Его брови вздернулись; он задумчиво посмотрел на меня. Я же продолжал:
- Если ты скрепляешь сломанную ногу с помощью шины, ты доставляешь человеку много неудобств, ведь нельзя подобрать такую шину, чтобы она совпадала с формой ноги. Такая перевязка ничем не поможет.
- Но ведь другой возможности нет. Крупнейшие врачи мира напрасно ломали себе головы, пытаясь придумать, чем можно было бы перетягивать сломанные члены тела, чтобы повязка и была прочна, и в то же время повторяла форму пострадавшей части. У меня самого есть книга, название которой гласит: "О лечении переломов костей". Там можно прочитать, что при лечении переломов принято накладывать лишь шины.
- Кто же автор этой книги?
- Знаменитый врач Кари Асфан Зулафар.
- Но он же жил почти двести лет назад. Тогда, может, он и был прав, сейчас же его высмеют.
- О, я не стану над ним смеяться.
- Значит, знания, которые ты накопил, и твои мнения более подобают той эпохе, а отнюдь не сегодняшнему дню. Сейчас переломы лечат совсем по-другому. Вот только что ты осматривал феску, которая вновь защищает твою голову.
- Как я мог не смотреть на нее? Эта маленькая ядовитая жаба довольно долго держала ее у меня перед носом.
- Так скажи, какую форму она приняла?
- Форму моей головы.
- Именно так. То же самое будет с любым другим членом. Если бы я сломал руку и взялся ее лечить, я обмотал бы ее тонкой тканью. Затем пропитал бы ее гипсом, растворенным в воде, после чего еще несколько раз обмотал бы ее, пропитывая гипсом каждый кусок ткани. Когда все это высохнет и затвердеет, у меня на руке окажется очень твердая повязка, в точности повторяющая форму руки.
- А! О! Ах! - восклицал он, какое-то время оцепенело глядя на меня, а потом повернулся к Халефу: - А ну-ка побыстрее подай опять мою шапку!
Хаджи сделал ему одолжение и, поворачивая шапку во все стороны, поднес ее ему к глазам.
- Еще лучше, - продолжил я, - сразу пропитать ткань мокрым гипсом, а потом обернуть ею поврежденный член. А чтобы гипс, затвердев, не давил слишком сильно на больную часть тела, следует подложить под него слой ваты. Тогда сломанная кость будет удобно покоиться внутри прочной и ладной повязки.
Он вновь уставился на меня и наконец воскликнул:
- Аллах! Какое ценнейшее открытие, какое великолепное изобретение! Я спешу, я бегу; мне надо записать это!
Он подпрыгнул, не обращая внимание на кафтан, застывший на нем, и метнулся к двери.
- Подожди, подожди! Возьми свою корзину с инструментами! - крикнул Халеф. - И надень свою шапку!
Врач остановился. Он являл собой чудное зрелище. Гипс на нем растрескался и понемногу осыпался. На кафтане по-прежнему застыли складки, образовавшиеся, когда он сидел. Его задняя, нижняя часть была выпячена вперед и мешала при ходьбе. Когда толстяк повернулся к маленькому хаджи спиной, руки его все еще были заложены назад. Бедняга воскликнул:
- Подержи рукава! Мне нужно выбраться отсюда!
Халеф крепко вцепился в него. Эскулап тянулся и тянулся, толкался и, наконец, с такой силой выскочил из пропитанного гипсом кафтана, что отлетел к двери и, поскольку она была отперта, выскочил во двор.
- Я вернусь, я вернусь, я сразу же вернусь! - крикнул он, сверзясь на землю. Моментально вскочив на ноги, он поспешил дальше.
Им владел восторг. Он мчался домой, чтобы записать мой рецепт повязки. Его не волновало, что он позабыл туфли, кафтан, феску и коробку с инструментами, что он мчался по улице с непокрытой головой.
Телом и душой он был предан своей профессии, но, к сожалению, не мог научиться тому, что знали другие, которые… ничего не знали.
Теперь надо было навести порядок в гостиной. Мы собрали инструмент, а окаменевший кафтан повесили на спинку стула. Потом убрались в моей комнатушке. Оско уже давно принес мне воду, и я обрадованно заметил, что опухоль уменьшилась. Я совсем не чувствовал боли. Потом я попросил моих спутников занести меня в комнату, где уже была приготовлена постель. Вечером я собирался наложить на ногу тугую повязку. Для этого надо было раздобыть вату, газовую ткань и опять же гипс.
Я пролежал около трех часов, когда за дверью снова послышался голос врача:
- Где эфенди?
- Там, в маленькой комнате, - уловил я ответ Халефа.
- Известите его обо мне!
Халеф открыл дверь, и вошел врач, но как же он выглядел!
Он был одет как жених. Кафтан из синего шелка обволакивал его тело, спадая до щиколоток. На ногах виднелись изящные сафьяновые туфли. Голова была украшена тюрбаном, расцвеченным в синие и белые полосы; к нему была приколота сверкающая гранатовая брошь. Лицо его было исполнено торжественности, а походка - достоинства. У двери он остановился, скрестил руки на груди, низко раскланялся и произнес:
- О мой эфенди! В знак благодарности и моего высочайшего почтения я наношу тебе визит. Позволь же мне войти!
Я торжественно поклонился ему и ответил:
- Добро пожаловать! Подойди же ближе!
Он сделал три коротких шажка, откашлялся и завел речь:
- Эфенди, голова твоя - колыбель человеческого разума; твой ум вмещает мудрость, накопленную всеми народами. Твой рассудок столь же остр, что и лезвие бритвы, а твой разум отточен, подобно игле, вскрывающей злые язвы. Судьба наградила тебя умением разрешать самые трудные вопросы, умением лечить переломы, вывихи и растяжения. Твой гений пронизал все сферы бытия и постиг все области науки; от твоего взора не укрылась даже сернокислая известь, которую несведущие варвары именуют гипсом. Ты добавил к нему воды и взболтал смесь, дабы вода отняла у извести тайну ее кристалла, а смесь, будучи нанесена на холстину, превратилась в повязку, которой стягивают суставы, кости и трубки, чтобы придать им опору, если они нуждаются в ней. Со временем ты сумеешь уберечь миллионы рук и ног от искривлений и других уродств. Когда-нибудь профессора примутся собирать пиастры, дабы возвести тебе памятник, на котором будет изваяна в камне твоя голова или отлита в металле твоя фигура. На постаменте памятника засверкает твое имя, начертанное золотом. Пока же оно будет красоваться в моей записной книжке, и я прошу тебя назвать мне его, чтобы я мог его записать.
Он говорил торжественным тоном, словно явился ко мне во главе целой депутации. Увы, но эта депутация состояла лишь из него одного.
- Благодарю тебя! - ответил я. - Любовь к истине повелевает мне сообщить, что это великое изобретение сделал вовсе не я. В моем отечестве с ним знакомы буквально все - и врачи, и люди, далекие от медицины. Если тебе угодно записать имя изобретателя, ты узнаешь его. Этого ученого мужа, коему многие люди обязаны тем, что к ним снова вернулся их благообразный вид, звали Матисеном. Он был знаменитым врачевателем ран и жил в Голландии. Я не достоин твоих похвал, но меня радует, что тебе понравилось это изобретение, и надеюсь, что ты прилежно будешь его применять.
- Я докажу тебе, что твердо решил его применять. Но тебе не стоит отвергать мои похвалы. Пусть и не ты изобрел этот способ лечения, но ведь ты своим несравненным деянием ввел его в этой стране. Я не забуду нынешний день. Я рад, что мой кафтан уцелел. Он будет моей фирменной вывеской; я повешу его у дверей дома, дабы все, сломавшие свои члены, могли спокойно лицезреть, что отныне их раны будут погружены в сернокислую известь. Я уже опробовал, как это делается, и прошу тебя, осмотри мой труд и оцени его. Ты поможешь мне?
- С превеликим удовольствием! - ответил я.
Он подошел к окну и захлопал в ладоши. Дверь в большую комнату отворилась, и я услышал тяжелые шаги.
- Заходи! - скомандовал он.
Сперва показались двое мужчин, несших огромный куб, наполненный до краев жидким гипсом. Один из них волочил с собой также огромный пук ваты, которой достало бы, чтобы завернуть в нее десять человек, а другой держал в руке целый тюк ситца. Они сложили свою поклажу и удалились.
Едва освободилось место, как в комнату вошли еще двое мужчин. Они внесли сюда носилки, на которых лежал какой-то бородатый человек, укрытый до подбородка одеялом. Они поставили носилки наземь и вышли.
- Сейчас ты увидишь первые повязки, которые я приготовил, - произнес врач. - Я купил эти материалы и нанял рабочего, который послужит мне моделью. Он получает десять пиастров в день и еду. Дозволь мне откинуть одеяло и показать тебе пациента.
Он снял накидку. Когда я увидел модель, то едва удержался от смеха. О Аллах! Как выглядел этот человек! Толстяк-хаким взялся лечить его от всевозможных вымышленных переломов и не пожалел на него гипса. Но какие-то были повязки!
Плечи этого бедняги, его предплечья, бедра, голени и даже ягодицы скрылись под слоем гипса толщиной в целую ладонь. Его грудная клетка была закована в такого рода панцирь, который едва пробьет даже пистолетная пуля.
Бедняга напоминал пациента, лежавшего при смерти. Он не мог шевельнуться; даже дышал он с трудом. И это примерно за восемнадцать грошей в день! В день! Веселенькое дельце! Целый день носить эти повязки, но для чего?
- Сколько же ты собираешься проводить этот эксперимент? - спросил я.
- До тех пор пока у него хватит сил. Я собираюсь изучать воздействие повязок из сернокислой извести на различные части организма.
- На примере здорового человека? И так ясно, что он долго не протянет. Что у него с грудью?
- Он сломал пять ребер, два справа и три слева.
- А с плечами?
- Ключица раскололась надвое.
- А с бедрами?
- При падении он вывихнул себе оба сустава. Не хватает лишь одного: чтобы у него выскочила нижняя челюсть и защемило язык. Я не знаю, как наложить сюда гипсовую повязку, и потому прошу у тебя совета.
- О хаким, сюда никогда не накладывают повязки!
- Нет? Почему?
- При вывихе нижней челюсти ее вправляют; тут не нужен гипс.
- Хорошо, как тебе угодно! Допустим, его рот снова закрылся.
- Пусть будет так, и освободи ему ребра! Смотри, как он жадно хватает воздух.
- Как хочешь; тогда я возьму у хозяина инструмент.
Было очень любопытно, что он принесет. Когда он вернулся, я перевязывал ногу и отвлекся, только услышав удары молотка.
- Бога ради, что ты делаешь? Что у тебя в руках?
Я не видел этого, потому что он повернулся ко мне спиной.
- Молоток и зубило, - непринужденно ответил он.
- Ты ему и впрямь поломаешь ребра или вгонишь зубило в грудь.
- А что же мне тогда взять?
- Ножницы, нож или пилу - смотря какой толщины повязка.
- У меня в корзине лежит пила, которой я отпиливаю кости; я сейчас принесу ее.
- Заодно позови моего маленького спутника. Он поможет тебе, а то я не могу.
Когда вернулся Халеф, достаточно было нескольких, намеков, и он - невзирая на протесты врача - взялся крушить гипсовый панцирь. Работа была трудной, и когда, наконец, он освободил модель от всех повязок, уже давно пришлось зажечь свет, ибо наступила ночь. Бедняга, коему - наряду со всеми возможными переломами и вывихами - хотели приписать еще и защемление языка, не проронил ни единого слова. Лишь когда последняя повязка была снята, он произнес, обращаясь ко мне:
- Благодарю тебя, господин!
Один прыжок, и он был таков.
- Стой! - завопил ему вдогонку толстяк. - Ты мне еще нужен! Есть работа!
Но истошный вопль его был оставлен без ответа.
- Он убегает! Что мне делать с этим прекрасным гипсом, с ватой и ситцем?
- Да пусть бежит! - ответил я. - Что ты еще выдумал? В этой бадье хватит гипса, чтобы покрыть им пару домов. А мне самому нужно лишь немножко гипса, ведь сейчас самое время сделать мне перевязку.
- Прекрасно, прекрасно, эфенди! Я сейчас же начинаю.
- Помедленнее, помедленнее! Следуй точно моим указаниям.
Этот врач был "огонь и пламя". Перевязывая меня, он рассказывал о самых невероятных способах лечения, которые ему доводилось практиковать. Когда мы управились, он молвил:
- Да, это, конечно, совсем другое дело! Я снова подберу себе подопытного пациента и завтра покажу тебе.
- А когда ты собираешься перевязывать его?
- Сегодня вечером.
- О Аллах! И он будет до завтрашнего дня лежать и мучиться? Ты убьешь его. Если ты решил поупражняться на нем, не перевязывай ему одновременно все его члены. Ограничься чем-нибудь одним, а потом, когда повязка затвердеет, сразу же снимай ее. Кроме того, прорежь в повязке окошки.
- Зачем?
- Чтобы осматривать и обрабатывать отдельные участки тела. У тебя нет наставника, который преподал бы тебе, как надлежит лечить, и нет книги, по которой ты мог бы научиться. Значит, тебе надо постигать все самому.
- Эфенди, останься здесь и будь моим наставником! Все врачи, живущие в здешнем краю, станут твоими учениками.
- Да, и пусть другие используют нас в качестве модели! - улыбнувшись, сказал Халеф. - Только этого еще недоставало! Сегодня ты сам вдоволь всему научился; теперь посмотрим, как ты втолкуешь это другим.
- Если у вас нет на то времени, придется отказаться от учебы. И то верно: я сегодня очень многому научился. Даже и не знаю, как мне вас благодарить. Деньги ты не возьмешь. Тогда, эфенди, я хочу дать тебе кое-что на память. Ты будешь рад этому.
- Что же это такое?
- Несколько склянок, в которых заспиртованы глисты и аскариды. Мне нравится любоваться ими, и я дарю их тебе от всего сердца!
- Благодарю тебя! Вот только склянки неудобно брать с собой в дорогу.
- Жаль, но ты же должен знать, как я тебе благодарен. Тогда я подарю тебе самое дорогое, что у меня есть: скелет. Я сам скоблил кости, вываривал их, обезвоживал и отбеливал.
- Увы, мне и на этот раз придется лишь поблагодарить тебя…
- Ты решил меня оскорбить?
- Нет, конечно. Ты же понимаешь, что я не могу усадить скелет к себе на лошадь.
- Верно. Тогда позволь мне хотя бы сердечно пожать твою руку.
В принципе хаким, как и большинство толстяков, был очень приятным человеком. Он жаждал учиться и умел благодарить учителей. Всего за полдня он здорово изменился. Он чувствовал себя счастливым, когда я пригласил его разделить с нами ужин. Прощался он так тепло и сердечно, словно мы были старыми, добрыми друзьями.
Его носильщикам пришлось долго дожидаться его. В конце концов они вынесли носилки, на которых вместо модели лежали теперь коробка с инструментами и окаменевший кафтан, который он хотел использовать как свою фирменную вывеску.
Оставшаяся часть вечера протекла среди разговоров о том, как провести завтрашний день. Я был готов - несмотря на больную ногу - немедленно отправиться в путь, ибо нам нельзя было терять след четверых беглецов. Мы не хотели им давать такой форы.
В записке, которую написал Хамд эль-Амасат, - она попала мне в руки в Эдрене, - было сказано: "Торопитесь, новость в Каранорман-хане, но после ярмарки в - Менелике!"
Менелик остался далеко позади. До сих пор мы следовали за братом Хамда эль-Амасата, не имея ни малейшего понятия, где находился этот Каранорман. Он был целью нашего путешествия, и, вероятно, там мы, наконец, встретились бы. Они замышляли худшее, а мы хотели им помешать. Вот почему мы пустились в путь. Если бы мы дали им огромную фору, то легко упустили бы их. Утром нам надо было непременно продолжать путь.
Халеф отнесся ко мне как к пациенту. Он потребовал, чтобы я поберег себя, но Оско и Омар были со мной заодно. Ведь Омару довелось слышать клятву мести, прозвучавшую в пустынном краю:
- Кровь за кровь! Клянусь отомстить за смерть своего отца и сдержу свое слово. Если вы не поедете завтра со мной, я поеду один. Мне нет покоя, пока мой нож не вонзится в сердце убийцы.
Это звучало дико и бесчеловечно. Как христианин, я придерживался более приятной заповеди: "Возлюби врага своего", но, вспоминая мгновение, когда его отец, наш проводник, провалился сквозь эту ужасную корку, покрывавшую соляное болото, и утонул в нем, я думаю о том, что за это преступление надлежит покарать. Свершится ли все так, как задумал Омар? Мне хотелось избежать простого, варварского убийства.
Пожалуй, я проснулся бы поздним утром, если бы меня не разбудили. Перед дверями стоял корзинщик; он хотел поговорить со мной. Я чуть не рассердился на него, но, увидев, что в комнату вслед за ним входит его свояк, хозяин маленького постоялого двора, я понял, что случилось что-то серьезное, поэтому они разбудили меня. Я приветливо посмотрел на них.
- Господин, - промолвил хозяин постоялого двора, - я не чаял, что скоро увижусь с тобой. Прости, что мы помешали тебе отдохнуть, но мне надо сообщить тебе кое-что важное. Речь идет о вашей жизни.
- Опять одно и то же! Надеюсь, все не так плохо, как ты полагаешь.
- Плохо было бы, если бы я не успел тебя предупредить. Оба аладжи уже побывали у моего брата.
- Ого! Когда?
- На рассвете, - ответил корзинщик, которому я адресовал вопрос. - Мы очень рано проснулись, мы были до того рады твоим подаркам, что не могли спать. Даже дети поднялись с постели. Я спустился к реке, чтобы посмотреть, поймалась ли за ночь рыба. Когда я вернулся, перед дверью застыли два всадника на пегих лошадях. Они разговаривали с детьми. Мой отец все еще лежал. Увидев меня, они спросили, не видел ли я вчера четверых проезжавших здесь всадников, один из которых носил тюрбан шерифа и цветные очки, а среди их лошадей был черный арабский скакун.
- Что ты ответил? - воскликнул я, застыв от напряжения.
- Я сразу подумал, что это аладжи, о которых мы говорили, и утаил от них правду.
- Гм! Для тебя это может плохо кончиться.
- Ты полагаешь?
- Твои дети наверняка уже все им рассказали.
- Так оно и было, разумеется. Они ударили меня плетьми и пригрозили, что убьют, если я не скажу им правду.
- Так, значит, ты рассказал им правду.
- А откуда ты знаешь, что я это сделал?
- Я вижу это по твоему неуверенному взгляду. Ты боишься, что сделал ошибку, и оттого у тебя так неспокойно на душе.
- Эфенди, твой взгляд не обманывает тебя. Пожалуй, я мог бы вынести их удары, но тогда они, наверное, жестоко обошлись бы с отцом и детьми. А раз дети уже разболтали все, я признался, что ты был здесь.
- А больше ты ничего не сказал?
- Я хотел сказать только это, ну да они уже расспросили детей и узнали от них, что вы высыпали им два сапога подарков и дали отцу деньги и что я поведу вас сегодня в Ташкей, где уже побывал со злыми людьми.
- Конечно, ты признался во всем этом.
- Да, я не мог иначе. Прости меня.
- Я не могу на тебя сердиться. Мне самому надо было помалкивать об этом при детях. У разбойников есть ружья?
- Да, а выглядят они так, будто их крепко вздули. Верхняя губа у одного была заклеена пластырем, а нос был цвета сливы.
- Это Бибар. Я рассек ему ударом губу. Но у него же была борода?
- Он ее отрезал, чтобы залепить пластырем рану. Мой брат знает об этом. Он даже не проронил ни слова. Говорил другой. Этот так плохо держался в седле, словно сломал поясницу.
- Я швырнул его о дерево; он это попомнит. Что они потом сделали?
- Несколько раз стукнули меня и ускакали в Радовиш.
- Не верю я в это. Я думаю, что они поехали в лес, через который ты нас поведешь. Они там на нас нападут. Не сомневаюсь, они знают местность.