- Я бы на снег сегодня не рассчитывала.
- Куда ты подевалась, сестренка? Я все ждал, что ты вернешься, а потом бросил. Прикинул, ты домой поехала.
- Я все это время была в "Монархе". Слегла чуть ли не с крупом.
- Вот оно что? Мы с Генералом будем тебе признательны, если нас не заразишь.
- Я его уже, считайте, оборола. Только я думала, вы обо мне спрашивать будете, а то и заглянете, пока я лежу.
- Это с чего ты так решила?
- Ни с чего, да только я ж никого больше в городе не знаю.
- Видать, решила, что я тут заместо проповедника - хожу и всех больных навещаю.
- Нет, так я не думала.
- Проповедникам делать больше нечего. А у меня работа стоит. Государственным исполнителям только по гостям и ходить. А за всеми правилами Дядюшки Сэма следить кто будет? Уж этому господину все ведомости исправно вести надо, а то не заплатит.
- Да, я вижу - вам было некогда.
- Видишь ты не это, а честного человека, который полночи свои ведомости заполнял. А это работка адова, и Поттера больше нет, никто не поможет. Если в школу не ходила, сестренка, в этих землях тебе туго придется. Так оно все тут устроено. Нет, сэр, такому человеку поблажки уже не выйдет. Пусть мужество из него так и прет, другие все едино им помыкать будут - хоть и задохлики, однако ж диктации писать наловчились дома.
Я говорю:
- Я в газете читала, что Уортона этого повесят.
- А что им еще остается? - сказал Кочет. - И жаль только, что раза три-четыре не вешают.
- И когда же они это совершат?
- Назначено на январь, но адвокат Гауди едет в Вашингтон - может, президент Хейз смягчит приговор. У матери этого парня, у Минни Уортон, есть кой-какая недвижимость, и Гауди не успокоится, пока на всю нее лапу не наложит.
- Думаете, президент его отпустит?
- Трудно сказать. Ну что вообще президент про это дело знает? Я тебе скажу. Ни-че-го. Гауди ему зальет, что мальчишку спровоцировали, про меня наплетет всяких врак. Пулю надо было мальчишке в голову вгонять, а не в ключицу. Я же про свой заработок думал. Иногда хочешь не хочешь, а деньги мешают отличать плохое от хорошего.
Я вытащила из кармана сложенные ассигнации и показала Кочету издали.
Он воскликнул:
- Ну ей же ей! Ты погляди-ка на нее! И сколько у тебя там? Да будь у меня твои карты на руках, я б лапки не задирал.
- Вы не верили, что я вернусь, правда?
- Ну, даже не знаю. Трудновато в тебе разобраться с первого взгляда.
- Так что, вы по-прежнему готовы?
- Готов? Да я родился готовым, сестренка, и надеюсь в том же состоянии и помереть.
- Сколько вам надо, чтобы собраться?
- Собраться куда?
- На Территорию. На Индейские земли за Томом Чейни - тем, кто застрелил моего отца Фрэнка Росса перед меблированными комнатами "Монарх".
- Приподзабыл я что-то, о чем мы с тобой договаривались.
- Я предложила вам за эту работу пятьдесят долларов.
- Да, припоминаю. И что я на это сказал?
- Сказали, что ваша цена - сто.
- Точно, теперь вот вспомнил. Ну, такова она и до сих пор. Стоить будет сто долларов.
- Хорошо.
- Отсчитывай прямо тут, на столе.
- Сначала я должна понять кое-что. Мы можем на Территорию выехать сегодня?
Кочет сел на кровати.
- Погоди, - говорит. - Постой-ка. Ты никуда не едешь.
- Это входит в уговор, - отвечаю я.
- Не получится.
- Это вдруг почему? Вы меня сильно недооценили, коли думаете, будто я такая дурочка - отдам вам сотню долларов и вслед помашу. Нет, я сама прослежу за этим делом.
- Да я правомочный судебный исполнитель США.
- Для меня это пустой звук. Вон Р. Б. Хейз тоже президент США, а Тилдена, говорят, продал с потрохами.
- Ты про себя ни словом не обмолвилась. Не могу ж я идти против банды Неда Пеппера и в то же время за младенцем приглядывать.
- Никакой я вам не младенец. Вам обо мне беспокоиться не придется.
- Ты будешь плестись, путаться под ногами. Хочешь, чтоб я работу исполнил - и быстро притом, - давай я ее по-своему делать буду. Уважь меня - признай, что я в этом деле больше понимаю. А вдруг ты опять заболеешь? Я тебе ничем помочь не смогу. Сперва решила, что я тебе проповедник, теперь думаешь, что я тебе лекарь с ложечкой, язык тебе проверять стану каждую минуту.
- Я не буду плестись. Я неплохо верхом умею.
- А я не стану заезжать на постоялые дворы с теплыми постельками и горячим харчем на столе. Ехать надо быстро и налегке, есть тоже. А спать, сколько уж там придется, надо на земле.
- Я ходила в ночное. Меня и Фрэнка-меньшого папа брал енотов стрелять прошлым летом на Пти-Жан.
- На енота ходила?
- Всю ночь в лесах провели. Сидели у большущего костра, а Ярнелл про духов истории рассказывал. Ох и весело нам тогда было.
- Да что мне эти твои еноты! Тут тебе не на енота с ружьишком - тут и на сорок миль енотом не пахнет!
- Ровно то же, что и на енота. Вы просто хотите меня убедить, что эта работа - труднее, чем на деле.
- Хватит мне тут енотов поминать! Говорю тебе - там, куда я еду, не место соплячкам.
- Про охоту мне тоже так говорили. И про Форт-Смит. Однако же вот она я.
- Да ты в первую же ночевку на воздухе примешься канючить да маму звать.
На это я ему так сказала:
- И канючить, и глупо хихикать я уж давно отвыкла. Ладно, решайте. Надоело мне тут из пустого в порожнее переливать. Вы мне назвали свою цену за эту работу, и я на нее согласилась. Вот деньга. Я намерена поймать Тома Чейни, и если вы не желаете, найду того, кто не прочь. Пока я от вас только звон слышала. Я вижу, виски вы хлестать мастер, да еще вот серую крысу убили. А все остальное - пустые разговоры. Мне говорили, что в вас есть закалка, потому я к вам и пришла. А за турусы на колесах я платить не собираюсь. Мне такого и в "Монархе" воз и маленькую тележку навалят.
- Надавать бы тебе по мордасам.
- Это вы прямо из своего корыта свиного сделать намерены? Да постыдились бы вообще в такой грязюке жить. Смерди от меня так же, как от вас, я бы и близко к городу не подошла, а поселилась бы уж где-нибудь на горе Склад, где носы морщить будет некому, разве что кроликам да саламандрам.
Кочет вскочил с кровати, расплескав кофе, а кот с воем опрометью кинулся у него из-под ног. Исполнитель меня было хвать, да я шустро вывернулась, за печку юркнула. А по пути сгребла в горсть расходные ведомости, что у него лежали на столе, и конфорку с плиты прихватом подняла. И бумажки эти над огнем держу.
- Вы бы отошли подальше, - говорю, - коли эти бумаги для вас какую-то ценность держат.
Он отвечает:
- Сейчас же положь бумаги на стол.
А я ему:
- Не положу, если не отойдете.
Ну он и отошел на шаг-другой.
- Маловато будет, - говорю. - На кровать садитесь.
Тут Ли за полог сунулся, а Кочет сел на раму этой кровати своей. Я конфорку задвинула обратно и бумаги его на стол положила.
- А ты иди за лавкой смотри, - рявкнул Кочет китайцу. - Тут все хорошо. Мы с сестренкой вот снадобье варим.
Я говорю:
- Ладно, ваше слово какое будет? А то я спешу.
А он мне:
- Я не могу из города уехать, пока все ведомости не заполню. И пока их у меня не примут.
Я тогда села за стол и больше часа ему эти ведомости заполняла. Ничего трудного в них не было, только пришлось стереть почти все, что он в них понаписал. Формуляры были разлинованы на ячею под пункты и цифры, но почерк у Кочета был такой крупный и корявый, что строки не только занимали собой все квадраты, но и сползали вверх и вниз, туда, где им быть не полагалось. Как следствие, записанные пункты не всегда совпадали с денежными суммами.
Записки, нацарапанные на клочках бумаги, без дат по преимуществу, он называл "ручательствами". Например, там могло значиться: "Пайки для Сесила $1,25" или "Важные слова с Рыжим 0,65 цнт.".
- С каким еще Рыжим? - поинтересовалась я. - Не станут они за такое платить.
- Это Компанейский Рыжий, - объяснил Кочет. - Он раньше шпалы клал на "Кати". Ты все равно запиши. Может, и оплатят хоть немного.
- Когда это было? За что? Как можно платить шестьдесят пять центов за важные слова?
- Должно быть, еще летом. Его с августа не видали, когда он нам дал наколку на Неда.
- И вы за это ему заплатили?
- Не, ему Шмидт заплатил. А я, наверно, патронов ему дал. Я много патронов раздаю. Всего и не упомнишь.
- Я помечу пятнадцатым августа.
- Так не годится. Напиши: семнадцатое октября. В этой пачке все должно идти после первого октября. То, что раньше было, не оплатят. Поэтому все старые мы задним числом поставим.
- Вы ж сами сказали, что с августа его не видели.
- Ну давай поменяем имя на "Хряк Сэттерфилд" и напишем "семнадцатое октября". Хряк нам помогает в делах с вырубкой, ярыжки эти уже привыкли к его имени.
- Его так Хряком и окрестили?
- По-другому его никто и не зовет.
Я и дальше выжимала из него подходящие даты и нужные факты, чтобы придать весу заявкам. Моей работой он остался очень доволен. Когда я закончила, Кочет полюбовался ведомостями и сказал:
- Глянь, какие чистенькие. Поттер так никогда не умел. Примут с лету, что угодно готов поставить.
Еще я написала короткий договор касаемо дела между нами и заставила Кочета подписать. Дала ему двадцать пять долларов и сказала, что отдам еще двадцать пять, когда мы отправимся. А остаток в пятьдесят долларов будет ему выплачем по успешном завершении работы.
Я сказала:
- Этот задаток покроет наши с вами общие расходы. Я рассчитываю, что вы соберете нам провиант и зерно лошадям.
- Постель ты берешь свою, - говорит он.
- У меня есть одеяла и хорошая клеенчатая накидка от дождя, - отвечаю. - К выезду я буду готова днем, когда раздобуду себе лошадь.
- Нет, - говорит Кочет. - Я буду занят в суде. Мне там надо кое-что уладить. Выехать можем завтра с первым светом. Переправимся паромом - мне еще нужно будет заехать к осведомителю на земле чероки.
- Тогда встретимся после обеда и договоримся окончательно.
Пообедала я в "Монархе". Этот Лабёф за столом не появился, и я понадеялась, что он уехал куда-нибудь далеко. Потом я вздремнула, после чего пошла на конюшню и осмотрела всех мустангов в загоне. Ничем особенным они друг от друга не отличались, разве что мастью, и я наконец остановилась на вороном с белыми передними ногами.
Просто красавчик. У папы вообще не было таких лошадей, у которых больше одной ноги белые. Лошадники знают такой глупый стишок: мол, такой конь никуда не годится, особенно если все четыре ноги у него в чулках. Уж и не помню, что в этом стишке точно говорится, но потом сами увидите - чепуха это и суеверия.
А Стоунхилла я застала в конторе. Он там сидел, весь закутавшись в теплый платок, совсем рядом с печкой и руки над нею грел. Наверняка его малярийный озноб так бил. Я подтащила ящик, села с ним рядом и тоже погрелась.
Полковник сказал:
- Мне только что сообщили, что на Тоусон-роуд девочка прямо головой в колодец упала, пятьдесят футов глубиной. Думал, это ты.
- Нет, то была не я.
- Утонула сразу, говорят.
- Не удивительно.
- Как эта прекрасная Офелия, утонула. У той, конечно, вдвойне трагичнее было. Она разбитым сердцем мучилась и ничего не сделала к своему спасению. Поразительно все-таки, сколько ударов человек может вынести и не сломиться под ними. А им и конца нет.
- Глупая, наверное, была. И что вам мыловар из Литл-Рока сказал?
- Ничего. Зависло дело. А почему спрашиваешь?
- Я вас избавлю от одного мустанга. Вороного с белыми чулками на передних ногах. Я его назову Малыш-Черныш. И я хочу, чтоб вы мне сегодня его подковали.
- Что предложишь?
- Рыночную цену. По-моему, вы сами говорили, что мыловар вам предлагал десять долларов за голову.
- Это оптовая цена. Ты не забыла, что не далее чем сегодня утром я за них тебе же по двадцать платил?
- Такова была утренняя рыночная цена.
- Понимаю. А скажи-ка мне, ты вообще собираешься когда-нибудь покинуть этот город?
- Завтра поутру я уезжаю на земли чокто. Мы с Кочетом Когбёрном отправляемся за убийцей Чейни.
- С Когбёрном? - переспросил он. - Как же ты сподобилась сойтись с этим грязным побродяжником?
- Говорят, в нем есть закалка, - ответила я. - А мне нужен был человек закаленный.
- Н-да, закалки у него, видать, не отнимешь. Говорун знатный. Однако постель делить с ним я бы не рискнул.
- Я бы тоже.
- Поговаривали, что он по ночам выезжал с Куонтриллом и Кровавым Биллом Эндерсоном. Слишком я бы ему не доверял. К тому ж я слыхал, он был particeps criminis какого-то разбойника с большой дороги, а только потом приехал сюда и пристроился в суд.
- Заплатят ему, когда работу выполнит, - сказала я. - Пока же я ему дала символический задаток на расходы, а остаток он получит, когда возьмет кого надо. Я плачу ему хорошие деньги - сто долларов.
- Да, это великолепный стимул. Что ж, быть может, все уладится к твоему удовлетворению. Буду молиться, чтобы ты вернулась живой и здоровой, а все старания твои увенчались успехом. Путешествие может оказаться трудным.
- Добрые христиане трудностей не чураются.
- Но и не стремятся к ним очертя голову. Добрый христианин не упорствует понапрасну и отнюдь не самонадеян.
- Вы считаете, я не права.
- Я считаю, ты сильно заблуждаешься.
- Посмотрим.
- Да, боюсь, что так.
Стоунхилл продал мне мустанга за восемнадцать долларов. Негр из кузни его поймал, завел внутрь на недоуздке, обточил копыта и прибил к ним подковы. Я вычистила ему все репья, обтерла. Резвый он был, бодрый, но зазря не дергался и все процедуры перенес, не лягаясь и ни разу нас не укусив.
Я надела на него узду, но вот папино седло самой поднять не удалось, слишком тяжелое, поэтому седлал мне Черныша кузнец. И предложил сперва его объездить. А я сказала, что и сама, наверное, справлюсь. И осмотрительно залезла. Черныш поначалу с минуту постоял, а потом как удивит меня - взял и встал на дыбы два раза и жестко на передние ноги опустился, у меня аж "копчик" и шея заболели. Меня б и наземь сбросило, не ухватись я за луку седла и не цапнув Черныша за гриву. Ни за что больше было не удержаться, стремена болтались слишком далеко под ногами. Кузнец засмеялся, но мне было не до показухи. Я погладила Черныша по шее, тихонько с ним поговорила. И больше он не брыкался - но и пойти не пошел.
- Не понимает, что ему с такой легонькой всадницей делать, - сказал кузнец. - Думает, это овод на ём сидит.
Он взял мустанга за поводья возле самых губ и понудил его сделать шаг. Так и водил по амбару несколько минут, а потом ворота открыл и наружу вывел. Я побоялась, что Черныш от солнца и холода опять взбрыкнет, но нет - похоже, мы "подружились".
Кузнец отпустил поводья, и я шагом поехала на мустанге по грязной улице. Он не очень слушался, головой крутил все время. Не сразу мне удалось его повернуть. На нем раньше ездили, как я поняла, но только давно. Вскоре опять привык. Я покаталась на нем по всему городу, пока он слегка не вспотел.
Когда я вернулась, кузнец спрашивает:
- Не норовистый, ничего?
- Нет, - говорю, - отличная лошадка.
Он подтянул стремена как можно выше, а потом расседлал моего Малыша-Черныша и завел его в стойло. Я дала мустангу кукурузы, но немного, потому что боялась, как бы от плотной кормежки он не охромел. Стоунхилл-то мустангов больше сеном кормил.
День уже клонился к вечеру. Я поспешила в лавку к Ли, очень гордая тем, что добыла себе лошадку, да и завтрашнее приключение меня влекло. Шея после встряски побаливала, но это ж пустяки в сравнении с тем, что нам предстояло.
Зашла я через черный ход, не постучавшись, и вижу - Кочет сидит за столом с этим Лабёфом. Про техасца-то я и забыла.
- Вы что здесь делаете? - спрашиваю.
- Здорово тебе, - отвечает Лабёф. - Да вот с исполнителем твоим беседуем. В Литл-Рок он так и не поехал. У нас деловой разговор.
А Кочет конфету жует.
- Садись, - говорит, - сестренка, возьми тянучку. Вот этот арестант зовется Лабёфом. Говорит, рейнджер он в Техасе. Сюда приехал учить наших коровок капусту щипать.
- Я его знаю, - говорю я.
- И еще утверждает, что идет по следу нашего пройдохи. Хочет к нам присоседиться.
- Я знаю, чего он хочет, и уже сказала ему, что нас его помощь не интересует. А он у меня за спиной сюда пробрался.
- А что такое? - спрашивает Кочет. - В чем беда-то?