнер побледнел еще больше.
– Мой сын сложил голову на фронте, и мне нисколько не…
– Я имею в виду не этого сына, – резко прервал его Фохт, – а первого.
Старик опустил голову. Воцарилось молчание.
Майор вышел из-за стола и уселся напротив Вагнера. Достав из кармана кожаный портсигар, он раскрыл его и протянул старику.
Вагнер помотал головой. Он не курит.
– Я знаю, что вы курите.
Вагнер развел руками.
– У вас очень строптивый характер, – закуривая сигарету, сказал майор. – Вы принимаете близко к сердцу всякую мелочь.
Вагнер молчал.
– Вы все прекрасно понимаете, но притворяетесь… Если вы не настроены продолжать беседу, давайте подведем итоги. Завтра к вам придут двое и скажут, что они от Фохта. Предоставьте им комнату, если можно – две. Постарайтесь объяснить соседям или знакомым, что вам дали еще двух военнопленных. Человек вы одинокий, работы по дому и на приусадебном участке много. Это подозрений не вызовет. Но… еще раз предупреждаю: все, что увидите и услышите, должно остаться при вас. Надеюсь, вы не захотите причинять неприятностей своим родственникам…
– Кого вы подразумеваете?
– Вашего племянника Рудольфа Вагнера.
Старик тяжело вздохнул и поднялся:
– Можно уходить?
– Да, только хорошо запомните, о чем мы договорились… До квартиры вас проводят.
Майор прошел на свое место и нажал кнопку. В кабинете появился человек, привезший Вагнера.
– Отвезите господина Вагнера домой, – приказал майор.
К Альфреду Вагнеру пришла беда. Старик никак не думал, что его дом, наполненный воспоминаниями о дорогих, близких сердцу людях, превратится в меблированную квартиру, в приют для лиц, пользующихся покровительством майора Фохта. Он никак не мог примириться с мыслью, что сегодня или завтра придут какие-то двое, о делах которых надо молчать, расположатся как хозяева, начнут командовать, требовать, устраивать скандалы. Они полезут в его библиотеку, станут трогать любимые книги, они будут прикасаться к вещам, которые он оберегает как святая святых.
Что это за люди? Откуда они взялись? Солдаты? Так им место в казарме. Офицеры? Так для них много квартир в центре города.
Вагнер взволнованно ходил из угла в угол. Убирать вещи из комнаты или оставить их?
Помочь некому и посоветоваться не с кем – Алима он с утра отправил на картофельное поле.
Три дня спустя Альфред Вагнер и его работник сидели в кабинете над небольшой ученической картой Европы, лежащей на столе. За июнь и часть июля союзники овладели многими французскими городами.
– Часы истории отбивают свое время, – сказал Вагнер, – дело идет к развязке. Это понятно даже мне, штатскому человеку.
Шлепая по полу домашними туфлями, он подошел к этажерке и, взяв пачку газет, положил ее на стол поверх карты и стал просматривать статьи.
– Господам, которые пишут, мало дела до народа, – заметил он. – Что думают люди, что они хотят, – это их не интересует. Они только рассуждают и говорят красивые фразы. – Вагнер поправил очки и приблизил к глазам страницу. – Еще неделю назад газеты кричали о контрнаступлении, о линии обороны, обещали какое-то секретное оружие, разъясняли, уговаривали, не скупясь на ложь и преувеличения. Эти писаки думают, что они в состоянии успокоить людей и вселить в них веру. Они ошибаются. Люди думают о завтрашнем дне. – Вагнер посмотрел на Ризаматова: – Ты, конечно, понимаешь, что это значит.
– Вам жаль свою страну, которая на ваших глазах идет к гибели? – тихо спросил Алим.
Вопрос собеседника причинил острую боль сердцу. Он, старик, не раз и сам задавал себе этот вопрос.
– Мне жаль мой народ, – сказал он просто и искренне. – Ваш Герцен говорил: "Народ нельзя назвать ни дурным, ни хорошим. В народе всегда выражается истина. Жизнь народа не может быть ложью". И вот народ мне жаль. Все тяготы и удары судьбы ложатся на его плечи. Его придавили, его терроризировали, примяли, морально изуродовали. Нравственная кабала достигла у нас невиданных размеров. Что может быть страшнее, когда народ лишается не только голоса, но и веры в свое счастье! Нацисты отбросили нас на тысячи лет назад, они столкнули с правильной исторической дороги целый народ, народ умный, способный, энергичный, и не только столкнули… Люди отупели, начали умственно вырождаться… Это и помогло фюреру привести страну к войне. Сотни тысяч погибли на фронте, сотни тысяч изнывают в лагерях. Кровью народа пропитана вся Германия… Тяжело, очень тяжело быть свидетелем нацистского режима!
Ночью Вагнеру не спалось. Он думал о своих новых квартирантах.