Предстоящая поездка не была неожиданностью. Она, правда, несколько нарушала намеченные друзьями планы, но миновать ее не представлялось возможным. Долингер как-то уже намекал Ожогину, что не исключено командирование их в прифронтовую полосу.
– Надолго? – спросил Никита Родионович.
– На месяц-полтора, не более.
– Обратно мы вернемся?
– Да, при всех обстоятельствах.
9
Старинные стенные часы пробили двенадцать ночи. Сейчас же раздался звон в другом конце комнаты, где находились часы в резном деревянном футляре.
Комната напоминала антикварный магазин. Все стены были завешаны картинами в позолоченных рамах: на столах, этажерках стояли статуэтки из бронзы, фарфора, серебра; за стеклами шкафов виднелась хрустальная посуда. Столы, стулья, диваны из высокоценных пород дерева были покрыты инкрустациями. Часть вещей лежала упакованной в ящиках. Хозяин готовился к эвакуации в глубь Германии.
Дом принадлежал Клеберу, видному немецкому коммерсанту, недавно возвратившемуся из Белоруссии и вывезшему оттуда много награбленных ценностей. Уже второй месяц жили в этом доме Ожогин и Грязнов, проходя практику на оперативном радиоцентре.
Раскуривая сигарету за сигаретой, бродил по дому Никита Родионович. Ему было не совсем ясно, почему их держат здесь такой продолжительный срок, когда двухнедельная практика на радиоцентре показала, что и он и Грязнов овладели в совершенстве профессией радиста.
"Невозможно представить, чтобы Юргенс забыл своих учеников, – думал Ожогин. – Хотя теперь ему, видимо, не до нас".
Советская Армия уже вступила на территорию Венгрии, Югославии, Чехословакии и наносила сокрушительные удары по гитлеровцам. Союзные войска развернули военные действия в Бельгии, Голландии, Западной Германии. Дело шло к развязке.
"Во всяком случае, и наша командировка, – думал Ожогин, – не явилась пустым препровождением времени и не прошла бесследно". Работая на радиоцентре, Ожогин и Грязнов сумели установить местопребывание четырех вражеских радистов, действовавших на советской территории. Об этом незамедлительно было сообщено на Большую землю.
… Стрелка приближалась к часу. Скоро должен был прийти из радиоцентра Андрей.
Находясь в течение целого года неразлучно друг с другом, друзья подчас не знали, о чем поговорить: кажется, все пересказано, переговорено, понятен каждый жест, каждый взгляд. А вот стоит остаться одному, как охватывает тревога. И ничего, конечно, особенно нового Андрей не принесет, ничем не обрадует, но как можно уснуть, не дождавшись его!
Как-то, вернувшись поздно домой, Ожогин застал Андрея бодрствующим.
– Почему не спишь? – спросил он.
– Одному что-то не спится, – ответил Грязнов.
Значит, и с Андреем происходило то же самое.
В городе завыли сирены, захлопали зенитки. Никита Родионович поспешил к окну. До слуха донесся рокот моторов. В комнату вбежал бледный Франц Клебер. Бомбежка вызывала у него припадки малодушия и страха. Трясущимися губами, заикаясь, он проговорил шепотом:
– Опять налет! Что же будем делать?
"Что посеяли, то и пожнете", – хотелось прямо и грубо бросить в лицо фашисту, но Никита Родионович сдержался и пожал плечами.
– Мой бог, что только творится! – пробормотал Клебер и начал проверять, плотно ли завешены окна.
Грохнули первые разрывы бомб, и как бы в ответ еще яростнее захлопали зенитки. Дом содрогнулся, с потолка посыпалась штукатурка, жалобно задребезжали оконные стекла, зазвенела посуда в шкафу.
Клебер бросился в угол, за большой холодильник, и опустился на колени.
Разрывы, одиночные и серийные, сотрясали воздух. Свет мгновенно погас. Взрывная волна вышибла стекла в крайнем окне и сорвала маскировку. В комнату хлынули потоки холодного воздуха.
Никита Родионович быстро надел шляпу, пальто и направился к выходу: оставаться в доме было небезопасно.
– Господин Ожогин, куда вы? – заволновался Клебер.
Как бы не слыша вопроса, Никита Родионович вышел в переднюю, но, вспомнив, что в шкафу стоит чемоданчик с рацией, вернулся в комнату. Клебер куда-то исчез. Захватив рацию, Ожогин через черный ход спустился на первый этаж и вышел в сад.
В воздухе стоял грохот от рева бомбовозов, разрыва бомб и стрельбы зениток. Лучи прожекторов беспорядочно рассекали темноту неба, скрещивались, собирались в пучки, вновь расходились. В разных концах города уже полыхали пожары, и над крышами метались яркие языки пламени. Осколки рвущихся зенитных снарядов со свистом шлепались о крышу, врезались в землю.
Никита Родионович прошел в глубь сада, в кирпичную беседку, и сел на скамью.
– Хорошо! – шептали его губы после каждого нового взрыва. – Очень хорошо!
Шесть дней назад Ожогин лично сообщил на Большую землю о том, что город наводнен воинскими частями: на кладбище расположились танковые части, прибывшие с запада; на вокзале абсолютно все пути забиты эшелонами с военным грузом; на бывший гражданский аэродром, рядом со стадионом, с неделю назад перебазировалось большое соединение тяжелых бомбардировщиков; в тупике, за элеватором, укрытый маскировочными сетями, стоит состав цистерн с горючим.
Друзья с нетерпением поджидали советские самолеты, и вот сейчас они были уже над городом.
Радость была так велика, что Никита Родионович забыл об опасности, которой подвергался сам, оставаясь в саду. Дом Клебера был расположен недалеко от кладбища, и бомбы падали очень близко. В воздухе послышался зловещий рев. Ожогин выскочил из беседки и прыгнул в узкую щель, находившуюся рядом. Земля задрожала, и невероятной силы взрыв потряс воздух. Посыпались комья земли, щепки… Стряхнув с себя весь этот мусор, Ожогин почувствовал, что лежит на чем-то мягком. Он попытался выбраться из щели, но вблизи вновь ухнули два разрыва, и пришлось опуститься на прежнее место. Только теперь Никита Родионович понял, что под ним находится человек. Когда гул самолетов стал удаляться, Ожогин наконец спросил:
– Кто здесь?
– Это… это я, господин Ожогин… Неужели нам конец пришел? – бормотал Клебер.
– Вам-то еще не конец, – усмехнулся Никита Родионович, – а что касается вашего дома, то, кажется, ему действительно капут.
– Что? – в испуге закричал Клебер.
– Я говорю, что в ваш дом, очевидно, бомба угодила.
– Пресвятая дева Мария! – и Клебер вскочил на ноги.
Щель находилась в глубине сада, и сразу нельзя было разобрать, что с домом.
Рокот бомбовозов переместился к окраине города, взрывы прекратились. Постреливали одиночные зенитки. Клебер вылез из щели и бросился к дому. За ним последовал Ожогин. Предположения Никиты Родионовича подтвердились: вместо двухэтажного особняка была груда развалин…
Несколько минут Клебер находился в состоянии полного оцепенения. Он тупо смотрел в одну точку, потом вдруг заговорил, захлебываясь:
– Картины… картины… бронза… ковры… хрусталь… Мои драгоценности… Я собирал два года… Всю Белоруссию облазил… Я подвергал жизнь опасности… я хотел… я… я… – и, схватившись за голову, Клебер дико, исступленно захохотал.
Он хохотал, подняв руки к небу, издавая нечленораздельные звуки. Потом, перебравшись через развалины дома и угрожая кому-то кулаком, устремился по забитому грудами щебня тротуару вдоль улицы.
– Рехнулся, – сказал вслух Ожогин. – И поделом: будешь знать, что такое война и как она может обернуться!
Пока Никита Родионович лазил по развалинам, надеясь обнаружить что-нибудь из своих вещей, подбежал Андрей:
– Никита Родионович, цел? А я беспокоился!
– Ничего, Андрюша, – ответил Ожогин. – Все благополучно. Вот только квартира наша исчезла, словно сдуло ветром.
– Что же будем делать? – Грязнов огляделся кругом. – А рация?
– Я о ней позаботился… Она в саду в беседке.
Грязнов рассказал о результатах бомбардировки. Железнодорожный узел выведен из строя, груженые эшелоны горят. Но больше всего досталось аэродрому. Стоявшие там самолеты запылали в первые же минуты бомбежки. Радиоцентра тоже уже не существует…
– Как?
– Очень просто. Два прямых попадания…
– Здорово! – коротко заметил Никита Родионович. – Пойдем попробуем подремать.
Укрывшись пальто, друзья улеглись на скамьях в беседке, но уснуть не смогли: давал себя чувствовать ночной холод – мерзли ноги, руки. Когда начало светать, стало видно, что изморозь покрыла крышу беседки, деревья, сухую траву.
– Пошли в город, – предложил Ожогин. – Спать все равно нельзя.
Улицы после налета были неузнаваемы. В разных концах полыхали пожары. Многие здания лежали в развалинах. Тротуары были завалены грудами кирпича. Дорогу преграждали мотки проволоки, глубокие воронки, вырванные с корнями деревья, поваленные силой взрывной волны телеграфные столбы.
Изредка встречались одинокие прохожие. Еще месяц назад, когда впервые появились советские самолеты, население эвакуировалось: кто выехал на запад, кто укрывался в окрестных городах.
На южной окраине, за полотном железной дороги, начинались дачи. Ожогин и Грязнов вошли в небольшой светлый коттедж. Тут жил капитан Вайнберг, к которому они были прикомандированы.
Их встретила одетая по-зимнему, со следами бессонной ночи на лице хозяйка дома. Обычно приветливая и любезная, сейчас она была несловоохотлива. На вопрос друзей, где капитан Вайнберг, сухо ответила, что он выехал и больше не вернется. Для них, русских, он ничего не передавал. Захлопнув дверь, женщина исчезла.
Ожогин и Грязнов посмотрели друг на друга и задумались.
В другом конце города жил некий Кредик. Ему капитан Вайнберг представил Ожогина и Грязнова в первый же день их приезда. Надо было идти искать Кредика. Но это оказалось делом нелегким. По сообщению владельца дома, Кредик у него не жил, а лишь принимал посетителей. В течение же двух последних недель Кредик здесь вообще не появлялся. Но он дал адрес, по которому его можно было найти. В узкой, кривой улочке друзья отыскали дом вдовы Бергер, молодой, но уже сильно располневшей немки.
– Господин Кредик ночует у Гольбаха, – торопливо ответила вдова. С растрепанными волосами, в потертом, усыпанном блестками халате она казалась только что вырвавшейся из драки.
Бергер объяснила, что Гольбах держит магазин фотоаппаратов в центре города, рядом с бензозаправочной колонкой.
– Крыса бездомная! – процедил сквозь зубы Андрей, когда они спускались со второго этажа.
Но у Гольбаха Кредика также не оказалось. Он, по словам хозяина, два дня назад перебрался куда-то за город. Куда именно, никто сказать не мог. Около часа друзья ходили у разрушенного здания радиоцентра в надежде встретить кого-либо из операторов или техников, работавших в нем. Но никто не появлялся.
– Будь проклята вся эта история! – выругался в сердцах Никита Родионович.
Давал себя чувствовать голод, но подкрепиться было негде.
– Вот попали в переплет! – сказал Андрей. – Еще побираться придется…
Ожогин о чем-то сосредоточенно думал.
– Пойдем в комендатуру, Андрей, другого ничего не придумаешь. Покажем документы, а там видно будет…
На пути к комендатуре, около сгоревшего трехэтажного здания нацистской организации, их кто-то окликнул:
– Господин Ожогин!
Никита Родионович и Андрей оглянулись. К ним быстро подходила женщина с маленьким кожаным саквояжем в руке.
– Я вас увидела с противоположной стороны и еле догнала. Как вы быстро идете! – и женщина протянула руку Ожогину, а затем Грязнову.
Это была жена майора Зорга, у которого они проходили первое обучение по заданию Юргенса.
– Вот неожиданная встреча! – приветствовал Никита Родионович жену Зорга. – Вы давно здесь?
– Позавчера приехала с мужем – и вдруг этот страшный налет русской авиации… А как вы оказались в этом городе?
Никита Родионович рассказал.
– Куда держите путь?
– Собственно, идти нам некуда, – ответил Грязнов: – и место службы, и жилье разрушены. Решили до комендатуры добраться.
– О! Значит, вы бездомные? Ну, пойдемте к нам. Муж будет очень рад. Он часто вспоминал вас.
– Ругал, наверно?
– Наоборот, редко о ком из русских он так хорошо отзывается. Он считает вас настоящими друзьями немцев.
Всю дорогу жена Зорга болтала.
Пересекли крытый рынок, посреди которого зияло несколько воронок, и вышли в переулок, сплошь заставленный грузовыми и легковыми автомашинами. В конце переулка, у небольшого домика с нависающим над тротуаром мезонином, их спутница постучала в окно.
Дверь открыл сам Зорг. Он был в военных брюках, сапогах и нижней сорочке. Зорг был поражен неожиданным появлением своих прежних учеников и стоял, широко открыв глаза. Друзья не заметили в нем никакой перемены.
– Что же мы стоим? – спросил вдруг хозяин. – Вот чудеса! Заходите, пожалуйста!
Проведя гостей в столовую, Зорг быстро надел мундир.
– Сейчас мы организуем завтрак… Клара, прошу!
Жена Зорга подошла к шкафу и начала доставать посуду. Зорг помогал ей. Расставив на столе бутылки с вином, он раскупорил их, затем открыл рыбные и мясные консервы, компот из груш, нарезал тоненькими ломтиками копченую колбасу. Повесив на плечо полотенце, жена перетирала тарелки и бокалы.
Завтрак проходил оживленно. Друзья удивились гостеприимству Зорга. Майор разоткровенничался и сообщил, что теперь работает в разведке министерства иностранных дел.
– Война проиграна, – сказал Зорг без тени сожаления и досады. – Мне это ясно было еще там, в России. Но падать духом я не собираюсь. Завтра мы с женой улетаем в Аргентину.
– В Аргентину? – удивленно спросил Грязнов. – Почему так далеко?
Зорг улыбнулся. Он тщательно пережевывал кусок копченой колбасы.
Друзья переглянулись.
Жена Зорга разлила кофе по чашкам. Беседа продолжалась. В разговоре кто-то упомянул имя Кибица.
Зорг усмехнулся:
– Вы правильно поступили тогда…
– В чем именно? – как бы не понимая намека, спросил Ожогин.
– Что сообщили о записках этого мерзавца Юргенсу. Кибиц и получил по заслугам: его расстреляли.
Ожогин и Грязнов поинтересовались, что Зорг намерен делать в Аргентине.
– Я еду туда как частное лицо. А работа найдется…
Ночевали друзья у Зорга.
На рассвете к его дому подошла машина: Зорг и жена торопились на аэродром.
Час спустя из уцелевшего помещения комендатуры Грязнов связался по радио с Долингером и объяснил положение, в котором они оказались.
В полдень был получен краткий ответ: "Выезжайте".
10
Ударили морозы, но снега не было. Солнце почти не показывалось. На деревьях и крышах домов прочно держалась густая изморозь. Реки покрылись льдом. Ночью мороз доходил до десяти градусов.
Ожогин и Грязнов возвращались на попутных машинах, пользуясь документами, полученными в комендатуре. Так и не удалось им найти кого-либо из представителей радиоцентра, где они проходили практику, и получить соответствующие аттестаты.
Ехать по железной дороге было почти невозможно. Через основные железнодорожные узлы, забитые составами, пропускали эшелоны, идущие к фронту, а поездам, следующим в глубь страны, не уделялось никакого внимания.
Друзья потратили четверо суток только на то, чтобы проехать сто двадцать километров по железной дороге.
На автостраде водители, не снижая скорости, мчались мимо с тревожными, сосредоточенными лицами. Не помогали никакие сигналы. Пришлось пройти несколько километров пешком, прежде чем удалось пристроиться на попутную машину.
Вечером, когда совсем стемнело, машина остановилась на площади, где не так давно в числе других горожан Ожогин и Грязнов занимались рытьем окопов.
– Почти дома, – поеживаясь от холода, сказал Никита Родионович.
– Можно подумать, что вы забыли, где находится наш настоящий дом, – с улыбкой заметил Андрей.
– А я, признаться, не вижу основания не считать дом Альфреда Августовича своим.
Друзья молча пересекли площадь и двинулись по узкой улочке погруженного в полный мрак города.
"Не стряслось ли что с Вагнером и Алимом? – думал Андрей. – Не попали ли они в лапы гестапо? Продолжают ли свою боевую работу?"
Молчавший всю дорогу Никита Родионович был занят другими мыслями: его интересовал вопрос, как поступят с ними Марквардт и Юргенс. Курс подготовки закончен, они могут работать самостоятельно. Под каким предлогом их направят в Советский Союз? Какими обеспечат документами? Как будет осуществлена переброска? События развертывались помимо воли и желания друзей. Оставалось следовать ходу событий…
Все ли возможное делают они с Андреем для своей Родины? Конечно, можно сделать больше того, что они делают, но это связано с риском, а рисковать им нельзя. Он вспомнил "Грозного", его слова: "Поведение разведчика определяется заданием".
…Вот и знакомая калитка во двор. Друзья бесшумно обогнули дом и остановились перед закрытыми дверями. Сад выглядел сейчас печальным, деревья стояли голые, дорожки были усыпаны листьями. Приметно выделялось дерево с дуплом.
Никита Родионович постучал. За дверями послышались шаги и раздался голос Алима:
– Кто там?
– Свои.
– Кто – свои? – переспросил Ризаматов.
– Вот тебе и раз! Даже и по голосу не узнаешь?
– Ой-ой!.. – заволновался Алим. – Никита Родионович… Андрей… Радость какая! – Он открыл дверь и поочередно обнял Ожогина и Грязнова. – Мы уж надежду на встречу потеряли.
– А ты куда собрался? – поинтересовался Андрей, видя, что на Алиме пальто.
– Холодно у нас, топить нечем… Пойдем! – и, обняв Андрея, он повел гостей в дом.
Вагнер и Гуго, оказавшийся тут же, встретили Ожогина и Грязнова с искренней радостью. Все были в пальто, с шарфами на шее: температура в доме была почти такая же, как и на дворе.
– Можно не раздеваться? – улыбнулся Ожогин.
– Да, не рекомендуется, – ответил Гуго.
– Вы, конечно, есть хотите? – с беспокойством спросил Альфред Августович.
– Последний раз ели вчера вечером.
Вагнер и Алим переглянулись. Выяснилось, что в доме ничего нет, кроме суррогатного кофе, да и его пить не с чем.
– И холодно и голодно, – сказал грустно Вагнер.
– А картофель что, не уродился? – поинтересовался Никита Родионович – он знал, что Вагнер и Алим уделяли большое внимание обработке картофельного поля.
Вагнер безнадежно махнул рукой:
– Пришли мы как-то утром на поле, а на нем пусто: все выбрали, до последней картошинки. Говорят, что сделали это проходящие воинские части…
Предстояло ложиться спать на голодный желудок.
Из-за холода дом казался неприветливым, неуютным.
– Ничего, одну ночь переночуем, а завтра что-нибудь предпримем, – успокоил старика Никита Родионович. – Юргенс поможет.
– Безусловно, – согласился Андрей. – Не в его интересах портить нам настроение в последние дни.
Спать решили в одной комнате. Снесли туда матрацы, одеяла, подушки, верхнюю одежду. Гуго тоже остался ночевать. У него вышли какие-то неполадки с квартирной хозяйкой, и он уже вторые сутки не возвращался домой.
– Что же ты думаешь делать дальше? – обратился к нему Вагнер.
Абих попытался отшутиться: