Никто ничего не сказал. Вагнер встал и, демонстративно загремев стулом, вышел из комнаты. Он не мог переносить присутствия Моллера и считал ниже своего достоинства разговаривать с ним. Даже совет Никиты Родионовича терпеливо относиться к визитам Моллера и держать себя в руках не помог: в этом вопросе Вагнер не шел ни на какие компромиссы.
Уход Вагнера не смутил Моллера. Он тотчас со свойственным ему азартом принялся сообщать городские и международные новости. Никита Родионович подмигнул Моллеру и, выйдя из-за стола, поднялся к себе в мезонин. Окончив рассказывать очередную сплетню, хозяин гостиницы тоже побежал наверх.
– Я вас правильно понял? – спросил он, войдя в комнату. – Вы хотите остаться со мной наедине?
– Совершенно верно… Присаживайтесь. Хочу с вами серьезно поговорить.
Сделав удивленную мину, Моллер пододвинул к себе стул и уселся против Никиты Родионовича.
– Скажу откровенно, – начал он, – я не люблю серьезных разговоров.
– Ерунда! – коротко бросил Ожогин и закурил. – Ведете вы себя по меньшей мере глупо.
Моллер насторожился.
– Очень глупо! – продолжал Никита Родионович. – И если вы не измените своего поведения, я, как хотите, вынужден буду сообщить о вас в то учреждение, где мы с вами недавно встретились. Надеюсь, вы меня поняли?
Моллер отрицательно замотал головой и оглянулся на дверь.
– Дурака не валяйте! – резко сказал Ожогин. – В серьезных делах я шуток не люблю.
– А разве я шучу? – спросил Моллер.
– Не знаю. Я бы на вашем месте так не поступал. Нам друг перед другом кривить душой нечего. Вы знаете, кто мы, и, возможно, только вы один об этом знаете. А о том, что вы сотрудничаете с гестапо, знают все.
– Этого не может быть! – испуганно пробормотал Моллер и еще раз оглянулся на дверь.
– Как не может быть, когда во всем городе хорошо известны ваши связи с гестапо!
Моллер побледнел.
– Вас интересует сейчас человек, который и нас интересует не в меньшей мере. Даже глупец может понять, что вы ходите сюда из-за Гуго Абиха.
– Абих – подозрительный тип. Он определенно имеет связи с коммунистами, – прошептал Моллер.
– Если бы это было определенно, – повысил голос Никита Родионович, – то он не находился бы сейчас внизу, в столовой, а сидел бы в другом месте. Это нужно доказать.
– И я докажу… докажу…
– Ничего вы не докажете! – оборвал Ожогин. – Вы только срываете работу других. Вы провалите все дело, если уже не провалили. Завтра я буду там и скажу свое мнение майору Фохту. Вы не только мешаете, вы бросаете тень на нас с Грязновым. Прикрывая свои визиты сюда дружбой с нами, вы настораживаете против нас и Вагнера и Абиха. Если вас считают сотрудником гестапо, то станут считать и нас. Вот чего вы добьетесь своими посещениями!
Моллер извлек из кармана несвежий носовой платок и вытер мокрый лоб.
– Вы этого не сделаете, – пробормотал он.
– Почему вы так уверены?
– Я вас считаю своим человеком.
– А если свой человек будет ставить нас под удар?
– Нет-нет… Этот Абих у меня поперек горла. Вожусь с ним сколько лет… Но если дело принимает такой оборот, я готов последовать вашему совету. Учтите, однако, это хитрая бестия.
– Тем более, – Никита Родионович встал. – Но если вы нарушите свое обещание и начнете вновь совать свой нос, то пеняйте на себя.
– Зачем так грубо, резко? Мы же свои люди…
Моллер поднялся со стула, подошел к двери, ведущей на лестницу, и, приложив к ней ухо, прислушался. Ожогин молча наблюдал за ним.
– Я вот что скажу вам, – зашептал он. – Листовку дал мне майор и попросил понюхать. Понимаете, понюхать…
– Когда нужна будет ваша помощь в деле Абиха, – прервал Ожогин, – я обращусь к вам. Возможно, вместе и завершим всю эту длинную историю. Не возражаете?
– Нисколько. Всегда готов.
– Вот и договорились.
К концу января советские войска уже вошли в Силезию, Померанию, Пруссию, Бранденбургскую провинцию, вышли к Данцигской бухте и отрезали восточную группировку немецкой армии. Каждый новый день приносил новые радостные вести. На улицах Варшавы, Кракова, Лодзи развевались победные знамена…
В городе, где жили друзья, паника все усиливалась. Настоящее смятение царило среди торгашей, спекулянтов, завсегдатаев "черного рынка". Крупные дельцы, собственники, видные гитлеровские чиновники вывозили все, что только могли. Центр города почти опустел. Богатые кварталы казались вымершими, дома стояли с забитыми окнами и дверями. Остались кое-где дворники, прислуга, доверенные.
Эсэсовцы неистовствовали. На базарной площади появилась виселица. На ней целую неделю висели окостеневшие трупы. В надписи, прибитой к столбу, сообщалось, что повешенные – предатели интересов Германской империи. Фамилий казненных гитлеровские палачи не назвали, но народ их узнал.
В городе хозяйничали солдаты, полицейские и аферисты всех мастей и оттенков. Появляться на улицах с наступлением темноты, даже при наличии специальных пропусков, было рискованно. В одну из ночей обитатели дома Вагнера услышали треск автоматной очереди. Утром на улице обнаружили труп мужчины. Труп пролежал двое суток. Его убрали сами горожане. Перепуганные смелыми воздушными десантами Советской Армии, немецкие патрули в каждом встречном готовы были видеть парашютиста и зачастую стреляли в прохожих без предупреждения.
Вызванные на очередное свидание к Юргенсу, Никита Родионович и Андрей увидели, что его резиденция охраняется автоматчиками; один расположился в передней комнате, у самых дверей, второй – у входа в дом со двора.
В особняке царил прежний невозмутимый покой. Особняк напоминал островок тишины и порядка среди бушующего моря. По-прежнему внешне невозмутимым оставался и сам Юргенс.
Происшедший разговор носил не совсем обычный характер. Убедившись в том, что участники группы обеспечены всем необходимым и не терпят ни в чем особенной нужды, Юргенс попросил их произвести примерный подсчет продуктов питания месяцев на пять.
На удивленные взгляды друзей Юргенс ответил по-русски:
– Привыкайте, привыкайте… В нашей работе встречается подчас много непонятного, но это не должно вас пугать. В недалеком будущем вы сами узнаете, чем это вызвано.
Никита Родионович и Андрей, вооружившись карандашами и бумагой, сели за вычисления.
Когда вопрос с питанием был решен, Юргенс сказал:
– Прошу иметь в виду следующее. Клички, вам троим присвоенные: Марс, Сатурн и Юпитер, являются одновременно и паролями. Поэтому тот, кто назовет их вам, независимо от того, кто он, находится в курсе всех дел, и вы обязаны будете выполнять все, что он прикажет. Говорю это потому, что может быть всякое.
– Как это все-таки понимать?
Юргенс усмехнулся:
– Время напряженное. Мало ли что может случиться! Сегодня я здесь, завтра – там; сегодня я жив, а завтра меня убьет шальная пуля… Вот так. Забывать об этом нельзя… Кстати, как я говорю по-русски? – вдруг спросил он.
– Лучше, чем мы по-немецки, – сказал Никита Родионович. – Вас можно принять за русского.
– Даже?
– Конечно.
– Это хорошо. Никто из нас не знает, на каком языке и когда придется объясняться. Вы думали над тем, как и каким путем лучше вернуться в Россию?
Ожогин и Грязнов ожидали, что сегодняшняя беседа начнется именно с этого вопроса, к нему они подготовились.
– Думали, – ответил Никита Родионович.
– Ну и как?
Ожогин изложил свою точку зрения. Возвращаться в Советский Союз под видом военнопленных – невыгодно и нежелательно. Нецелесообразно также говорить о том, что они вообще были на территории Германии, так как это может навлечь на них подозрение…
– Не согласен, – прервал Никиту Родионовича Юргенс. – Плена в своих новых биографиях вам не избежать, поскольку вы оказались на территории Германии. Раньше еще можно было сказать, например, что вы жили в районах, временно оккупированных немцами, или были в партизанах, но теперь такие варианты исключены. Остается плен. Плен и побег из плена. Обязательно побег, и причем групповой. Бежало пять, шесть, семь человек, в живых осталось трое. Вопрос: куда бежали, где скрывались, чем жили, что делали? Это надо серьезно обдумать. Фамилии пленных, бежавших из лагерей и погибших, вам дадут. Дадут также наименование лагеря. Не исключена возможность, что придется съездить и посмотреть этот лагерь, чтобы потом суметь рассказать о нем. Допустим и другой вариант: до лагеря вас не довезли, и вы по дороге сбежали. Такие факты имели место. Совсем недавно местные власти выловили четырех русских, бежавших с завода и скрывавшихся в лесах в течение двух лет. Такой вариант тоже подходит.
– Понятно, – кивнул головой Ожогин.
– У меня вопрос, – заговорил молчавший до сих пор Андрей.
– Пожалуйста.
– Радиотехника нам будет выдана?
– Ни в коем случае. Вы сами обеспечите себя техникой на месте, после окончательного упрочения своего положения. Вы убедились, что все это не так сложно, как кажется на первый взгляд.
Беседа затянулась. Ожогин и Грязнов сделали из нее вывод, что Юргенс после ареста Марквардта чувствует себя непрочно, хотя и старается это тщательно скрыть…
– Может получиться так, что мы будем предоставлены самим себе, – сказал Андрей по дороге домой.
– Все возможно, – согласился Никита Родионович. – В панике могут забыть не только нас.
– Ну что ж, не забудут – хорошо, забудут – еще лучше.
…В доме Вагнера никто не спал. Альфред Августович, Абих, Алим сидели в кабинете над картой.
– Мы составили "послужной список" Моллера. Нате, любуйтесь, – Вагнер протянул Ожогину исписанный листок бумаги. – Неточными могут быть лишь даты, а за все остальное ручаюсь головой.
Это был страшный список жертв – список коммунистов, антифашистов, преданных и загубленных Моллером. Вот коммунист – рабочий Саймер, по делу которого выступали всего лишь два свидетеля: полицейский и Моллер. Расклеивающим листовки Саймера видел только полицейский, а Моллер дал показания за плату. Вот адвокат Брандт. Он появился в городе перед войной и поселился у Моллера в гостинице. Брандт в свое время был активным бойцом Интернациональной бригады в Испании. Как-то в кругу друзей Брандт сказал, что готов сражаться за Москву так же, как сражался за Мадрид. На другой день его арестовали. Среди свидетелей был Моллер. Вот зубной врач – старик Лернер. В течение года он заменил Моллеру почти все гнилые зубы. Однажды доктор, между прочим, показал Моллеру портрет Тельмана, который он хранил несколько лет. Этой же ночью явились гестаповцы и арестовали доктора. Старик Лернер умер в тюрьме. Портной Келлер. У него была дочь Роза, жившая на нелегальном положении: ее преследовали за участие в первомайской забастовке. Будучи заказчиком Келлера, Моллер под предлогом помощи Розе узнал у отца, где скрывается дочь, и выдал ее гестаповцам. Вслед за Розой арестовали и семью Келлера. В списке значилось двенадцать жертв.
– Это лишь те факты, которые известны мне и друзьям, – сказал Вагнер, когда Ожогин прочел список. – А скольких мы не знаем! Как видите, этот прилизанный и скользкий человек страшнее и опаснее любого гласного гестаповца.
– С такой гадиной надо кончать, – сказал Ожогин.
– И чем скорее, тем лучше, – поддержал его Гуго Абих. – Я прошу поручить это мне. У меня имеются некоторые соображения…
Гуго пояснил. В организации состоит инвалид войны Пауль Рот. Он проживает на территории бездействующего кирпичного завода. Кроме Рота, на заводе нет никого. Гуго считает, что неплохо было бы заманить туда Моллера. Завод, находящийся на окраине города, – самое удобное для этого место.
– Ваш инвалид надежный человек? – поинтересовался Никита Родионович.
– Вполне, – ответил Гуго.
– Я тоже так считаю, – подтвердил Вагнер.
13
Новый знакомый понравился Андрею. Идя сюда, на кирпичный завод, Грязнов предполагал увидеть старого солдата, безногого или безрукого, пасмурного, злого. Перед ним же стоял сравнительно молодой человек, не старше тридцати пяти лет. Андрей узнал, что Рот перенес очень трудную операцию после тяжелого ранения.
– Ты понял, что от нас требуется? – спросил Гуго.
– Да тут и понимать нечего, – ответил Пауль. – Пойдемте, я покажу вам свое хозяйство, – предложил он гостям.
Двускатные островерхие навесы, крытые черепицей, занимали площадь в несколько гектаров. На них и между ними лежал чистый, нетронутый снег, поблескивавший в холодных лучах солнца. Под навесами чернела земля. Кое-где виднелись остатки кирпича-сырца. Территория завода была обнесена глухой деревянной изгородью.
– Что же вы охраняете? – поинтересовался Андрей.
– Завод.
И Пауль объяснил: стоит ему только уйти, как на другой же день от навесов ничего не останется – холодно, топлива нет.
Андрей спросил, где лучше всего принять "гостя". Пауль ответил, что это зависит от того, как они долго с ним собираются беседовать. Если разговор будет короткий, то подойдет барак, в котором жили летом рабочие; если затянется, то можно расположиться в комнате Пауля.
– Тянуть-то особенно нечего, – сказал Андрей.
Решили пригласить Моллера в барак. Это был длинный, пятидесятиметровый сарай, сколоченный из горбыля и кусков фанеры. Вдоль всех стен тянулись двухъярусные нары с остатками соломы. В конце барака стоял врытый ножками в землю пятиметровый стол из неотесанных досок и такие же скамьи. Барак имел одну дверь.
Выслушав Гуго, Никита Родионович оделся. Надо было добраться до первого автомата и вызвать Моллера. Через несколько минут он уже был в аптеке, где находился телефон. Набрав номер, Ожогин услышал голос хозяина гостиницы.
– Это вы, господин Моллер?
– Я, я… Что случилось?
– Ничего особенного… Очень хочу вас видеть.
– Что же, заходите ко мне.
– Неудобно. Лучше вы…
– Скажите куда, – прервал его Моллер. – Я приду.
– Жду около аптеки, напротив трамвайной остановки.
– Бегу.
Никита Родионович отошел от аптеки и встретил Моллера в начале квартала.
– Нужна ваша помощь, – не желая тратить времени на болтовню, начал Никита Родионович. – Вы знаете, где кирпичный завод?
– Конечно, знаю. Зачем он вам понадобился?
– Мне лично он не нужен… Там, на заводе, сейчас Грязнов и Ризаматов, и их надо как можно быстрее предупредить, что туда скоро пожалует Гуго Абих.
– Абих? На завод? – мгновенно оживился Моллер.
– Да-да.
– Один?
– Не знаю… Наша задача и будет состоять в том, чтобы выяснить, один он туда пожалует или с кем-нибудь и чем он там будет заниматься.
– И вы хотите…
– Не говорите так громко, – оборвал его Никита Родионович и тихо произнес: – Нужно, чтобы мы немедленно, не теряя ни минуты, пошли на завод. Надо встретить моих ребят, предупредить их и выследить Абиха. Я подожду у входа на завод, а вы пройдете к ним. Согласны?
– Бежим… Понятно… Спасибо за сообщение.
Глухими переулками они направились к заводу.
…Андрей, Алим и Пауль из окна сторожки прекрасно видели, как Моллер вошел в ворота и быстро по утоптанной снежной тропинке направился к конторе.
Все трое вышли ему навстречу.
Тяжело переводя дух от быстрой ходьбы, Моллер поманил к себе пальцем Грязнова, а когда тот приблизился к нему, сказал шепотом:
– Сюда скоро придет Абих… и, возможно, не один. Господин Ожогин просил меня и вас понаблюдать за ним.
– Пойдемте, я покажу удобное для этой цели место, – и Андрей зашагал к уже знакомому бараку.
Моллер последовал за ним вприпрыжку. За Моллером шел Алим, за ним – Пауль.
Пройдя весь барак, Андрей приблизился к столу и уселся на скамью. Уселись и остальные. Моллер еще не успел отдышаться и, вынув платок, обтирал им вспотевшее лицо. Все молчали.
По договоренности, Пауль должен был занять место для наблюдения у ворот, но ему хотелось присутствовать при начале такого необычного разговора, и сейчас он с любопытством разглядывал гестаповского прихлебателя.
– Много вам платит гестапо за ваши услуги? – спросил наконец Андрей и достал из кармана листок бумаги.
Тот удивленно посмотрел на юношу.
– А вам? – усмехнулся он.
– Нам ничего не платит.
– Мне платят, но нерегулярно и не всегда столько, сколько я хочу. Но почему же вам… Хотя да, я упустил из виду: у вас господин Юргенс. Вы в более выгодном положении.
– Не желаете ли вы поделиться своим опытом работы? – вновь задал вопрос Андрей.
– Опытом работы? Как понимать?
– Эти фамилии вам что-нибудь говорят? – спросил Андрей и подал Моллеру список лиц, составленный Абихом и Вагнером.
Хозяин гостиницы, не понимая еще, к чему клонится беседа, с любопытством посмотрел на листок. Он прочитал знакомые фамилии, и вдруг догадка обожгла его мозг. Откуда этот список? Кто мог сказать им фамилии лиц, за которыми он следил по поручению гестапо? Моллер вздрогнул и, уронив листок на стол, с недоумением посмотрел на Грязнова.
– Кого еще можно внести в этот список? – спросил Андрей.
– Я ничего не понимаю, – пробормотал Моллер, пытаясь улыбнуться.
Грязнов повторил вопрос.
– А вам это для чего? – сухо, не без злости, спросил гестаповец.
– Если спрашиваем, значит нужно.
Моллер перевел взгляд на Алима и, встретившись с его взглядом, почувствовал неладное. Он сделал движение, пытаясь встать, но третий, неизвестный ему собеседник грубо бросил:
– Сиди на месте, гадина!
В глазах Моллера на мгновение вспыхнуло чувство страха. Расстегнув воротник пальто, он спросил:
– Что вам от меня нужно?
– Я уже сказал, – ответил Андрей. – Кого еще вы предали гестапо?
Моллер молчал, нахмурив лоб и закусив нижнюю губу.
Грязнов вынул пистолет. Гестаповец рванулся с места, ударился о стену барака и, закрыв лицо руками, застыл на месте.
– Я буду считать до десяти, – сказал Андрей. – За это время вы должны назвать фамилии своих жертв, а мы их запишем. Не пожелаете вспомнить – ваше дело.
Моллер отнял от лица руки и увидел, что у Алима тоже появился пистолет.
– Начинаем, – произнес Андрей. – Раз… два… три… четыре…
Когда он дошел до пяти, Моллер заплетающимся языком произнес:
– Глезер.
Андрей занес фамилию в список.
– Кто был Глезер?
Моллер рассказал, что Глезер – вагоновожатый трамвая, сочувствовал коммунистам, арестован в начале сорок третьего года.
– Дальше! – продолжал Андрей.
– Мейер… Роберт Мейер…
Пауль направился к выходу из барака. В окно было видно, как он зашел в сторожку, появился оттуда с мелкокалиберной винтовкой и, преспокойно дымя сигаретой, зашагал к воротам.
Грязнов, спрятав пистолет в карман, записывал все новые и новые фамилии, которые называл Моллер. Их набралось уже восемь, когда провокатор смолк.
– Всё? – спросил Андрей.
– Всё. Больше не было.
– Хватит и этого. Теперь напишите вот здесь, внизу, что все перечисленные выше лица преданы вами в руки гестапо, и подпишитесь.
Предатель опустился на четвереньки. Его трясла лихорадка.
– Считаю до десяти. Раз… два… три… четыре… пять… шесть… семь… – начал Андрей.