- Ты видишь, эта пуля сидела бы у меня в груди, да только я неуязвим для нее. А теперь можешь выстрелить в любого из трех моих спутников.
В толпе поднялось невероятное волнение. Люди были поражены, видя, что пуля, которую я поймал, даже не поранившись, на этот раз пробила доску. Все подходили ко мне, осматривали руку и не могли подобрать слова, чтобы выразить свое удивление, ибо не видели у меня ни малейшей царапины.
- С ним Аллах! - услышал я чей-то возглас.
- Дьявол за него! - возразил другой.
- Разве дьявол ему пособит, раз он вкушает Коран? Нет, Аллах велик!
Пока они обменивались разными мнениями, я передал стрелку три другие пули и расставил Халефа, Оско и Омара возле сарая.
Возможно, они и сами поначалу не верили в то, что произойдет. Однако, увидев меня целым и невредимым, они уже без страха ожидали выстрелов. Фокус с пойманными пулями им не требовалось повторять, да он бы у них и не удался. Я решил сам снова проделать его. Я вставал рядом с каждым из них и сразу после выстрела протягивал руку, а потом показывал свинцовую пулю, после чего стрелок проверял ее, снова вгоняя пулю в доску.
Когда все мои спутники доказали, что они тоже неуязвимы для пуль, раздался шквал аплодисментов. Его невозможно описать. Люди толпились возле нас, стремясь нас потрогать, осмотреть, расспросить. Чтобы ответить каждому, нам понадобилось бы несколько дней. Стремясь избежать давки, мы удалились в комнату.
Оттуда я приглядывал за Тома. По его бурным, восторженным жестам, которыми он обменивался с людьми, стоявшими вдалеке, я понял, что и он совершенно уверовал в нас и теперь поясняет другим, что же произошло. Я подозвал хаджи и, указав на посыльного, промолвил:
- Не спускай с него глаз. А если он уйдет, незаметно следуй за ним и смотри, что он будет делать.
- Почему, сиди?
- Я подозреваю, что аладжи поручили ему нас караулить.
- Ах! Поэтому ты щуришься, когда смотришь на него. Я сразу подумал, что ты ему не доверяешь. Но чем он нам может навредить?
- Он сообщит обоим штиптарам, что мы уедем отсюда в полдень.
- Он сказал, что не поедет.
- Поверь, он солгал. Если он направится сейчас домой, выберись из города и спрячься где-нибудь на дороге, ведущей в Радовиш. Как только он поедет туда, сразу извести меня.
- А если нет?
- Тогда часа через два ты вернешься. Позже он уже, наверное, не поедет.
Тем временем я узнал, где найти цирюльника, и направился к нему, чтобы подстричь бороду и волосы. Он тоже видел чудо, свершенное нами. На Востоке в каморках цирюльников вечно толпится народ, обмениваясь новостями, поэтому я не удивился, увидев, что комната полна людей.
Они молча внимали любым моим движениям, пока цирюльник стриг меня.
Кто-то из сидевших у меня за спиной то и дело тянулся, стараясь схватить падавшие волосы, пока цирюльник, отчаявшись строить ему свирепые гримасы, наконец больнехонько не пнул его ногой, крикнув:
- Вор! Что упало, то мое. Не воруй у меня!
На обратном пути я зашел в две лавки, в одной из которых торговали чулками, а в другой - очками. В первой я купил пару длинных чулок, доходивших до бедра, а во второй - очки с голубыми стеклами.
Еще в одной палатке я приобрел зеленую ткань для тюрбана, который подобает носить лишь потомкам пророка. Теперь у меня было все, что нужно.
Я отсутствовал более часа. Когда я вернулся, Халеф был уже дома.
- Сиди, ты прав, - промолвил он, - Парень сбежал.
- Когда?
- Направился домой и через несколько минут уехал.
- Значит, он заранее готовился к отъезду.
- Конечно, иначе ему надо было седлать всю свою кавалерию.
- И на чем он поехал?
- Он поехал на муле и повел за собой четырех груженых ослов; каждого из них привязал к хвосту ослика, шедшего впереди, а переднего - к хвосту мула.
- Ехал он медленно?
- Нет. Похоже, он спешил.
- Наверное, хотел как можно быстрее известить кого-то. Ладно, нам это не повредит. Я поеду сейчас, а вы покиньте Остромджу в полдень.
- А помнишь, что ты сказал мне перед сном? Так и будет?
- Конечно.
- Я поеду на Ри?
- Да, а я возьму твою лошадь. Оседлай ее, а потом снова выбирайся из города; только надень туфли, в которых ты молишься.
- Для чего, сиди?
- Ты одолжишь их мне, а я оставлю тебе свои высокие сапоги.
- Мне их надеть?
- Нет, малыш, ты утонешь в них. Еще я дам тебе сейчас на хранение все остальные мои вещи; особенно береги ружья. Ну а я пока попрощаюсь.
Последнее далось мне, конечно, труднее, чем я думал. Хозяин постоялого двора, Ибарек, тоже решив направиться домой, обещал мне как следует отхлестать плеткой обоих братьев, приютившихся у него, но я не верил, что у этого храбреца достанет мужества так поступить.
И вот наконец-то я уселся в седло. Оба трактирщика удивились, что я не стал седлать жеребца, но я не выдал им своих намерений.
За городом меня ждал Халеф; рядом стояла Набатия.
- Господин, - сказала она, - я услышала, ты решил нас покинуть, вот потому и пришла. Я хочу еще раз тебя поблагодарить, пока нас никто не видит. Теперь буду думать о тебе и никогда тебя не забуду.
Я пожал ей руку и быстро ускакал прочь. Мне было жаль глядеть в ее глаза, мокрые от слез.
Халеф еще немного следовал за мной, пока мы не поравнялись с зарослями кустарника. Там я спешился и отошел за кусты.
Маленький хаджи принес с собой горшок, в котором находился отвар садара. Я попросил его взять в руки тряпку, специально для этого захваченную, и осторожно смочить мне отваром бороду и волосы на голове.
- Сиди, почему ты велишь мазать свою голову этой бурдой? - спросил он.
- Скоро поймешь.
- Ты красишь волосы?
- Я думаю, ты будешь поражен.
- Я прямо сгораю от любопытства. А зачем ты достал из сумки эти длиннющие чулки? Ты их хочешь надеть?
- Да, и туфли, в которых ты молишься, тоже.
Всю дорогу малыш возил с собой эти туфли на случай, если доведется посетить мечеть, ведь там же надо снимать обувь.
Закончив намазывать мне голову, он стянул с меня дорожные сапоги, а я надел вместо них чулки. Туфли были мне чуть-чуть маловаты, но все же подошли. Глянув еще раз на меня, он удивленно сложил руки и воскликнул:
- О Аллах! Какое чудо! Твои волосы совсем посветлели.
- Вот как? Помогает отвар?
- Местами.
- Так надо подкрасить темные волосы. Вот тебе гребенка. Ровно смочи их!
Он продолжил начатое дело, и когда я снова глянул на себя в маленькое карманное зеркало, то увидел, что превратился в блондина. Затем я надел феску, а Халеф обмотал мне голову зеленым тюрбаном так, чтобы по правую руку свешивалась бахрома полотнища.
- Сиди, я совершаю большой грех, - робко вымолвил он. - Лишь прямые потомки пророка вправе носить подобный знак. А ведь ты же поклоняешься Библии, а не Аллаху. Я оскверняю святыню, и мне, наверное, придется отвечать за это, когда я пойду Мостом Смерти, узким как лезвие ножа?
- Ты оправдаешься.
- Сомневаюсь в этом.
- Не беспокойся. Магометанин, конечно, согрешит перед потомками пророка, если вздумает носить их знак. Христианам же не нужно соблюдать этого правила. Поклонники Библии могут одеваться как хотят.
- Вам куда проще и удобнее, чем нам. Но все же одну ошибку я совершил. Если бы ты сам обвязывал голову тюрбаном, то прегрешением для тебя это не было бы. А раз это делаю я, правоверный сын пророка, то, наверное, буду за это наказан.
- Нечего тревожиться! Этот грех я возьму на свою душу.
- И вместо меня будешь жариться в аду?
- Да.
- О сиди, на это я не соглашусь; уж слишком я тебя люблю. Лучше я сам буду жариться. Мне кажется, я выдержу это лучше, чем ты.
- Ты думаешь, ты сильнее меня?
- Нет, но я же намного меньше, чем ты. Я, может быть, найду там такое местечко, где между языками пламени можно лечь так, чтобы они тебя не обожгли.
На самом деле этот хитрец не принимал всерьез подобные опасения. В своей душе он давно стал христианином.
Чтобы завершить свое преображение, я надел очки и обмотал плечи чепраком по примеру того, как мексиканцы носят свое серапе.
- Боже, какое чудо! - воскликнул Халеф. - Сиди, ты стал совсем другим!
- Неужели?
- Да. Я бы тебя не узнал, если бы ты проехал мимо меня. Только по осанке я заметил, что это ты.
- О, и осанку я изменю, хотя это не так важно. Ведь аладжи меня ни разу не видели. Они знают меня только по описанию, и, значит, их легко обмануть.
- Посыльный знает тебя!
- А, может, я его не встречу?
- Я думаю, он будет у них.
- Вряд ли. Они хотят подкараулить нас на пути в Радовиш, ну а он, навьючив ослов, везет туда посылки. Он непременно поедет в Радовиш. Он известит их и отправится туда.
- А ты уверен, что в одиночку справишься с ними?
- Да, конечно.
- Дурная слава ходит об этих пегих шельмах. Быть может, лучше было бы проводить тебя, ведь я твой друг и защитник.
- Сейчас ты защищаешь Оско и Омара. Препоручаю тебе обоих.
Это утешило его и преисполнило гордости, поэтому он незамедлительно ответил:
- Ты совершенно прав, сиди. Что стало бы с ними обоими, не будь меня, твоего храброго хаджи Халефа-Омара? Ничего бы у них не заладилось, ничего! К тому же у меня есть Ри, и я посвящу ему всю свою душу. Мне доверено очень многое.
- Так будь достоин этого доверия. Ты помнишь все, о чем договаривались?
- Все. Моя память подобна пасти льва, чьи клыки удерживают все, что сумели схватить.
- Тогда пора расставаться. Прощай! Не допусти ошибки!
- Сиди, не уязвляй мою душу подобным увещеванием. Я - доблестный муж, я - герой. Я знаю, что делать.
Он швырнул в кусты ненужный теперь горшок, бросил на плечи мои сапоги и зашагал назад, в сторону города. Я поехал на северо-запад; меня ожидала опасная и, может быть, роковая встреча.
На первых порах мне нечего было опасаться. Если бы аладжи знали меня, если бы они меня видели, я бы в любой момент ждал коварного нападения из-за спины или пули, пущенной из засады. Теперь же, в худшем случае, я, как и любой другой человек, проезжающий здесь, мог ожидать лишь открытого нападения этих разбойников. А выглядел я теперь так, что не привлек бы их внимания.
Я смотрелся, как нищий потомок Мухаммеда, у которого не многим можно было поживиться, и, хотя я оставил свои ружья Халефу, в моем кармане лежали два револьвера. Этого было достаточно, чтобы справиться не только с двумя нападавшими, но и поболее. Со стороны же казалось, что у меня с собой только нож; разбойники непременно подумали бы, что я ничем иным не вооружен. Они повели бы себя беспечно, а это обернулось бы бедой для них самих.
Местность, простиравшаяся между Остромджой и Радовишем, была очень плодородной. Поля и луга чередовались с лесами. Фея же, придавшая этому краю столь благодатный вид, звалась Струмницей.
Слева от меня виднелись северо-восточные отроги Велицы-Дага, а справа нисходили вершины Плашкавицы-Планины. Мне не встретилось ни одного человека, и лишь после часа езды мне попался навстречу какой-то одинокий болгарин; его происхождение было понятно по одеянию.
Он остановился, увидев мой зеленый тюрбан, и, поклонившись, почтительно уступил мне дорогу. Даже богатейший из мусульман чтит самого бедного и жалкого шерифа; он уважает в нем потомка пророка, коему еще при жизни довелось зреть небеса Аллаха.
Я остановил перед ним лошадь, ответил на его смиренное приветствие и спросил:
- Да благословит Аллах тот город или селение, откуда начался твой путь! Откуда ты идешь, о брат?
- Мой путь начался в Радовише.
- И куда направляешься?
- В Остромджу, и если ты не откажешь мне в благословении, я счастливо доберусь до нее.
- Да не оставит оно тебя во всей своей полноте. Многих ли путников ты повстречал?
- Нет. Дорога была столь пустынна, что мне никто не мешал предаваться мыслям о благодеяниях Аллаха.
- Так ты никого не видел?
- На всем пути я повстречал лишь одного человека - посыльного Тома из Остромджи.
- Ты его знаешь?
- Все в Радовише его знают, ведь он повсюду разносит почту.
- Ты говорил с ним?
- Я обменялся с ним парой слов. Он свернул в небольшую деревушку. Она скоро попадется тебе у переправы через реку.
- Ты туда тоже заходил?
- Нет, у меня не было на это времени.
- А не знаешь ли ты, где останавливается посыльный, когда прибывает в Радовиш?
- Ты решил его найти?
- Возможно.
- Он останавливается вовсе не в хане, как ты мог подумать, а у своего родича, живущего там. Однако если я назову тебе его имя, ты все равно не отыщешь этого человека без чьей-либо помощи, ведь я не сумею тебе описать все улочки города. Поэтому прошу тебя, справься лучше о нем в Радовише.
- Благодарю тебя. Да сопутствует тебе Аллах!
- Да откроются тебе небеса!
Он зашагал дальше, а я спокойно продолжил свой путь туда же, куда и держал его.
Теперь я мог поразмыслить, как обстояло дело. В Радовише оба аладжи, конечно, не появлялись, ведь это было очень опасно для них. Значит, они дожидались посыльного в деревушке. Лишь доверившись его донесениям, они могли что-либо предпринять. Нападать в открытую им не хотелось бы. Сомневался я и в том, что они вздумают угостить нас пулями из засады, - ведь они считали теперь, что нас не берет ни одна пуля.
Полдень еще не наступил, поэтому, думалось мне, вряд ли я встречу их в деревушке. Посыльный наверняка сказал им, что в путь я отправлюсь лишь в полуденный час. Так что времени у них было достаточно, чтобы подыскать укрытие. Мне было весело, что я перехитрил их и спокойно проскользнул мимо них, никем не потревоженный.
Примерно через полчаса я достиг деревушки, состоявшей всего из нескольких домов. Дорога под прямым углом поворачивала к мосту, и потому мне видна была задняя сторона дома, стоявшего возле моста. Прямо за домом паслись две коровы, несколько овец, а еще три лошади. Две из них были оседланы, и обе пегой масти - белые с карим.
Я тотчас заметил, что обе лошади были полукровками. Вероятно, они происходили от кобылицы мешерди. Лошади были очень крепкими и неприхотливыми, с мощной холкой и сильными задними ногами, тем не менее обе они были быстры и выносливы. Хорошие наездники, наверное, им достались.
Неужели это и есть лошади аладжи? Что, если оба находятся в доме, мимо которого мне непременно надо проехать?
Мне очень хотелось заговорить с ними, но начать разговор надо было как-нибудь неприметно, чтобы не возбудить их подозрений.
Миновав поворот, я увидел фасад дома. Здесь имелся навес, опиравшийся на четыре колонны; под ним стояло несколько столов и скамеек, грубо сколоченных из досок. Они пустовали - кроме одной, на которой сидели двое мужчин. Они следили за моим приближением. Вообще, похоже было, что они внимательно смотрели по сторонам, ведь люди такого пошиба всегда начеку.
Я увидел, какими пристальными, недоверчивыми взорами они окинули меня, и сделал вид, что собираюсь проехать мимо. Они тут же поднялись со своих мест и сделали несколько шагов в мою сторону.
- Постой, - начал один из них, повелительно подняв руку. - Не хочешь ли ты выпить с нами стаканчик ракии?
Теперь я был уверен, что нашел тех, кого искал. Они, несомненно, были братьями: уж очень похоже они выглядели. Оба были, как на подбор, высокими и плечистыми; они были выше и сильнее меня. Длинные, густые усы, обветренные лица, оружие - все это придавало им очень воинственный вид. Их ружья лежали на столах. За их поясами посверкивали ножи и пистолеты; на левом боку у каждого висел топорик гайдука, ничуть не уступавший сабле.
Я поправил очки на носу, посмотрел на них, как смотрит учитель на невоспитанного юношу, и спросил:
- Кто вы такие, что осмелились мешать внуку пророка предаваться благочестивым раздумьям?
- Мы благочестивые сыновья пророка, как и ты. Потому мы хотим почтить тебя, предложив освежающий напиток.
- Раклю? И это ты называешь освежающим напитком? Разве ты не знаешь слова Корана, запретившего ракию?
- Я ничего не знаю об этом.
- Так ступай к человеку, который толкует священные суры, и попроси его просветить тебя!
- У нас нет на это времени. А сам ты не хочешь этим заняться?
- Если тебе угодно, я готов. Ведь пророк говорил: "Кто спасает душу из ада, тот сразу же после смерти возносится на третье небо". Ну а тот, кто спасает две души, тот попадает тотчас на пятое небо.
- Так заслужи себе пятое небо. Мы готовы тебе помочь. Слезь с коня, о благочестивый муж, и сделай нас столь же святыми, как и ты сам!
Он придержал мое стремя, а второй схватил меня за руку и потянул вниз, дабы я не посмел более отказываться.
Выбравшись из седла, я размеренно заковылял к столу, за которым они сидели и к которому вновь вернулись.
- Ты же волочишь ногу позади себя, - ухмыльнувшись, сказал один из них. - Ты что, покалечился?
- Нет. Это мой кисмет, - коротко ответил я.
- Так ты родился хромым? Что ж, Аллах хорошо с тобой обошелся, ведь он любит тех, кому посылает страдания. А не хочешь ли ты назвать свое священное имя нам, недостойным грешникам?
- Если ты заглянешь в таблицы Накиб-эль-эшрафа, которые ведутся в каждом городе, ты найдешь его.
- Мы верим тебе. Но раз у нас с собой нет таблиц, не соизволишь ли оказать нам милость и не назовешь ли свое имя?
- Хорошо. Я - шериф Хаджи Шехаб Эддин Абд-аль-Кадер бен Хаджи Газали ат-Фараби ибн Табит Мреван Абул Ахмет Абу Башар Хатид эш-Шонахар.
Оба разбойника, зажав уши руками, громко расхохотались. Казалось, их развеселила моя манера взывать к уважению, упоминая свое звание шерифа. Если бы это были православные штиптары, я бы ничуть не удивился, но поскольку по их одежде было видно, что они исповедуют ислам, оставалось предположить, что они очень мало почерпнули из его заветов и наставлений.
- Откуда ж ты взялся такой, если носишь столь пространное имя, что его не запомнит ни один человек? - продолжил спрашивать все тот же незнакомец.
Я удостоил его долгим, серьезным, даже укоряющим взором, брошенным поверх очков, и ответил:
- Как это не запомнит ни один человек! А я разве не произнес только что свое имя?
- Ну да.
- Так, значит, я его знаю и запомнил его.
Оба вновь громко рассмеялись.
- Да, ты! Скверно же было бы, если бы ты сам не знал своего имени. Наверное, ты единственный, кто сумел его запомнить.
- Он тоже никогда не забудет его, ведь Он внес его в Книгу жизни.
- Вот как! Ты ведь шериф, и из вас никто не попадет в ад. Но ты вроде бы решил избавить от ада нас и втолковать нам, что ракия запрещена.