– Думать в Германии запрещено. За всех думает фюрер.
Все, кроме Вагнера, рассмеялись.
– Я говорю серьезно, Гуго, а ты шутишь, – упрекнул он Абиха.
Тот промолчал.
– Что у вас произошло? – поинтересовался Никита Родионович.
Оказалось, что Гуго стал безработным. После того как сгорела лаборатория, его несколько раз допрашивали, но так как улик никаких не было, оставили в покое. Лабораторию перевели в другой город, а старый штат сотрудников уволили. Найти новую работу было почти невозможно.
– Придется переждать это смутное время, – сказал Ожогин. – Скоро все изменится, и работы у вас будет сколько угодно.
– Правильно, – одобрил Вагнер. – Живи пока у нас.
– Хорошо, – коротко ответил Абих.
Больше этой темы не касались.
Друзья спросили, не интересовался ли ими кто-либо из людей Юргенса. Нет, за время их отсутствия никто их не спрашивал и никто к ним не приходил.
– А как идут дела? Как живет Фель? – задал вопрос Ожогин.
Боевые дела развертывались, и старому Вагнеру было о чем рассказать. Число подпольщиков выросло. Привлечены несколько новых рабочих-железнодорожников и даже врач военного госпиталя – старый знакомый Вагнера.
В течение двух недель не работала городская телефонная станция, три дня на центральном радиоузле молчали репродукторы; сгорел отепленный гараж комендатуры, взорвались две заправочные бензоколонки; две гранаты, удачно брошенные ночью с автомашины в здание военного коменданта, уничтожили шесть человек. Почти ежедневно выпускались листовки.
– У нас появился замечательный товарищ! – оживленно заговорил Абих. – Имя его Адольф Густ. Он дважды дезертировал из эсэсовских частей. Первый раз неудачно: его поймали, послали на передовую, оттуда с двумя порциями свинца он попал в госпиталь. Второй раз сбежал уже из госпиталя. А сейчас его скрывает у себя участник организации, врач, о котором говорил Альфред Августович. Я вам один случай расскажу о нем…
Однако рассказать не удалось: в передней раздался настойчивый звонок.
Все смолкли, но продолжали неподвижно лежать. Звонок повторился. Никому не хотелось не только подниматься, но и двигаться, чтобы не растерять с трудом накопленное тепло. Звонок вновь нарушил тишину дома.
– Кто бы это мог быть? – с недоумением произнес Вагнер, и, нехотя поднявшись с пола, покинул комнату.
А звонок дребезжал почти непрерывно.
В зале послышался шум, отчетливо слышимый звук поцелуя и громкий голос:
– Дядюшка, дорогой! Как я рад!..
– Племянник явился, – тихо сказал Алим, толкнув локтем в бок лежавшего рядом Андрея.
– Точно, – подтвердил Гуго. – Я его голос среди тысячи других узнаю.
– Вы знакомы с ним? – спросил Никита Родионович.
– К сожалению, да.
Открылась дверь. Старик включил свет, и за его спиной показалась длинная, как бы нарочно кем-то вытянутая, узкая физиономия. На Рудольфе Вагнере была офицерская шинель с меховым воротником без знаков различия, меховая шапка и фетровые сапоги, обтянутые желтой кожей.
– Что тут у тебя происходит, мой любезный дядюшка? – спросил Рудольф, не без удивления разглядывая лежавших на полу.
– Все свои… все свои, – успокоил его старик.
– Ба! Да тут и Гуго затесался! – воскликнул племянник. – А этих не знаю…
– Это наши квартиранты, – представил Ожогина и Грязнова Вагнер.
– Но почему все в куче?
– Холодно у нас, топлива нет. Оттого и вместе, – сказал Вагнер.
В руках у Рудольфа был маленький чемодан. Усевшись на стул, он поставил чемодан между ног.
– Как же быть? Я в таком холоде спать не намерен… прошу не обижаться. Мне не понятно, как ты живешь в подобной обстановке. Неужели нельзя найти топливо?
Альфред Августович пожал плечами.
– Достать топливо теперь нелегко, – заметил Абих.
– Ерунда! – процедил сквозь зубы Рудольф и, взяв в руку чемодан, поднялся. – Проводи меня, дядюшка. Я приду завтра, когда в доме будет уже тепло. – И, не простившись ни с кем, вышел.
11
– Я доволен, что все окончилось благополучно, – сказал Долингер, выслушав доклад Ожогина и Грязнова. – Сейчас свяжусь с господином Юргенсом. Прошу минуту подождать.
Он оставил друзей и вышел в другую комнату.
– Я так и предполагал. Господин Юргенс требует вас сейчас же к себе, – возвратившись, сказал он.
Никита Родионович посмотрел на часы: стрелка подходила к десяти.
– Вас смущает время?
– Нет. Я подсчитываю, сколько еще часов нам придется ходить с голодным желудком, – грубовато ответил Ожогин.
Долингер удивленно посмотрел на него.
– Не понимаю. Поясните.
– Пояснять особенно нечего. В течение двух суток у нас, кроме кипятку, ничего во рту не было.
– Что же вы молчали? Я вам сейчас могу дать денег, – и Долингер сунул руку в боковой карман пиджака.
– Это мало поможет делу. На марки теперь трудно что-нибудь приобрести, тем более продукты питания.
– Тогда надо воспользоваться визитом к господину Юргенсу и доложить ему обо всем.
Друзья распрощались с Долингером и направились к Юргенсу. Дул холодный, порывистый ветер; он трепал полы пальто, забирался в каждую щель, пытался сорвать кепки.
Юргенс встретил Ожогина и Грязнова с необычной для него приветливостью. Усадил их на диван, а сам расположился рядом.
– Признаться, я подумал, что вы погибли во время налета авиации… Ну, рассказывайте, путешественники, как дела?
– Плохо! – коротко и угрюмо бросил Ожогин.
Юргенс сдвинул брови и внимательно посмотрел на Никиту Родионовича.
– Что плохо? – спросил он сухо. Тон Ожогина ему, видимо, не понравился.
Никита Родионович рассказал подробно, в какое положение они попали. Юргенс терпеливо слушал.
– Радиоцентр перестал существовать, и я, к сожалению, не мог узнать подробности… А с вами получилось действительно неважно. Я это немедленно исправлю.
Юргенс встал с дивана, уселся за стол и, вырвав листок из блокнота, что-то написал. Когда в дверях показался служитель, он передал ему листок.
– И, наконец, последнее, – нарушил молчание Ожогин. – Долго ли нам придется здесь жить? Не пора ли внести ясность?
Юргенс задумчиво прошелся по комнате.
– Торопиться не следует. Все надо делать обдуманно и не спеша. Я приму меры к тому, чтобы вы ни в чем не нуждались. В Россию вы возвратитесь, скорее всего, после окончания военных действий на фронтах. Когда это произойдет, точно никто, конечно, не сможет сказать.
Было ясно, что вопрос о возвращении откладывается на неопределенное время.
Затем Юргенс спокойно, как о чем-то обычном, сказал:
– Могу сообщить новость: и мой, и ваш шеф – Марквардт, арестован и скоро предстанет перед военно-полевым судом.
– За что?
– Затрудняюсь ответить, но его песенка спета.
Пожелав доброй ночи друзьям, Юргенс проводил их до двери.
В доме Вагнера топились все три печи. Вслед за углем, присланным племянником, на другой день после беседы с Юргенсом прибыла машина с дровами.
Рудольф заехал утром, попросил приготовить ему к вечеру ванну и снова исчез. Ни на минуту он не расставался со своим маленьким чемоданом.
– Видно, там у него лежит что-то важное, – высказал предположение Алим.
– Вполне возможно, – согласился Никита Родионович. – Не мешало бы нам узнать.
– Сложного тут ничего нет, – улыбнулся старик Вагнер. – Лишь бы только он остался ночевать здесь…
Днем выкупались в ванне все обитатели дома, включая Гуго. Вагнер выглядел жизнерадостным, веселым, на его худом лице появился румянец. Надев мягкий мохнатый халат, который давно уже не вынимался из шкафа, и отороченные заячьим мехом теплые домашние туфли, он бродил по всем комнатам с тряпкой в руках, стирая пыль с пианино, картин, мебели, подоконников.
– Вы сегодня совсем молодой, я вас не узнаю, – сказал ему Алим.
Вагнер, прекратив на мгновение работу, весело ответил:
– Оноре де Бальзак сказал: "Нужно оставаться молодым, чтобы понимать молодость". И я стараюсь быть таким.
– Я вот о чем думаю, – произнес Андрей, сидевший в глубоком кресле и, видимо, о чем-то мечтавший. – Неужели мы через некоторое время расстанемся и никогда не увидимся?
– Почему же, мой друг? – ответил Вагнер. – После этой войны Германия станет другой. Уже тогда-то мы обязательно встретимся! Я приеду к вам посмотреть Ленинград, новую Москву… – Вагнер закрыл умные, усталые глаза и на несколько секунд умолк. – Я даже не представляю сейчас, с каким чувством я бы ступил на вашу землю…
В этот же день Ожогин и Грязнов узнали, что несколько раз в их отсутствие в доме появлялся Моллер. Как всегда, свои визиты он объяснял желанием увидеть своих бывших жильцов. Однажды ночью Алим увидел его прогуливающимся взад-вперед по противоположной стороне улицы. Это совпало с моментом, когда в доме стал жить Гуго. Видимо, гестапо интересовалось Абихом.
Договорились, что в ближайший день Гуго начнет бродить по городу, а вслед за ним пойдут Андрей и Алим. Если гестапо интересуется Абихом, то "хвосты" будут замечены.
Вечером приехал Рудольф Вагнер. После ванны на его продолговатом лице выступили багровые полосы. Посвящая "неискушенного" дядю в тайны международной обстановки, Рудольф ожесточенно чесал, свое тело – его одолевала экзема.
– Где ты поймал эту гадость? – с брезгливой гримасой спросил старик, прерывая болтовню племянника.
– Сам не знаю, – ответил Рудольф.
– Почему не лечишься?
– Времени нет. Ты же сам видишь, как я, точно метеор, летаю из конца в конец.
Вагнер передернул плечами.
– Дядюшка, дорогой… У меня к тебе большое дело. Я считаю тебя своим человеком, а поэтому обращаюсь с просьбой, – неожиданно проговорил Рудольф. – От тебя зависит мое будущее…
– О чем идет речь? Мне не совсем ясно, – сказал Вагнер.
Беспокойные глаза Рудольфа бегали с одного предмета на другой. Он задержал взгляд на дяде, потом перевел его на стоящий около камина заветный чемодан, несколько мгновений смотрел на него, шумно вздохнул, будто сбросил с плеч какую-то тяжесть, и торопливо заговорил вновь:
– Прошу тебя держать этот разговор в строжайшем секрете… Ты видишь этот чемодан? – Рудольф встал с кресла, подошел к камину и, взявшись за прочную металлическую ручку, поднял чемодан. – В нем больше двадцати килограммов, – усмехнувшись, проговорил он. – Было бы лучше, если бы он весил еще больше… От него зависит не только мое, но и твое будущее. Ты одинок. Кроме меня, у тебя никого нет. Чем ты живешь?
– Видами на будущее, – спокойно ответил старик.
Рудольф нервно расхохотался:
– На какое будущее?
– За плохим всегда следует хорошее, как за ночью – день, как за бурей – хорошая погода…
– Ты все философствуешь и не учитываешь, что при любом будущем нужны деньги. Без них немыслимо никакое будущее. Смотри сюда… – Рудольф опустился на колени, открыл маленьким ключом чемодан и осторожно поднял крышку. – Смотри, смотри… Я бы не доверил этого отцу, а тебе доверяю. Только тебе.
В чемодане было золото: самородки, слитки, монеты разных достоинств, кольца, броши, браслеты, табакерки, портсигары, ложки, футляры от часов…
– И что же ты хочешь от меня? – спросил Вагнер.
– Чтобы ты сохранил это все, – произнес шепотом Рудольф. – Я не могу никому этого доверить. И возить с собой нельзя: война еще не кончилась.
– Хорошо. Закрой, – сказал Вагнер после некоторого раздумья.
– Ведь я не знаю, где окажусь в момент развязки… Я хотел бежать за границу, но Риббентроп запретил. Из-за золота я могу погубить себя.
– Хорошо. Закрой! – повторил старик с раздражением.
Ужинали в этот вечер обитатели дома врозь: Вагнер – с племянником, Ожогин – с Грязновым, Абих – с Ризаматовым. После ужина пришел неизвестный и предложил Никите Родионовичу и Андрею следовать за ним в гестапо.
Перед входом в гестапо Ожогин и Грязнов едва не столкнулись лицом к лицу с Моллером. Не обратив на них внимания или не заметив их, хозяин гостиницы быстрой походкой пересек улицу.
– Сволочь! – шепнул Андрей.
– Да, видимо, прав Абих, – сказал Никита Родинович.
Принимал их тот самый майор Фохт, который когда-то вызывал Вагнера и беседовал с ним по поводу вселения к нему Ожогина и Грязнова.
В кабинете плавали голубоватые клубы табачного дыма, и можно было предположить, что незадолго до прихода друзей здесь находилось по меньшей мере человек десять: большая пепельница была полна окурков.
– Прошу садиться, – сказал, улыбаясь, майор. – Меня, конечно, вы не знаете, но мне вы известны. Рад познакомиться! Рассказывайте, как вам живется у этой старой лисы Вагнера.
Друзья насторожились. Они не рассчитывали, что разговор начнется именно с этого.
– Жалоб у нас пока нет, – поторопился ответить Ожогин.
– Не мешает он вам?
– Нисколько. Он, кажется, побаивается нас, а потому очень предупредителен и услужлив.
Майор вновь улыбнулся:
– Попробовал бы он быть другим… Но, кроме вас, у него, как мне известно, появились еще квартиранты?
– Один был до нас, а второй поселился недавно, в наше отсутствие, – ответил Ожогин, хорошо понимая, что скрыть факт проживания в доме Абиха невозможно.
Играя большим шестигранным карандашом и пытаясь удержать его на кончике своего пальца, гестаповец продолжал:
– Знаю. Знаю обоих… Первый меня не беспокоит.
– Он участник нашей группы, – твердо сказал Ожогин.
– Ах, вот даже как! Замечательно… Я забыл, кто он по национальности?
– Узбек.
– Да-да, узбек. Совершенно верно… Военнопленный. Рудольф Вагнер говорил о нем. А как вы смотрите на второго? – Фохт сощурил глаза.
Ожогин пожал плечами:
– Трудно судить о человеке, которого так мало знаешь. Но он, по-моему, настоящий немец.
– В это понятие можно вложить очень многое, – заметил майор. – Мне хочется знать, чем дышит этот Гуго Абих.
Никита Родионович усмехнулся:
– Как и все мы: воздухом.
Улыбка на лице майора потухла, и холодные глаза на несколько секунд задержались на Ожогине.
– Это в прямом смысле, – сухо, но вежливо проговорил он. – Пока есть возможность, пусть себе дышит. Меня интересует его настроение.
– Если бы кто-либо из нас троих заметил в поведении Абиха или Вагнера что-нибудь подозрительное, то могу вас заверить, что не больше как через полчаса об этом знал бы господин Юргенс.
Видимо, ответ и тон, которым говорил Ожогин, понравились гестаповцу.
– Иначе и быть не может, – сказал он. – Господин Юргенс вами доволен, но я лично от себя прошу вас быть повнимательнее и хорошенько посматривать за Абихом.
Ожогин склонил голову в знак согласия.
– Вы должны понимать, – мягко продолжал Фохт, – что соседство с неблагонадежными людьми может навредить и вам, а в этом ни вы, ни я, ни Юргенс не заинтересованы. Собственно, по этому поводу я и решил с вами побеседовать. Он, этот Абих, не догадывается, кто вы в самом деле?
– Не думаю, – ответил Никита Родионович. – Вот только сегодняшний вызов даст повод для размышлений.
– Это ерунда! – заметил майор. – Вы можете сказать, что мы интересовались вашим прошлым.
Ожогин кивнул головой.
– Еще раз прошу быть повнимательнее с Абихом и о чем-либо подозрительном в его поведении тотчас поставить меня в известность, – майор встал.
Когда Ожогин и Грязнов спускались со второго этажа, им вновь попался навстречу весь залепленный снегом Моллер. Он, видимо, торопился, так как не остановился даже поговорить и лишь, шутливо погрозив пальцем, сказал:
– Пропащие! На днях обязательно забегу проведать.
На улице шел снег, тротуары и мостовая были покрыты белым пухом. Друзья пересекли мостовую и зашагали домой. Дверь открыл сам Вагнер.
– Ну как? – спросил он.
– Есть о чем поговорить! – весело отозвался Грязнов.
– У нас тоже есть что рассказать, – сказал Вагнер и, закрыв дверь на ключ, провел друзей в свой кабинет.
Там сидели Гуго и Алим. Между ними лежал открытый чемодан, наполненный золотом.
– Что это такое? – удивились Ожогин и Грязнов.
– Тайна, которая вас интересовала.
– Любопытно! Ну, а где же сам племянник? – спросил Андрей.
– О! Он уже далеко.
Вагнер сообщил, с какой просьбой к нему обратился Рудольф, и рассказал историю чемодана. Ценности, хранящиеся в нем, – русские. Один из сподвижников Гитлера, Вильгельм Кубе, был назначен генеральным комиссаром Белоруссии; его еще в прошлом году отправили на тот свет партизаны. Часть золота, которое Кубе прикарманил, спрятал некто Манишка – из людей, близких к Кубе. В Бресте Манишка встретился с племянником Вагнера. Там Манишка, со слов Рудольфа, схватил сыпной тиф, слег и умер. Видимо, без Рудольфа здесь не обошлось, но это значения не имеет. Главное то, что ценности, прикарманенные Рудольфом, принадлежат Советской России, и надо думать о том, как вернуть их владельцу.
– К этому мы еще вернемся, – проговорил Никита Родионович, когда Вагнер закончил рассказ. – А теперь давайте поговорим об Абихе и Моллере.
Вагнер, Гуго и Алим сделали удивленные лица.
– Да-да, – сказал Ожогин. – И разговор предстоит серьезный.
12
Снег колючими сухими космами бился в окно. Завывал порывистый ветер. Все жильцы дома собрались в мезонине, теперь регулярно отапливаемом, и сгрудились вокруг маленького столика, на котором лежали наушники. Сквозь шум и свист бури друзья жадно ловили едва слышимый голос Большой земли, голос Москвы.
В полночь, когда обсуждение событий было закончено и все начали готовиться ко сну, явился Моллер.
– Я вам не помешал? – спросил он, отряхивая снег с шапки и оглядываясь на следы, которые оставил за собой.
Все молчали: в такой поздний час хозяин гостиницы еще никогда не являлся с визитом.
Не ожидая приглашения и растянув губы в улыбку, Моллер уселся на стул и, засунув руку во внутренний карман пальто, извлек оттуда какой-то листок.
– Вы отлично читаете по-немецки, – сказал он, подавая листок Ожогину. – Прочтите. Это же комедия!
Никита Родионович взял листок и сразу определил, что это одна из листовок подпольной антифашистской организации. Об этом ярко свидетельствовали формат, бумага, шрифт и обычная подпись в конце.
Сохраняя спокойствие на лице, Ожогин стал про себя читать листовку, составленную при его участии.
Присутствующие невозмутимо смотрели на Никиту Родионовича, и на их лицах Моллер вряд ли мог что-нибудь прочесть, хотя глаза его суетливо перебегали с одного на другого.
– Я прошу вас прочесть вслух, это же очень интересно, – попросил Моллер.
– Ничего в этом интересного я не вижу! – резко ответил Никита Родионович. – За чтение, а тем более за распространение таких штучек вы можете заработать неприятности. Я удивляюсь вам, господин Моллер! Вы всегда передавали новости, о которых никто, кроме вас, не был осведомлен, а теперь притащили какую-то дрянь. Как она к вам попала? – Ожогин швырнул листовку Моллеру.
– Я нашел ее на ступеньках вашего дома… – проговорил Моллер после некоторого замешательства.