- Товарищи и граждане! Как вам известно, представители господствующих, буржуазных классов бывшей Российской империи и их креатура - социал–соглашатели всех мастей, во главе с эсером адвокатом Керенским - созвали так называемое Государственное совещание, претендующее определить пути развития российской революции или, точнее, поставить на революции крест. Как реагирует на это наш трудовой народ, подлинный хозяин жизни - пролетариат, мы можем судить по тому, что происходит сейчас в Петрограде и Москве, да и в нашем Киеве также. Мы протестуем против контрреволюционного посягательства на революцию, и киевские пролетарии объявили всеобщую политическую стачку протеста. Вы слышите, - Затонский протянул руку в сторону открытых настежь окон на Владимирскую улицу, на Николаевский сквер, - на улице не слышно даже трамваев…
На этом доклад и закончился. В аудитории поднялся рев. Студенты–юнцы либо свистели, заложив пальцы в рот, либо яростно хлопали, сбивая ладони в кровь. Степенные профессора, несмотря на то, что давно уже вышли из студенческого легкомысленного возраста, тоже повскакали со своих мест и застучали палками.
Что именно кричали из зала, разобрать было невозможно, и Владимир Петрович напрасно прикладывал руку к уху, напрасно поднимал вторую руку вверх, требуя тишины, напрасно посматривал сердито сквозь узенькие стеклышки своих очков в железной оправе. Услышать можно было, собственно, только два восклицания: "долой" и ура", но почему "долой" и в честь чего "ура" - этого понять было невозможно.
Тогда Затонский сложил руки на животе, укоризненно покачал головой и засмеялся. Смех неожиданно совершенно менял его лицо: борода вставала торчком во все стороны, глаза - до этого подобные глазам тигра, сверкающим из чащи, - вдруг становились ласковыми и лучистыми, и весь он делался похож на добродушного дядюшку, вроде диккенсовского мистера Пиквика.
Неожиданное реагирование докладчика и его внезапное презрение слегка протрезвило аудиторию, и теперь можно было разобраться и в причинах крайне бурной реакции слушателей. Основных причин было две: одна половина аудитории была возмущена слишком революционной позицией докладчика, а другая - тем, что говорил он по–украински.
Представители "революционного" "Сообщества лиц, занесенных в родословные книги" - дворяне и давнишние отцы города Гудим–Левкович, Родзянко–племянник, Суковкин, Уваров и другие - поднялись на помост возле кафедры и надменно заявили, что они не могут позволить себе слушать неприкрыто большевистскую речь… гм, уважаемого докладчика, не могут даже находиться в одном с ним помещении, и под свист и аплодисменты собрания напыщенно покинули зал.
После этого на эстраду поднялся сам ректор университета - заслуженный ординарный профессор по кафедре полицейского права - с большим листом бумаги в руке. Рука с бумагой дрожала. Ректор был глубоко взволнован.
В зале стало тихо, лишь из задних рядов послышалось несколько насмешливых реплик: "Долой пеницитарные списки!", "Несите ваши черные реестры на Львовскую, 34, в охранку, - к тем, что уже сожжены на Сенном базаре!", "Нет, коллеги, это у него шпаргалка к новой докторской диссертации во славу полицейского режима!"
Ректор не обратил внимания на реплики - он привык всю жизнь не обращать внимания на студенческие реплики - и начал торжественно читать. Аудитория слушала затаив дыхание. Это был текст декларации, недавно принятой советом профессоров Киевского университета святого Владимира по украинскому вопросу. Декларация заканчивалась так:
"От стремления к культурной самобытности Малороссии и от вопроса о ее областном самоуправлении следует строго отделить какой бы то ни было украинский сепаратизм, то есть стремление создать так называемое украинское государство. Совет университета святого Владимира считает своим долгом заявить, что попустительство российской государственной власти по отношению к так называемому украинскому движению он признает не только опасным для российских общегосударственных интересов, но и юридически недопустимым".
Закончив чтение и свернув листик в трубку, ректор разгладил одним движением бороду на два бакена и присовокупил:
- Господа! Еще никогда с кафедр университета святого Владимира не звучал малороссийский диалект, употребление просторечья в храме науки и культуры оскорбляет наш слух, и посему совет профессоров считает наиболее целесообразным покинуть стены своей альма–матер…
Под аплодисменты, свист и топот ног профессорский корпус университета, Политехникума, Коммерческого института и Высших женских курсов - почти в полном составе - тоже направился к выходу из актового зала.
Теперь в аудитории поднялись настоящие содом и гоморра. "Долой черную сотню!" - вопили одни. "Долой мазепинцев!" - орали другие. Хотя вышло не менее полусотни людей, однако народа в зале не убавилось: те, которые опоздали к началу и ждали за дверью в коридоре, теперь протиснулись внутрь зала. Студенты стояли в проходах между скамьями, расположились на окнах, уселись просто на пол перед кафедрой и на эстраде. Да здравствует единая, неделимая Россия - кричал кто–то. "Да здравствует самостийная ненька Украина!" - откликался другой. С задних скамей, прихлопывая в такт ладонями, пытались запеть: "Скажи–ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром… ". С другого угла доносилось: "А вже років двісті, як козак в неволі…". О причине сегодняшнего собрания - Государственное совещание в Москве, забастовка в Киеве - было забыто. Теперь всех интересовал лишь один вопрос и господствовали только два изъявления чувств: национальный вопрос и чувства русского и украинского патриотизма. Тем временем на кафедре, оттеснив незадачливого докладчика, появилось лицо женского пола - и это сразу привлекло внимание бурлящей аудитории. Внешне сие лицо женского пола было весьма приметным. Стриженая, в круглых очках, в цветном жакете и мужской рубашке с галстуком, она размахивала зонтиком, требуя тишины. Была это хорошо известная не только в среде студенчества, но и во всем Киеве суфражистка Беленькая - с четвертого курса естественного факультета Высших женских курсов. Среди уличных мальчишек она была особенно популярна тем, что всегда ходила по улицам, держа под мышкой небрежно завернутую в рваную газету отрезанную человеческую ногу или руку, насмерть пугая этим всех встречных. Отрезанная от трупа нога или рука необходима была студентке–естественнице для научной препарации и изучения мышц и костей, но таскалась она с этой страшной ношей исключительно в целях демонстрации: курсисткам–естественницам не разрешалось работать в университетской анатомке, и девушкам, которые желали стать зауряд–врачами, приходилось выкрадывать через приятелей студентов–медиков или же за полтинник через сторожа анатомки унтера Юхима разные части человеческого тела. Каждый раз, когда в полиции или теперь - милиции на курсистку Беленькую составляли очередной протокол за ее непристойное поведение, она заявляла одно и то же: в своде законов Российской империи нет параграфа о запрещении носить под мышкой человеческие руки или ноги. Такого параграфа в самом деле в законе не было: Беленькую отпускали, даже не оштрафовав.
- Коллеги! - завопила пронзительным голосом суфражистка. - До тех пор, пока мужчина и женщина не будут юридически и фактически равноправными, не может быть и речи о свободе и революции! Я призываю всех лиц женского пола последовать примеру рабочих киевских, московских и петроградских заводов и объявить политическую забастовку протеста: не выполнять никаких обязанностей - ни государственных, ни общественных, ни семейных: не служить, не работать, не учиться, не вести хозяйство…
Она говорила уже под дружный хохот всего зала, но это нисколечко ее не обескуражило.
- А детей рожать?! - крикнул кто–то.
- И детей не рожать!
- А целоваться можно?
- Фребелички! - кричал кто–то. - Утрите ей носик и дайте ей соску!
Тысяча людей в зале просто ложилась от хохота, и, пожалуй, громче других слышались именно девичьи голоса: курсистки Высших женских курсов захлебывались от смеха.
Но вот, протаранив толпу, на эстраду выскочил высокий, статный, поджарый студент с черными на пробор волосами и черными пушистыми усиками, в узеньких, как щелочки, очках. Бесцеремонно, под еще более сильный хохот, аплодисменты и улюлюканье, он перехватил суфражистку за талию, легко поднял над землей - она успела лишь замотать ногами да взмахнуть зонтиком - и швырнул ее прямо в кучу слушателей, расположившихся на полу перед кафедрой. Возгласы возмущения, визг от боли, протесты потонули в шуме общего одобрения и хохоте.
Тем временем студент одернул черную косоворотку и уже стоял на кафедре, крепко ухватившись обеими руками за ее борта.
- Товарищи! - кричал он, покрывая общий шум своим пронзительным голосом. - А теперь, после цирковой интермедии, предлагаю вместо доклада провести митинг. Какие будут предложения относительно председательствующего на митинге?
Гомон затих, и со всех сторон понеслось:
- Ты и председательствуй!.. Пусть Картвелишвили и председательствует!.. Картвелишвили председателем!.. Нет, к черту - он сам большевик… Долой Картвелишвили!
Шумные прения из зала длились несколько минут, и в конце концов председателем митинга был все–таки избран студент Картвелишвили: поскольку между украинцами и русскими возникли раздоры, было весьма кстати поручить председательствование грузину.
Впрочем, доверие к председателю было недолговечным - он не успел даже предоставить кому–либо слово, первые же его слова как председательствующего на митинге снова вызвали бурную реакцию.
Лаврентий Картвелишвили, открывая митинг, сказал:
- Товарищи, мы собрались здесь сейчас для того, чтобы определить наше отношение к важным политическим событиям, назревшим в стране, - к намерениям реакции ликвидировать завоевания революции. Забастовка, которая нынче могучей волной катится по всей нашей отчизне, весьма показательна: трудящиеся не верят ни Временному правительству, ни социал–предателям, узурпировавшим руководство в Советах, ни тем паче гнусному сборищу плутократов, нагло именующих себя "Государственным совещанием". Мы, молодая интеллигенция нашего народа, должны быть единодушны в наших революционных стремлениях, ни в коем случае не сбиваясь на жалкие и мерзкие национальные распри, на которые спровоцировали нас эти бестии старого великодержавного режима, позволившие себе только что…
На этом - под новый взрыв свиста и аплодисментов - и закончилась вступительная речь только что избранного председателя митинга: как и бедолага докладчик, он допустил ошибку, даже две сразу - преждевременно определил свои позиции и в социальном и в национальном вопросах.
- Долой! К чертям! Заткнитесь! - понеслось со всех сторон.
А на кафедре возле председательствующего было уже сразу трое, требующих себе слова. Они орали:
- Долой председателя! Председатель не имеет права агитировать! Они с докладчиком - оба большевики! Это - лавочка!
Но на эстраду уже взобрался еще добрый десяток других, и они вопили:
- Дайте же председателю председательствовать! Пускай говорит до конца! Свобода слова! Свобода совести!
- Но ведь это же бессовестно! - визжали из кружка курсисток. - Бессовестно считать совестью народа немецких шпионов - большевиков. Они приехали из Германии в запломбированном вагоне! Совесть народа не с ними!
У двери стояли трое студентов и, сложив ладони рупором, скандировали дружно и громко - насколько у них хватало силы в глотках и легких:
- Ук–ра–и–на для ук–ра–ин–цев! Украина для украинцев! Это были трое единомышленников из трех высших школ: университета, Политехникума и Коммерческого института - студенты Голубович, Сeвpюк и Любимский. Они были единомышленниками, несмотря на то что все - члены, даже лидеры, трех разных, антагонистических партий: украинских эсеров, украинских федералистов и украинских эсдеков.
В эту минуту на кафедру снова прорвался Затонский - не для окончания доклада, а для слова на митинге в порядке прений.
- А я докажу, я докажу, - кричал он, и теперь лицо его уже не было по–диккенсовски добродушным, и из глаз сквозь стеклышки очков так и сыпались искры. - Я докажу, что именно большевики и являются совестью народа! Народ стремится к социальной революции - и ее несут на своих знаменах большевики! Народ не хочет войны - и большевики провозглашают: "Долой войну!.."
Последние его слова снова потонули в реве аудитории. Но это уже был не хаотический, беспорядочный рев, а шум организованный: с задних рядов раздалось пение, сразу подхваченное почти всем залом и поглощающее отдельные восклицания протеста. Пели:
Коперник целый век трудился,
Чтоб доказать земли вращенье…
Затонский и Картвелишвили покорно сошли с трибуны. Раз аудитория запела "Коперника", оружие приходилось складывать.
Дурак, зачем он не напился,
Тогда бы не было сомненья!
Пение "Коперника" было общепризнанным способом обструкции в студенческом кругу. Если оратор был нежелателен, студенты затягивали "Коперника" - и не прекращали пения, пока выступающий оратор не покидал трибуны.
6
Тем временем писатель Владимир Винниченко пребывал в состоянии меланхолии.
Собственно говоря, у Винниченко были все основания для того, чтобы радоваться жизни и быть довольным самим собой. Ведь все складывалось по его, Винниченко, желанию, и в том, что складывалось именно так, была именно его, Винниченко, заслуга: он проявил себя и выдающимся государственным деятелем и дошлым политиком также. Первый этап на пути борьбы за возрождение нации - утверждение украинский государственности и одновременно демократизацию ее руководства - можно было считать пройденным.
Временное правительство наконец санкционировало существование генерального секретариата - этого зародыша национального правительства на Украине. А только что проведенный украинскими социал–демократами Всеукраинский рабочий съезд послал в украинский парламент, Центральную раду, сто своих депутатов.
Как же не быть довольным, как же не радоваться бытию Винниченко - идеологу украинской государственности и лидеру украинской социал–демократии?
И Владимир Кириллович вскакивает с места - он в своем домашнем кабинете, в собственной фешенебельной квартире на Пушкинской, 20, бельэтаж, вход с улицы, - и бодро, весело прохаживается взад–вперед, а на повороте делает даже нечто похожее на антраша. И напевает модную шансонетку:
Всем приятны, всем полезны помидоры да помидоры…
Государство есть, правительство есть, - как же не радоваться сердцу государственного деятеля? Руководство государством демократизировано и пролетаризировано, - как же не радоваться сердцу революционера?
Впрочем, сердце у Винниченко, как у всех людей, - одно. Две радости одновременно в нем не вмещаются: в щелочку между ними начинает просачиваться беспокойство.
Временное правительство, этот чертов враль Сашка Керенский все–таки ухитрился подложить свинью, даже сразу две: признал прерогативы Центральной рады только над пятью губерниями Юго–западного края, а не над всей Украиной, и генеральных секретарей утвердил только семь - не полным комплектом кабинета министров…
Настроение у Владимира Кирилловича сразу же портится. Ну как тут не затосковать, как не впасть в ипохондрию?
Чтобы отогнать досадные рефлексии, Владимир Кириллович останавливается перед плотно прикрытым окном - в разгар жаркого лета вдруг наступила холодная погода и наградила Владимира Кирилловича насморком - и всматривается в служебный ход находящегося прямо напротив его окна театра Бергонье: только что кончилась репетиция, и на улицу целой стайкой выпорхнули балеринки кордебалета летней оперетты антрепризы Багрова. Вон та, кудрявая, право же хорошенькая! Где макинтош и шляпа? Владимир Кириллович сейчас же - ведь это так романтично! - пойдет за ней следом и… Но Владимир Кириллович вдруг чихает: проклятая инфлюэнца напоминает о себе - и останавливается на полпути, раздраженно швырнув шляпу в сторону.
Досада снова овладевает его душой.
Чтобы утешить себя, Владимир Кириллович заставляет себя еще раз припомнить свои победы. Не среди дев кордебалета, а на государственной и политической арене.
Как хитроумно и тонко–политично обвел он вокруг пальца и большевиков - с их лозунгом "Власть Советам!", и эсеров - в их сопротивлении идеям социал–демократии! Организованный Винниченко, то есть украинскими социал–демократами, Рабочий съезд просто–напросто объявил президиум съезда… Всеукраинским Советом рабочих депутатов, а членов новоявленного Совета послал на пополнение Центральной рады. Как вам это нравится? Одним махом всех побивахом!
Не верите? Пожалуйста! Всеукраинского же Совета рабочих депутатов не было? Не было. Большевики шумят уже три месяца, и никак не созовут Всеукраинский съезд Советов. А теперь и Совет есть! И входит в полном составе в Центральную раду. То есть Центральная рада остается сверху. Нация превыше всего!.. А сама Центральная рада? Буржуазная она или демократическая? Го–го! Сто новых депутатов - пролетарии как на подбор! Украинцы, конечно. Ведь съезд Винниченко созывал только из делегатов по национальности - украинцев. И семьдесят человек из этой сотни - члены его, Винниченко, партии украинских социал–демократов. Так возрос или не возрос удельный вес и украинского пролетариата, и украинской социал–демократии в… буржуазной Центральной раде? Го–го! Не за горами уже то время, когда украинский пролетариат и, в частности, украинская социал–демократия вообще будет в украинском парламенте в абсолютном большинстве!.. А генеральный секретариат уже и сегодня абсолютно винниченковский. Не верите? Пожалуйста! Как только Центральная рада пополнилась семьюдесятью винниченковскими голосами, Владимир Кириллович, председатель генерального секретариата, немедленно заявил, что он недоволен настоящим эсеро–эсдековским составом генерального секретариата и… подает в отставку. Центральной раде пришлось формировать новый генеральный секретариат. А что дало теперь баллотирование кандидатур? Результаты персонального баллотирования: с приплюсованными теперь семьюдесятью голосами - на первом месте оказался… Владимир Винниченко собственной персоной. И Малая рада Центральной рады вынуждена была обратиться к Владимиру Кирилловичу с нижайшей просьбой принять–таки на себя эту высокую и трудную миссию: сформировать новый генеральный секретариат. Он его и сформировал - с подавляющим большинством социал–демократов. Здорово? A?.. О, это было мастерски выполненное дипломатическое антраша!..
Как же Владимиру Кирилловичу не радоваться жизни и не быть довольном самим собой?
И все–таки сомнения точили сердце Винниченко.
Впрочем, не сомнения, а именно эти самые… украинцы–пролетарии. Вовсе не так, как предполагалось, обернулось дело с "рабочим пополнением" Центральной рады.