– Я буду стрелять в тебя снова и снова, пока ты не скажешь мне то, что я хочу услышать! Я напичкаю твое тело пулями, но ты будешь оставаться живым и будешь испытывать при этом такие муки, что проклянешь тот день, когда родился на белый свет! – прорычал Геркулес и схватил незнакомца за волосы, заставляя его снова сесть на ступеньку.
– Нет, пожалуйста, не надо! – взмолился убийца, инстинктивно заслоняясь от Геркулеса перепачканной кровью здоровой рукой.
– Все зависит от тебя…
– Я не могу ни о чем рассказывать!
Следующая пуля вонзилась в ногу незнакомца, и он скорчился от мучительной боли. Геркулес подождал несколько секунд, пока тот придет в себя, и снова спросил:
– Так кто тебя сюда прислал?
– Мы очень долго ждали этого момента. Мы не могли позволить никому его отсрочить, – заговорил незнакомец прерывисто; сознание его угасало от потери крови.
– Отсрочить? Отсрочить что? – удивленно спросил Геркулес, ударяя носком туфли по раненой ноге незнакомца.
– А-а-ай! Эти профессора хотели раскрыть нечто такое, о чем должны знать лишь немногие, – простонал незнакомец.
– Что именно? – продолжал допрос Геркулес, снова ударяя по ране.
– Предсказано, что придет мессия. Настоящий мессия.
– О чем это ты? Ты что, бредишь? – Геркулес снова ткнул носком туфли в рану.
Незнакомец стал вести себя, как одержимый. Выражение страдания на его лице сменилось выражением гнева. Геркулес еще раз ударил его по раненой ноге, и тот снова скорчился от боли.
– Тот слабый Мессия никогда не должен был получать никакой власти. К нам явится Арийский мессия, и он вернет миру его силу.
– Кто тебя сюда прислал? – повторил вопрос Геркулес, теряя терпение, ему уже надоело слушать этот бред из уст убийцы.
– Чтоб ты сдох! – вдруг рявкнул незнакомец и плюнул на Геркулеса.
Прежде чем испанец успел отреагировать, незнакомец достал маленькую ампулу и, надкусив кончик, выпил ее содержимое одним глотком. Геркулес попытался силой заставить его выплюнуть эту жидкость изо рта, но убийца ее, похоже, уже успел проглотить.
– Черт бы тебя побрал, выплюнь ее! – проревел Геркулес, пытаясь открыть ему рот.
Несколько секунд спустя у незнакомца начались конвульсии, и он рухнул на пол.
– Никто не сможет остановить Арийского мессию, – с трудом проговаривая каждое слово, в промежутке между ужаснейшими судорогами выдавил из себя умирающий.
Затем он замер – замер навсегда.
19
Вена, 14 июня 1914 года
Князь Степан чувствовал себя комическим персонажем в том дурацком одеянии, которое выбрали для него в службе внешней разведки. Заставлять его носить костюм тирольца в Вене – значит не иметь ни малейшего понятия об австрийской действительности. Тем не менее, пересекая на поезде границу между Россией и входящим в Российскую империю Царством Польским, князь Степан все же открыл чемодан и надел приготовленный для него наряд. Адмирал Коснишев выглядел не лучше: в смешной тирольской шапочке и коротких штанишках он смахивал на петербургского студента…
– Возглавляемая вами служба внешней разведки доведет нас до полного провала, – сказал князь Степан адмиралу Коснишеву, когда они ехали в венском трамвае. – Подобный костюм носят только в Тироле. Здесь, в Вене, на нас будут глазеть, как на каких-то чудаков.
– Когда мы доберемся до дома нашего человека в Вене, мы сможем переодеться. Вам, кстати, лучше не говорить так громко: вас выдает русский акцент.
– Акцент? Какое значение имеет мой акцент, если на нас и так таращатся все и каждый? Нам вряд ли удастся быть незаметными.
– Князь Степан, я, между прочим, не хотел, чтобы в Вену ехали именно вы. Я предпочел бы поехать один. Или отправил бы кого-нибудь из ближайших подчиненных.
– Вы в своем уме? Слепой – и тот оказался бы расторопнее любого из ваших ближайших подчиненных. Кстати, даже очень расторопному человеку было бы трудно выполнить это задание в одиночку.
– Не насмехайтесь над нашей службой внешней разведки: она – лучшая в Европе, – сердито проворчал адмирал.
– Может, вы и правы, но не забывайте, что в данной операции мы многим рискуем… Когда мы уже доедем до дома вашего человека? – спросил князь Степан.
– Нам сейчас нужно выходить. Давайте-ка подергайте за шнурок, – сказал адмирал, показывая на привязанную к язычку колокольчика веревочку.
Трамвай, угрожающе лязгнув колесами, резко остановился, и двое русских проворно спрыгнули с подножки на мостовую. Князь Степан в тот же миг поморщился и схватился рукой за некогда серьезно раненную ногу.
– Черт бы побрал! – вырвалось у него.
– Не кричите, – шикнул адмирал Коснишев.
Они поднялись по длинному склону и углубились в один из районов города, не пользующихся хорошей репутацией. Здесь, на этих грязных и зловонных улицах, прозябал гнуснейший сброд Австро-Венгерской империи. На тротуарах можно было увидеть чехов, словенцев, поляков, венгров, словаков и сербов. Адмирал отыскал взглядом нужный номер дома – это было обшарпанное четырехэтажное здание. Запах блевотины и мочи ударил в ноздри двум русским аристократам. Они поднялись на верхний этаж, и адмирал постучал в дверь. Через некоторое время дверь отворилась, и на пороге появился невысокий смуглый человек с черной бородой. Он осмотрел прибывших с головы до ног, удивившись их странным нарядам, и позволил им войти. За дверью находилась большая и хорошо освещенная комната, в которой сидели и разговаривали человек шесть мужчин.
– Сербы только тем и занимаются, что болтают, а как нужно что-то сделать, они обращаются за помощью к нам, русским, – прошептал по-русски адмирал своему спутнику на ухо.
– А, два агента русской разведки, – приветствовал их, поднимаясь со стула, светловолосый голубоглазый мужчина. Он окинул взглядом вошедших, затянулся дымом из трубки и сказал своим собеседникам по-сербски:
– Похоже, нам прислали двух самых бестолковых во всей русской разведке агентов.
– Что он сказал? – спросил князь Степан у адмирала.
Тот, ничуть не колеблясь, ответил:
– Сказал, что им прислали из России двух самых лучших агентов.
– А почему они все засмеялись?
– Сербский юмор… Его разве поймешь?
– Господа, – продолжал светловолосый мужчина на прекрасном немецком, – Сербия готова пойти на что угодно ради освобождения своего народа. "Черная рука" вас сердечно приветствует.
20
Мадрид, 14 июня 1914 года
– Скажи мне правду. Мне необходимо знать правду.
От этих слов Алисы у Геркулеса защемило сердце. Он накрыл простыней тело своего друга на ковре его кабинета. Здесь царил беспорядок, поэтому Геркулес не стал ни к чему прикасаться, взял лишь отчет на столе. Затем сообщил по телефону о случившемся Линкольну и полиции. Еще до приезда полиции он покинул дом Манторельи и отправился на поиски Алисы по салонам, в которых она обычно бывала по вечерам. Он нашел ее дома у одной из ее ближайших подруг, но духу у него хватило сказать только то, что ее отец находится в очень тяжелом состоянии и ей сейчас необходимо пойти в дом Геркулеса, чтобы кое-что обсудить. Всю дорогу они молчали. Несколько лет назад умерла мать Алисы, и мысль о том, что ей, возможно, придется остаться на белом свете одной, приводила ее в ужас. Геркулес почувствовал, как к горлу подступил ком: его мучили угрызения совести из-за того, что он не смог предотвратить смерть друга.
Линкольн, который был в курсе произошедшего, стал расспрашивать Геркулеса о подробностях, отчего обеспокоенность Алисы возросла. И вот теперь она стояла перед другом своего отца и требовала ответа, а Геркулес не знал, что ей и сказать.
– Когда я зашел в твой дом, там было темно. Я осторожно дошел до кабинета твоего отца и заглянул в него. Там я увидел, что твой отец мертв. Ему перерезали горло. Я догнал его убийцу, но тот покончил с собой.
– Но… но кому могло понадобиться убивать моего отца?
– Профессия твоего отца была опасной – те, кто преследует преступников, наживают себе много врагов, – терпеливо объяснял Геркулес.
Алиса рухнула в кресло и залилась слезами. Дон Рамон, до сего момента стоявший в стороне с абсолютно бесстрастным видом, подошел к женщине и стал ее утешать. Линкольн замер в нерешительности: вид чужих – а особенно женских – страданий всегда приводил его в состояние замешательства.
– Смерть твоего отца связана с тем расследованием, которое мы сейчас проводим. Убийца был, по-видимому, немцем, и он, прежде чем умереть, признался, что выполнял задание некоей организации, которая ожидает пришествия нового мессии.
– Нового мессии? – переспросил дон Рамон.
– Если быть более точным, то Арийского мессии.
– Я читал нечто подобное в произведениях Елены Блаватской, – сказал дон Рамон.
– Елены Блаватской? – спросил Геркулес.
– Она очень известна в Соединенных Штатах, – сообщил Линкольн.
– Елена Блаватская – русская аристократка немецкого происхождения. Она совершила несколько путешествий по странам Востока, а затем поселилась в Нью-Йорке и основала там Теософическое общество, – пояснил дон Рамон.
– Не знал о вашем пристрастии к эзотерике, – покачал головой Геркулес.
– В последнее время я как раз собирал о ней сведения, чтобы использовать их в новом произведении. Оно, скорей всего, будет называться "Волшебная лампа".
– И о чем вы напишите? – спросил Линкольн.
– Оно будет очень отличаться от всех тех книг, которые я написал раньше. Я замыслил книгу, описывающую спиритуалистические учения и ритуалы.
– Спиритуалистические учения и ритуалы? – переспросил, нахмурившись, Линкольн.
– Вокруг нас существует спиритуалистический мир, который мы своими органами чувств воспринимать не можем, – принялся объяснять дон Рамон, обводя рукой пространство вокруг себя.
– Извините, уважаемый дон Рамон, но я считаю, что никакого спиритуалистического мира не существует, – резко возразил писателю Геркулес.
– Теософия выдвигает несколько интересных положений. Большая часть воззрений Елены Блаватской изложена в ее книге "Тайная доктрина".
– Это книга эзотерического характера, – вставил Линкольн.
– Многие считают ее своего рода библией эзотерики, – сообщил дон Рамон.
– У меня, по-моему, есть экземпляры этой и других ее подобных книг. Однако я, по правде говоря, не проявлял к ним большого интереса, – покачал головой Геркулес.
Затем он подошел к одному из стеллажей с книгами и, показав на насколько томов, сказал:
– Не знаю, с какого и начать.
Дон Рамон сделал шаг к стеллажу и взял том номер шесть. Положив его на пюпитр, он начал читать:
– "Некоторые гностики – в том числе и те, которые являлись последователями Вардесана, – говорили об Иисусе, что он был Нэбу, ложным мессией, разрушителем старой правоверной религии. Другие сектанты считали его "основателем новой секты ессеев". На древнееврейском языке слово "нэбу" означает "говорить вдохновенно"".
– Блаватская не верила в Иисуса как в Мессию, – наконец включилась в разговор Алиса, которая уже немного пришла в себя после полученного жуткого известия и решила приложить все силы к тому, чтобы найти убийц ее отца.
– Она ожидала появления другого мессии, – сказал дон Рамон. – Послушайте вот это: "Много имен у этой Школы и у этого места на Земле; название последнего ныне рассматривается востоковедами как мифическое название сказочной страны. Тем не менее это именно то место на Земле, откуда индус ожидает прихода своего Калки Аватара, буддист – Майтрейю, перс – своего Сошиоса и еврей – своего мессию; ожидал бы и христианин оттуда своего Христа, если бы только он знал это".
– Появления другого мессии? – спросил Линкольн.
– Мессии, принадлежащего к пятой расе.
– Какой еще пятой расе? – удивился Геркулес.
– Пятая раса – это арийская раса, – произнес дон Рамон таким звучным голосом, что он отдался эхом от стен библиотеки.
21
Мадрид, 15 июня 1914 года
Театр "Атенео" был до отказа забит людьми: австрийскому посольству удалось собрать здесь самые что ни на есть "сливки" испанского общества. Гул сотен голосов заполнил зал. Были зажжены все лампы, и в их свете красная обивка кресел, огромная хрустальная люстра и выкрашенное в белый и золотой цвета дерево лож сияли во всем великолепии. Мужчины во фраках восторженно приветствовали своих знакомых. Со стороны казалось, что все пришли сюда послушать оперу или посетить какое-нибудь еще первоклассное театральное представление.
Геркулес и Линкольн проводили дона Рамона к сцене, на которой прислуга поставила большой стол, покрытый красной бархатной скатертью, и пять стульев с высокой спинкой. Друзья решили держаться поближе к писателю, поскольку опасались, что группа немцев, которая совсем недавно преследовала дона Рамона, попытается, воспользовавшись толчеей, его похитить. Или же убить. А еще Геркулес с Линкольном надеялись, что благодаря дружеским отношениям дона Рамона с австрийским послом они смогут с этим послом пообщаться.
– А давайте-ка мы разделимся: я буду наблюдать за тем, что происходит за кулисами, а вы – за партером, – предложил Геркулес.
– Согласен, – кивнул Линкольн.
Они разошлись в разные стороны и встали там, где каждому из них было удобнее выполнять свою задачу. Дон Рамон поднялся на сцену и поприветствовал уже расположившихся за столом людей. Ортега-и-Гассет сидел рядом с австрийским послом. По одну сторону от них сидел некий немецкий философ, чью замысловатую фамилию дон Рамон никак не мог запомнить, а по другую – журналист издания "ABC" и известный всем германофил Хавьер Буэно-и-Гарсиа.
– Уважаемый дон Рамон, присаживайтесь вот здесь, – обратился к нему Буэно-и-Гарсиа.
– Спасибо, – поблагодарил писатель.
– Мы уже было подумали, что вы не придете. В течение нескольких часов я тщетно пытался вас найти, – покачал головой Буэно-и-Гарсиа.
– Жизнь писателя – намного сложнее, чем можно себе представить.
– Охотно вам верю, уважаемый дон Рамон.
– Ну, теперь все, кажется, готово.
– Знаете, а у нас в самый последний момент возникли серьезные трудности. Нам пытались помешать из правительства. В нем ведь полно англофилов. Эти люди, похоже, не понимают, что наша старушка Европа имеет германские корни. Англичане – не более, чем слабое подобие арийцев.
– Интересный тезис. Нам, однако, уже пора начинать, – попытался прекратить разговор дон Рамон.
Ортега-и-Гассет поднялся со стула и направился к трибуне. Люди в зале стали поспешно рассаживаться, однако, когда философ начал говорить, его первые слова потонули в неутихающем гуле.
– Дамы и господа, благодарю вас за то, что пришли. Здесь, в театре "Атенео", на этой сцене, из уст героев произведений Софокла, Кальдерона и Шекспира звучали самые прекрасные слова нашей европейской культуры. В наших ушах – ушах зрителей – отдавались эхом фразы Отелло, дона Жуана и Сехисмундо, погруженного в мир своих мечтаний. Однако источником и первоосновой поэзии, саженцем густолиственных деревьев науки, нетленным семенем, из которого произрастает все полезное, является немецкая культура.
Глубоко вздохнув, философ окинул взглядом аудиторию, поднял обе руки и продолжил:
– Есть люди, которые полагают, что если уж говорить о войне, то обязательно нужно заявлять либо о полном ее неприятии, либо о всесторонней поддержке, при этом даже и не собираясь переходить к каким-либо конкретным действиям и ограничиваясь лишь "политикой". Я с уважением отношусь к такому подходу, однако сам исповедую иной подход, который мне кажется достойным большего уважения. Я согласен: в том, чтобы пассивно взирать на дела человеческие, и заключается судьба тех, кто пишет статьи для таких изданий, как "Обозреватель". Тем не менее, ничто не кажется мне более неразумным и бессмысленным, чем поведение тех людей, которые, даже и не собираясь воевать, делают воинственные заявления. Мне противны вялые и нерешительные люди, которых, кстати сказать, в нашей стране немало.
Все сидящие в зале напряженно вслушивались в слова оратора. Было тихо, и лишь изредка раздавался чей-то одинокий кашель. Ортега-и-Гассет, прежде чем продолжить свою речь, вздернул подбородок и снова окинул взглядом заинтригованную им публику.
– Более того, я полагаю, что ужасы войны представляют собой кару для европейцев за то, что они не удосуживались поразмышлять о войне со всей серьезностью, невозмутимостью и искренностью. Трудно вылечить от туберкулеза того, кто путает его с насморком. Не стоит ожидать ничего хорошего от тех, кто намеревается вычеркнуть войну из будущей истории и думает, – как, например, англичанин Уэллс, – что война будет результатом воли кайзера или алчности семейства Круппов. Мне, возможно, возразят, что Уэллс так не думает. Может, и не думает, но он, по крайней мере, так пишет, чтобы подогреть у англичан патриотизм, который, как и все бытующие в народе настроения, является исключительно результатом манипулирования наивностью масс…
Показав на австрийского посла и повысив голос, философ продолжал:
– Австрия всегда была для нас дружественной страной. Время от времени мы проводили согласованную политику. И единственное, что я могу ответить упомянутым мною людям – так это то, что для меня еще худшим, чем война, злом являются простодушие народных масс и существующее у писателей обыкновение писать то, чего они сами не думают. Говоря о причинах войн, – причины ведь могут быть самыми разными, – я могу отметить, что войны чаще всего вспыхивают сами по себе. Наиболее значительная причина сложившейся сейчас предвоенной ситуации заключается в том, что в Европе почти не существует свободы мышления. Мы сплошь и рядом видим, что те, кто считается свободными мыслителями, смотрят на все происходящее исключительно со своей колокольни, являясь при этом пленниками интересов государства, в котором они живут. А потому они выдвигали и выдвигают ложные мысли вместо того, чтобы правдиво молчать.
Австрийский посол обеспокоенно заерзал на стуле: выступление философа казалось ему уж слишком запутанным, сумбурным и, самое худшее, нейтральным. Друзья Австрии должны не просто быть ее друзьями, они должны всячески демонстрировать это, причем просто и доходчиво.