- Я Мирель, синьоре, а на самом деле - Мирелли, поскольку так звали мой папаша, но во время турне бывает по разному, per esempio Mirellus! Adesso sono Mirel…
- Господин Мирель, - перебил его Батхерст, - перестаньте разговаривать на своем родном языке, поскольку язык этот для меня столь же понятен, как и кошачий.
- Va bene, Herr O'Leary, si capisce! Я разговариваю на больше чем десять языках так хорошо, что в Германии меня принимают за немец, во Франции - за француз, повсюду. Всякий язык у меня владею бегло! Вы моя труппа хотел хорошо иметь? Я согласиться, если вы дать хороший деньги.
- Сколько?
- Не знаю я, синьоре. Мирель не знает, что вы желать хотели.
- Возьмешь в Берлин меня и девять моих людей. Оттуда мы возьмем груз, который необходимо будет перевезти довольно далеко, еще столько же пути.
- Сколько миль… немецкая миль, синьоре?
- Немецких? - Бенджамен быстро пересчитал про себя. - Около семидесяти, возможно, и больше, зависит от обстоятельств. Может даже и сто.
- E, va bene! Повозки, лошадь я иметь хороший. Мирель знает, что этот груз он есть тайный, и вы, синьоре, и ваши рагацци скрываться должны. Тогда за это укрытие и опасная путешествие три флорина одна миля за одна человек, и еще четыре флорина одна миля за груз. Va bene?
- Что?! - крикнул Батхерст. - Столько я не заплачу! Это разбой!
Толстяк скорчил мину обиженного ребенка, покрутил пальцами и спросил:
- Сколько это господин захотеть заплатить?
- За всю дорогу из Гамбурга в Берлин дилижансом платят восемь флоринов, а это неполных сорок немецких миль! Даю половину флорина за каждую милю с головы и от груза вместе! Это или ничего!
- Это мало есть, мало деньги… Но у меня сердце к вас, синьоре. Я говорю десять флоринов один миля вместе, все голова и груз! Va bene, signore? Восемь?
Конечно, это была ужасная обдираловка. За одну только дорогу в Берлин больше трехсот флоринов, не считая расходов на содержание (это Мирель посчитал отдельно), плюс приличная сумма золотом за невозможность зарабатывать представлениями. Правда, повозки комедиантов и правда были звездой с неба. Да и сам Мирель сильно рисковал, если они попадутся. Батхерст согласился.
Через полчаса он остался на борту с Сием и Томасом. Остальных коммандос Мирель забрал в город, откуда их должны были переправить в Гамбург. Прощаясь со Сторманом, Бенджамен вручил ему зашифрованное письмо Кэстлри, в котором просил заняться "Швейцарцем" с Чейн Уок. В этом письме он нарисовал улицу и обозначил территорию, на которой следовало искать (в радиусе нескольких десятков ярдов от места, где сам он услышал мелодию, которую насвистывал Парвис). В третий раз он спросил у Стормана одно и то же:
- Можно ли доверять капитану, который повезет письмо в Лондон?
- Ведь я уже говорил вам, что это мой приятель. Ему можете доверять так же, как и мне. Его лайба выходит отсюда послезавтра. Письмо я передам ему еще сегодня.
- Хорошо. Помни, Сторман, самое позднее, через месяц ты должен быть в Кольберге. Там пристроишься и будешь ждать меня. В случае неприятностей со стоянкой, поставкой провианта или чем-то другим, обратишься к пивовару Неттельбеку. Пароль: "Черный", отзыв: "Как орел", отзыв на отзыв: "И как крест". Запомнишь? Если я не появлюсь до первого февраля, можешь возвращаться.
В час дня произошла последняя встреча с Гимелем. С ним был тот самый старичок, который дал Батхерсту газету в доме Траутмана, и который оказался замечательным специалистом по подделке документов; с ним был целый арсенал печатей, помещающийся в чемоданчике. Втроем, в течение нескольких часов они работали над паспортами, и за это время старичок очень понравился Бенджамену своим умением искусственно старить документы специальной жидкостью, а так же выводить надписи с помощью другой жидкости.
В шесть вечера специалист по подделкам собрал свои приспособления и без слов исчез. Батхерсту он оставил несколько печатей, чернила и две бутылочки с чудесными составами. После этого Гимель дал англичанину лекцию относительно прусских и германских обычаев, предписаний, законодательства и способов устраивать множество дел. Мина у него была кислая, он не спешил с шутками, не угощал вином и не цитировал древних мудрецов.
- Что-то неприятное случилось? - спросил под конец Батхерст.
- Случилось, - буркнул Гимель, - но не беспокойтесь, к вам это не относится. Обворовали меня вчера.
- В дом вломились?
- Да нет, карманники. Здесь, в Оттензее. Вся Альтона и округа забиты босяками, бегущими из Пруссии. Но я как-то не остерегся, так что сам виноват.
- Неприятно. И много у вас украли?
- Много.
- Сочувствую и от всего сердца хотел бы вам помочь. Так сложилось, что со мной несколько золотых монет…
Глаза Гимеля оживились. Он повнимательнее поглядел в лицо Батхерста - агент был удивлен, но держался настороже.
- И что вы хотите купить О'Лири?
- Совершеннейшую мелочь, несколько имен. А конкретно: имена агентов, которые работали по этому делу на вас, д'Антрагю и на моих работодателей.
- Вы с ума сошли, О'Лири! Или вы надо мной смеетесь?
- Да что вы, я не осмелился бы насмехаться над послом Его Королевского величества Людовика XVIII. По соверену за фамилию, но предупреждаю, кое-что я и так знаю, и если замечу, что вы имена придумываете, не заплачу ни пфеннига!
- Вы оскорбляете меня, О'Лири! Это… это просто недопустимо!
- Абсолютно с вами согласен, господин граф. По два соверена за имя.
Воцарилось молчание, но оно было кратким, как и румянец на лице Гимеля, когда граф мягко начал:
- Впрочем… Я могу это сделать, дело их, совершенно третьеплановое, уже завершено. Большинство из них покинуло Пруссию перед вторжением французов. Правда, я не всех и знаю. Д'Антрагю ориентировался лучше, это он держал все нити…
- К делу, господин граф, к делу, - подогнал его Батхерст.
- Вы сказали, О'Лири, по пять соверенов за имя?…
- Я сказал: три.
- Excuse-mui, видимо, я ослышался. Так вот… Товене, через которого д'Антрагю установил контакт со мной, потом де Тилли, который, являясь камергером Фридриха-Вильгельма и его придворным куплетистом, обнаружил автомат. Де Тилли покинул Берлин перед самым приходом французов. Потом… де Мартанже, через которого, если я не ошибаюсь, д'Антрагю контактировал с Питтом и вашим начальником в Лондоне. Фоше-Борель, берлинская книжная лавка которого была контактным ящиком; потом его кузен Витель и несколько давних партизан Агентства: Ферроне, Мартиньи, Пескатино…
- Хватит! - воскликнул Батхерст, - в противном случае, я выйду отсюда без гроша. Ладно, вот деньги. Еще меня интересует, кто из них знал об автомате и о проекте выкрасть его.
- Об автомате - де Тилли, о нашем плане - никто. Возможно, Фоше-Борель о чем-то догадывался, опять же, не забывайте о "Жан-Барте" и его людях.
- Пора прощаться, господин Гимель!
- Так, но я выйду отсюда первым. Вы подождите здесь до темноты, а потом мой человек переправит вас в Гамбург.
Он встал из-за стола, собрал соверены со стола и впервые за этот день улыбнулся.
- Et quelle affaire ne fait point ce bienheureux metal, makre du monde, la clef des coeurs?… Это из Лафонтена, дорогой мой О'Лири. Прощайте, и не думайте обо мне плохо.
- Ты слишком грязен, чтоб я плевал на тебя! Это из Шекспира, - ответил Бенджамен, но стоящий уже в двери Гимель его, видимо, уже не услышал.
После наступления темноты проводник перевел их через границу и по тайному проходу завел в стены Гамбурга. Разместились они на постоялом дворе "Баумхауз" и договорились с Мирелем, что выступят в дорогу рано утром.
Проснулся Батхерст очень рано. Из окна своей комнаты он наблюдал приятный вид на спящий порт, настолько забитый судами, что казалось, будто все корпуса, мачты и реи сплелись в одну паутину, которую никакому Нептуну уже никогда не распутать. Чуть поближе были видны шпили церковных колоколен, а по бокам - царящие над городом ветряные мельницы. Солнце еще не взошло, когда все уселись в две повозки Миреля, украшенные цветастыми надписями, эмблемами, плакатами, шарфами и увешанные всяческими кухонными принадлежностями. Сам Мирель ехал в первой повозке со своей половиной, которая немногим уступала ему телом (черт подери, как они занимаются любовью?! - подумал Бенджамен), с двумя детьми и двумя членами труппы, канатоходцами. Остальные повозки должны были ожидать возле Ленцена, за Гамбургом.
Из города выехали без трудностей. Поначалу продвигались вдоль заполненной островками и рыбацкими лодками Эльбы, оставляя за собой городской пейзаж, разве что башни церкви святого Михаила еще спорили с расстоянием, но вот и они исчезли из виду. Река все больше удалялась и все реже отблескивала между холмами, а после полудня и она скрылась с глаз.
В тот день они доехали до Ешебурга и остановились в придорожной харчевне, заполненной усталыми и ранеными солдатами непонятно каких соединений, пьющих и проклинающих судьбу, как только могут проклинать ее разгромленные солдаты и банкроты. Вслух говорили, будто пруссаки, которым удалось уйти целыми из под Иены, желают занять Любек, и что на Гамбург идет сильный прусский корпус, чтобы закрыться в городе и защищаться от идущих за ними французов. Батхерст вспомнил, что об этом же говорили и в Гамбурге, и что много спорили о том, нарушат ли пруссаки нейтралитет города. Все это не придавало оптимизма, поскольку, хотя нараставший хаос теоретически был ему союзником, точно так же он мог оказаться в результате губительным. В отличие от своих компаньонов, в особенности же Робертсона, Миреля и его жены, Бенджамен ел немного и без аппетита, вызывая тем самым озабоченную заинтересованность хозяина харчевни.
- Ein junger Mann soli tiichtig essen und trinken, sonst wird er mager, murrisch und kranklich!
- E vero, signore! - просопел Мирель. - Si deve mangiare molto!
Расстояние более чем в семнадцать миль до места встречи они преодолели за пять дней. Несмотря на то, что Батхерст все время подгонял, за день они могли проехать всего лишь три-четыре мили. Каждую повозку тянули по два могучих булонца, которые шли живо, но у них не было замены, поэтому требовался отдых, так что они никак не могли сделать больше, тем более, что дорогам в северной Германии было далеко до баварских и гамбургских, а сейчас эти дороги, к тому же были забиты массами солдат.
Мирель договорился со своими, что они будут ожидать на лесной поляне неподалеку от Ленцена. Туда доехали на закате 9 ноября (воскресенье), и прежде чем они увидели костер, до них донеслись дикие вопли и плач. На поляне хозяйничали солдаты. Они грабили повозки и выпрягали лошадей. Двое обыскивали кучку стоящих на коленях комедиантов, несколько других, затягивая в повозку черноволосую женщину, уже сдирали с нее одежду. Женщина отчаянно защищалась, кусалась и царапалась. За это ее угостили кулаком, но она не переставала отбиваться. К ней подскочила маленькая девочка и начала отталкивать насильников, пронзительно крича:
- Маааамаааа!!! Маааамааа!!!
Кто-то из солдат так сильно отпихнул ребенка, что он пролетел несколько метров и затих.
Именно это наши герои и смогли увидеть, как только въехали на поляну. На какие-то секунды их появление прекратило всякое движение, как будто Господь Бог выключил проектор событий. Все замерло, но только на мгновение. Мирель с удивительным проворством спрыгнул с повозки, и в тот же самый момент стоящий посреди поляны верзила с оспинами на лице расхохотался.
- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!!! Еще одни!!! Добро пожаловать в компанию!!! Ха-ха-ха!!! Чего желаешь, толстячок?
Мирель подбежал к нему и, сложив руки в умоляющем жесте, заныл:
- Господа! Благородные сеньоры! Не делать может вреда нам, я прошу вас!.. Я все дать благородным господа… я предлагать вам оплата… Только не делать плохое, господа! Не делать!
- Слыхали, господа благородные?! - зарычал от смеха детина. - Он предлагать оплату!!!
Он глянул на своих, а те, уже успокоенные, засовывая пистолеты и откладывая ружья, хором загоготали.
- Ради святого Патрика, сэр, давайте-ка поможем ближним, а не то эти сукины дети им аккуратненько так наделают беды.
- Молчать! - прошипел Батхерст, глядя через окошко повозки, и жестом давая понять, чтобы его товарищи не выдали своего присутствия слишком рано.
Рябой подошел к помертвевшему от страха Мирелю и деликатно постучал согнутым пальцем в брюхо, как будто стучал в дверь.
- Поглядите только, живая бочка жира! Вы видели когда-нибудь такое чудо, благородные господа? Даже францлюстиг из двенадцатого полка не смог бы с ним равняться, о нет!
- Давайте перетопим его на вертеле, капрал! Сала хватит на зиму для всей армии! - выкрикнул один из солдат, в то время как остальные ложились от смеха.
Рябой с деланной серьезностью погрозил дружку пальцем и ответил:
- У тебя, Георг, вечно гадкие мысли, видно, ты не благородный господин, как все мы!
После чего снова обратился к Мирелю:
- Не принимай серьезно, толстячок, мы вовсе не плохие люди, это другие считают нас плохими, но такие уж они злые - любого оговорят. Все, чего мы хотим - это повозочка, несколько лошадок, опять же, несколько монет, чтобы у солдат королевской армии глотки совсем не засохли. Ну, и еще вон ту черненькую, ты же знаешь, идет зима, и ночи будут холодные. Разве это много? Ну, сам скажи…
Батхерст еще раз оценил ситуацию. Женщина с ребенком куда-то исчезла, Мирель отступил на шаг, защищая рукой свое пузо… Черт! Ригби, Юзеф и Браун в той повозке, пересели на последней стоянке! Сориентируются ли они вовремя? Солдатня расслабилась, но ведь их слишком много! Хорошо еще, что желавшие насиловать стоят в куче.
- Капрала беру на себя, - шепнул он. - Начнете, когда начну я.
И он спрыгнул с повозки.
Его появление на поляне было воистину театральным - как будто бы в представлении марионеток из-под земли появилась новая кукла. Все взгляды обратились к нему, солдаты снова напряглись, руки потянулись к оружию, но как-то нерешительно, ведь он своим видом никакой опасности, вроде, и не представлял. В руке у Батхерста была только трость.
Тишину прервал капрал, громко спросив:
- А ты еще кто такой?
- Ангел-хранитель, дружок.
Рябой изумленно уставился на него.
- Чего ты сказал? И чей же хранитель?
- Вот этих комедиантов. Смотрю, чтобы никто их не обидел, не забирал повозочек, лошадок и других вещей. Злых духов отгоняю…
С этими словами Батхерст медленно, шаг за шагом, направлялся в сторону капрала. За его спиной тенью появился другой солдат и сопровождал его. Все ближе и ближе. Силуэт рябого четко вырисовывался на фоне костра.
- И чем же ты отгоняешь злых духов, вот этой палкой? - спросил капрал, презрительно глядя на трость Бенджамена.
- Именно, дружок, - Батхерст поднял трость, как бы желая ее показать и объяснить. - Видишь ли, это волшебная палочка, такая, которая…
Его движение было быстрее мысли. Конец тросточки только коснулся подбородка капрала, но с такой силой, что тот рухнул навзничь в костер, и в то же самое мгновение склоненный Батхерст выполнил полуоборот и нажал на рукоятку, прошив пулей грудь стоящего за ним солдата. Напрасно, поскольку вместе с пулей в тело солдата со свистом вонзился нож Сия.
Чудовищный вопль из костра, и тут же оглушительный взрыв гранаты, брошенной Хейтером в группу насильников: кровавые клочья на ветках, одежде, на стенках повозок, серия выстрелов в ничего не подозревающих солдат, Браун на козлах, глаза прищуренные, сам натянутый словно струна, опустошающий барабан револьвера с нечеловеческой точностью, падающие одно за другим тела…