- Из мести. Эти "пегие" и есть два штиптара, живущие лишь воровством. Им дали такую кличку, потому что они ездят на пегих лошадях.
- Верно, все так и есть! А эти штиптары разве не подкараулили вас?
- Как же, подстерегли!
- Так вы же здесь! Вы скрылись от них?
- Мне помогла хитрость - вот почему я переоделся. Я встретил их у твоего свояка и провел с ними несколько часов. Теперь-то они знают, что я обманул их и разыскивают нас.
- Они могут приехать и сюда?
- Возможно.
- Если они будут расспрашивать о вас, дать им ответ?
- Я не хочу принуждать тебя ко лжи. Скажи им, что мы были здесь, а потом поехали в Радовиш. А вот о том, что мы сейчас говорим, не нужно ничего сообщать.
- Нет, господин, они не узнают об этом ни слова.
- Так, продолжай рассказ.
- Еще я подслушал, что они взяли у моего свояка седло и лошадь, чтобы сложить на нее поклажу. Конечно, подробнее я не мог ничего разузнать, ведь говорили они негромко и к тому же порой я подолгу не мог ничего расслышать. Впрочем, из того, что я узнал, я понял, что Мубарек - вор и разбойник, каких еще поискать надо. Все лучшее из похищенных ими вещей было навьючено на лошадь. Все прочее, что недорого стоило и занимало много места, он сжег вместе со своей избушкой. Больше всего эти беглецы радовались тому, что им вовремя повстречались "пегие". Они были уверены, что их преследователи, то есть вы, как я теперь узнал, обречены на смерть.
- К счастью, они сильно заблуждались. Им от нас не отделаться, мы преследуем их по пятам.
- Ах, если бы я мог поехать с вами!
- Зачем? - спросил я.
- Они обокрали моего свояка; они обманули меня, не заплатив бакшиш.
- Да, это большая обида! Ты собираешься дойти с нами пешком до Ташкея?
- А хоть и дальше.
- А далеко до Ташкея?
- Нам понадобилось пять часов.
- И куда они поехали потом?
- Они хотели спуститься в долину Брегальницы. Больше я ничего не знаю.
- Что ж, я могу поразмыслить, куда они направились. Кстати, ты разве не настаивал на том, чтобы тебе выплатили бакшиш?
- Конечно, настаивал! Но они сообразили, что дальше Ташкея меня брать не стоит, ведь там я могу найти подмогу и их заставят заплатить мне за то, что я довел их. Поэтому посреди леса они остановились и сказали, что мои услуги им больше не нужны. Я попросил бакшиш, но они рассмеялись. Я рассердился и потребовал отдать лошадь моего свояка. Тогда они соскочили с коней. Двое набросились на меня и схватили, а третий отхлестал меня плеткой. Мне пришлось смириться, ведь я был намного слабее их. Господин, меня никто ни разу не бил. Двенадцать часов я бежал изо всех сил. Моя спина саднит от побоев. Я на целый день забросил свою работу; мой язык горит от голода. Вместо того чтобы принести домой тридцать пиастров, я остался без единой монеты. Чем мне теперь питаться? Что я дам отцу и детям, если у самого ничего нет? Если бы я остался дома, то пошел бы в Радовиш и продал там несколько корзин. Этого нам хватило бы на еду.
- Успокойся! - попросил его отец. - Этот шериф, который, к сожалению, вовсе не шериф, подарил мне пять пиастров. Ты можешь пойти в Радовиш и купить хлеб.
- Господин, благодарю тебя! - промолвил корзинщик. - Я считал тебя дурным человеком, а ты добр к нам. Мне хочется оказать тебе услугу, и я сумею это сделать.
Не успел я ответить, как вмешался Халеф. Он повернулся в седле и отстегнул мои высокие сапоги, которые выглядели такими гладкими и округлыми, словно внутри них все еще оставались мои ноги.
Во время разговора подошли дети корзинщика; они несли с собой срезанные прутья ивы.
- Ну, мал мала меньше, вы голодны? - спросил я их.
Детишки постарше закивали, а самая маленькая начала плакать. В Турции, как у нас, если спросишь двухлетнюю девочку об аппетите, сразу заметишь слезы.
- Ну, выноси-ка корзину! - скомандовал маленький хаджи отцу этой голодной оравы. - Но не слишком крохотную.
- Для чего? - осведомился молодой человек.
- Хочу высыпать кое-что из этих безразмерных сапог.
Он принес и поставил плетеную корзину. Хаджи стал вытрясать туда из сапог массу фруктов, мясных и печеных продуктов, пока корзина не переполнилась.
- Так! - молвил он. - Пусть твои дети пообедают, и да благословит вас Аллах!
- Господин, - воскликнул корзинщик, целуя мне руку, - это все теперь наше?
- Конечно!
- Нам же это за неделю не съесть!
- А вас никто и не заставляет. Будьте разумны и смотрите, не съешьте заодно и корзину.
- Благодарю тебя, господин! Твое сердце полно доброты, а твои уста источают отраду.
- Отрадного я как раз ничего и не говорил. К тому же сердце мое обливается кровью и на душе не слишком весело, когда я смотрю на эти пустые сапоги. В каждом из них скрывалось по жареной курице, такой хрустящей и поджаристой, какую встретишь лишь в третьем раю. Моя душа томится по подобным курочкам. Принужденный расстаться с ними, я преисполнен скорби, а глаза мои полны слез. Впрочем, раз уж эти куры расстались с жизнью, чтобы попасть к кому-то на обед, им, в конце концов, все равно, в чьем желудке они будут погребены. Итак, вкушайте их с толком, умеряйте свои наслаждения и берегите куриные косточки до моего возвращения.
Он говорил это с таким серьезным и важным видом, что мы все рассмеялись.
- Послушай, Халеф, как ты додумался запастись провиантом и превратить мои сапоги в склад?
- Мне бы не снизошла такая чудная мысль. Однако когда я решил, как поручено было тобой, расплатиться с хозяином постоялого двора, он сказал, что сам должен нам, а не мы ему. Речь шла об услуге, которую мы оказали его брату Ибареку. Как видишь, каждый добрый поступок Аллах вознаграждает вдвойне, ведь у Ибарека нам тоже не пришлось ни за что платить.
- Дальше!
- Да, дальше! Итак, я предусмотрительно обмолвился, что жареная курица - это мое любимое блюдо…
- Ах ты, сорванец!
- Прости, сиди! Уста даны нам ради слов, а не для молчания. Слух хозяина был отверст моим словам, а его память утаила жареную курочку. Когда я паковал наши вещи, он принес мне двух куриц и пожелал, чтобы их вкус продлил нам жизнь. Тогда я пояснил ему, что человеку полагается жить еще дольше, ибо наряду с курами он вкушает и другие яства.
- Халеф, если все было именно так, ты заслуживаешь плетки!
- Я заслуживаю твоей похвалы, сиди, и ничего другого. Если ты воздашь мне хвалу, я буду доволен, как был доволен, когда трактирщик принес мне кушанья, которые, как видишь, мирно улеглись в эту корзину.
- Тебе ничего не надо было брать!
- Прости, сиди! Если бы я ничего не взял, то мы ничего не могли бы и дать сейчас.
- Нет, могли!
- Но ничего из того, что мигом успокоит голод этих маленьких человечков. Впрочем, я отказывался, пока едва не лишился жизни. Я говорил, что мне нужно твое позволение и я не могу ничего взять, пока тебя нет рядом. Я привел все возражения, какие только могли бы придумать все халифы, но трактирщик настаивал на своем. Он разъяснил, что дарит не мне, а тебе. Это смягчило мое доброе сердце; я сдался. И для вящей уверенности я держался подальше от даров. Они предназначались тебе, а поскольку трактирщик не мог самолично передать их, я отыскал тебе полномочную замену в виде этих сапог и сам ушел восвояси. Когда же, к своей радости, я увидел их снова, они, изрядно раздавшись в размерах, изобиловали дарами милой фауны и прелестной флоры. Я передал трактирщику твою благодарность, произнеся подобающую речь, набил доверху сапоги, а затем крепко приторочил их позади седла. Если я согрешил, прошу тебя милостиво отнестись к моему проступку.
На этого милого сорванца невозможно было сердиться. Я был уверен, что ему не пришло бы в голову выпрашивать у трактирщика подарки. Халеф на такое был не способен, ведь он обладал исключительным чувством чести. Но он любил немного поддразнивать меня, и его очень радовало, когда я делал вид, что он сумел меня задеть.
- Наказание тебе определю потом, - пригрозил я ему. - По крайней мере, тебе придется надолго отказаться от своего любимого кушанья. Невинным курочкам не скоро доведется по твоей милости расстаться со своими цыплятками.
- Так я бы согласился и на молоденького петушка, сиди. По мне, и он был бы таким же аппетитным, как эти яблоки, которые пришлись по вкусу малышам.
Тем временем дети столпились вокруг корзины; сперва они принялись за яблоки. Было весело смотреть за тем, как резво работают их крохотные рты. От радости у старика выступили слезы на глазах. Его сын вложил ему в руку кусок мяса, но он не ел; на радостях он забыл даже, что его внуки теперь накормлены.
Корзинщик протянул каждому из нас руку и сказал, обращаясь ко мне:
- Господин, повторю, что мне было бы очень приятно, если бы я мог оказать тебе хоть какую-то услугу. Разве нельзя?
- Да, ты можешь оказать мне одну услугу. Я даже попрошу тебя об этом.
- Говори!
- Доведи нас до Ташкея.
- Хорошо, хорошо! Когда отправимся, господин?
- Пока еще не знаю. Приходи завтра поутру в Радовиш; тогда я скажу тебе.
- Где я тебя встречу?
- Гм, тоже пока еще не знаю. Ты не подскажешь мне конак, где можно было бы остановиться?
- Лучше всего тебе поселиться в гостинице "У высоких ворот"! Я знаю хозяина и проведу тебя туда.
- Не нужно, ты и так устал.
- О, до Радовиша я легко дойду. Мы будем там через четверть часа. Я рекомендую тебя хозяину, ведь иногда я подрабатываю там и он считается со мной, хотя я простой бедняк. Завтра утром я навещу тебя, чтобы узнать, когда ты отправишься в Ташкей.
- Все зависит от моей ноги, я поранил ее. В городе есть хороший врач, на которого можно положиться?
- Если ты имеешь в виду хирурга, то есть тут один известный всем врач; он лечит людей и зверей от всего. Он даже умеет прививать оспу, а в этом никто здесь не разбирается.
- Понятно, что это чудо-врач! Но нам надо обговорить с тобой, какой бакшиш ты получишь.
- За что, господин?
- За то, что доведешь нас до Ташкея.
- Господин, я ничего не возьму!
- А я не хочу, чтобы ты делал что-то даром.
- Вы и так уже щедро одарили нас.
- Это был подарок, а еще ты заработаешь. Не надо путать одно с другим.
- Я не могу требовать с тебя денег - мне будет стыдно.
- Хорошо, мы не будем тебе платить; мы дадим бакшиш твоему отцу.
Я попросил Халефа протянуть мне бумажник и кошелек и подозвал старика. Увидев в своей скрюченной руке пятьдесят пиастров, он потерял рассудок от радости и попытался вернуть мне большую часть денег.
- Я не приму назад ни одного пиастра, - решительно сказал я.
- Тогда я не знаю, как мне тебя благодарить, - ответил он. - Пусть хаким поскорее вылечит твою ногу!
- Надеемся на это. Но скажи, кюфеджи, как зовут этого знаменитого врача?
- Его зовут Чефаташ.
- О горе! Если он лечит так, как подобает его имени, то увольте, благодарю за такую помощь.
- Напрасно беспокоишься, - утешил меня корзинщик. - Он наложит тебе пластырь на ногу; он отлично разбирается в этом. Ты и не вспомнишь про его имя.
- Хорошо, хочешь идти с нами, идем сейчас!
Он захватил с собой еду, чтобы перекусить по дороге, и мы тронулись в путь. Через четверть часа мы достигли города. Наш проводник провел нас через базар; мы вошли в какой-то переулок и, миновав ворота, очутились в просторном и хорошо ухоженном дворе. Халеф и проводник направились к хозяину. Я же остался в седле, чтобы не утомлять лишний раз свою больную ногу.
Вскоре оба привели с собой хозяина, который, рассыпаясь в любезностях и извинениях, объяснил, что, к сожалению, он располагает лишь небольшой комнатушкой, примыкающей к общей гостиной. Здесь было не принято, чтобы приезжие требовали себе отдельную комнату; таковой не сыщется во всем городе. Мою комнату тоже надо сперва убрать и обустроить, посему я мог бы какое-то время потесниться в гостиной.
Я был доволен объяснением и спешился. О горе! Нога опухла. Всякий раз, наступая на нее, я ощущал боль. Мне пришлось опираться на Оско.
Мы вошли в гостиную - там никого не было. Я уселся в самый дальний угол, возле двери, которая вела в комнату, отведенную мне. Халеф, Омар и Оско вернулись во двор, чтобы позаботиться о лошадях.
В дороге я и не думал о том, что надо переодеться. Среди фанатичного населения носить непривычную одежду было очень опасно, но здесь это было не так важно.
Корзинщик вызвался привести мне врача, и я согласился. Едва он вышел, как в помещение вошел гость. Я сидел спиной к двери и потому повернулся вполоборота, чтобы взглянуть на него. Это был не кто иной, как бакаджи Тома - посыльный, который выдал нас "пегим".
"Ну что ж, лишь бы хаджи тебя не увидел!" - подумал я и снова повернулся, чтобы больше не иметь с ним никаких дел. Ему же это не пришло в голову. Быть может, ему хотелось немного поболтать. Кроме меня, здесь никого не было. Он несколько раз прошелся по комнате, а потом остановился передо мной и спросил:
- Ты здесь чужой?
Я сделал вид, будто не слышал вопроса.
- Ты здесь чужой? - повторил он, повысив голос.
- Да, - теперь ответил я.
- Ночуешь сегодня здесь?
- Пока еще не знаю.
- Откуда ты?
- Из Стамбула.
- Ага, из столицы, что красит румянцем облик мира! Ты очень счастливый человек, ты живешь неподалеку от падишаха.
- Его близость приносит счастье лишь добрым людям.
- Ты полагаешь, что там много злых людей?
- Как и везде.
- Кто же ты?
- Писец.
- Стало быть, ты ученый. Люблю беседовать с такими людьми.
- Но я не люблю пускаться в разговоры.
- О Аллах! Какой же ты брюзга! А я хотел спросить тебя, не позволишь ли сесть мне рядом.
- Позволю, но тебя это не обрадует.
- Почему же?
- Мое лицо нравится не всем.
- Так я посмотрю, понравится ли мне.
Он сел за мой стол, расположившись на скамье, стоявшей напротив, и посмотрел на меня.
Гримасу, что он состроил, не описать. Тюрбан на моей голове и очки на носу ввели его в заблуждение, хотя мое лицо ничуть не изменилось. И вот теперь рот его раскрылся, брови вытянулись, а взгляд, обращенный ко мне, застыл, так что мне пришлось изрядно напрячься, чтобы не рассмеяться во весь голос.
- Господин… эфенди… Кто… Кто ты? - спросил он.
- Я уже сказал тебе.
- Ты сказал правду?
- Ты осмеливаешься уличать меня во лжи?
- Нет, ради Аллаха, нет, ведь я знаю, что ты, что…
Он не мог дольше говорить, объятый сомнениями и страхом.
- Что такое? Что ты знаешь обо мне?
- Ничего, вообще ничего, кроме того, что ты писарь и живешь в Стамбуле.
- Тогда отчего ты говоришь какие-то странные вещи?
- Странные? Ах, господин, тут нет никакого чуда, ведь ты похож на того, о ком я подумал, что он - это ты, о ком… о Аллах! Ты прав. Я совсем запутался, ведь очень уж вы похожи.
- На кого я так похож?
- На покойного эфенди.
- Ах! А когда он умер?
- Сегодня - в пути.
- Печально, когда правоверный умирает во время дорожных тягот. Его ближним не дано напутствовать его сурой, читаемой в час смерти. Отчего же он умер?
- Он был убит.
- Ужасно! Ты видел его труп?
- Нет, господин!
- Тебе сообщили о его смерти другие люди?
- Так.
- Кто же его убил?
- Неизвестно. Он умер среди леса на пути в Остромджу.
- А я ведь недавно тоже проезжал через этот лес. Почему я ничего не слыхал об убийстве? И почему его убили?
- Ему отомстили.
- Кровная месть?
- Нет. По неосторожности он совершил в Остромдже форменную революцию, натравил на себя людей, а вечером даже сжег жилище одного благочестивого человека.
- Да, такое преступление Аллах никогда не прощает.
- О, этот человек не верил в Аллаха. Он был гяур, христианин, пожирающий свиней.
- Тогда перед ним разверзнется ад.
- Так вот ему отомстили: его подкараулили и убили.
- Он был один?
- Нет. С ним были еще трое.
- Где же они?
- Пропали. Говорят, они тоже убиты.
- Куда же отвезли его труп?
- Не знаю.
- Странно! Так я похож на этого неверного?
- Фигура у тебя точно такая же и лицо, только волосы и борода короче и намного светлее, чем у него.
- Отрадно слышать, что между ним, гяуром, и мной, шерифом, все же есть разница. А ты кто такой?
- Бакаджи из Остромджи.
- Тогда ты и впрямь все доподлинно знаешь. Гм! А вот я сегодня слышал в пути о двух разбойниках, двух штиптарах, которых зовут "пегими". Ты слышал когда-нибудь о них?
- Да, ведь мы, посыльные, обо всем знаем.
- А ты знаешь их?
- Нет, господин. Как может честный человек знаться с разбойниками? Что мне с ними делать?
- Их видели сегодня утром вблизи Остромджи.
- Да будет Аллах милостив к сему месту!
- Был с ними и один бакаджи. Помнится, его звали Тома.
Посыльный вздрогнул от ужаса, а я спокойно спросил его:
- Ты его, может быть, знаешь?
- Очень хорошо. Он… он мой друг.
- Предупреди его, если встретишь. Этого человека разыскивает полиция.
- Аллах, Аллах! За что?
- Он пособник убийц, он выдал этого христианина убийцам - двум аладжи. Он сказал им, когда четверо чужеземцев покинут Остромджу.
- Это… это правда? - пролепетал он, заикаясь.
- Убитый сам рассказал.
- Разве мертвецы говорят?
- Он не умер, он не убит. Никто не знает, что его хотели убить, никто, кроме тебя, Тома.
Посыльный вскочил с места.
- Ты меня знаешь? - ошеломленно воскликнул он.
- Да, и те тоже тебя знают.
Я снял очки и тюрбан и указал на дверь, в которую вошли Оско, Омар и Халеф. На какие-то секунды посыльный застыл от ужаса, ведь теперь он узнал меня. Затем он воскликнул:
- Мне надо уходить, немедленно уходить! У меня срочные дела!
Он метнулся к двери, но Халеф уже схватил его за воротник.
- Почему же, дружище, ты решил нас так спешно покинуть? - спросил он приветливым тоном.
- Потому что у меня еще очень много хлопот.
- Я думаю, ты хлопочешь, лишь пока едешь сюда. Значит, ты выполняешь поручения и по пути в Остромджу?
- Да, конечно; не теряю времени даром.
- А мы можем кое-что отослать с тобой?
- Кому?
- Я это напишу.
- А что за посылка?
- Приветствие, всего лишь приветствие.
- Охотно это выполню; только позвольте пройти!
- Так не пойдет. Тебе придется подождать, ведь я прямо сейчас собираюсь написать тебе приветствие, да и адрес в придачу.
- Много это займет времени?