- Платить будут англичане, как и все прочие немцы! - заявил государь вроде бы спокойно, но чувствовалось, что он потихонечку накаляется. - Тебе же, князь, - посмотрел он на смутившегося Львова, - не раз говорено было, что решения своего я менять не намерен. Ты что, уши-то навозом заткнул? Или аглицкие купцы их тебе золотом завесили? Ежели ты, князь-боярин, еще раз мой приказ обойти вздумаешь, то будешь ты не дворецким, а воеводою в Шенкурске, чтобы к англичанам твоим любезным поближе быть. Или в Тобольск отправлю медведей считать! Ну, пока-то прощаю, так и быть, по старой дружбе. Токмо, - подумав, добавил государь, - на глаза мои ты месяца два появляться не должен!
- Государь-батюшка… - проблеял было боярин, на что царь коротко рявкнул:
- Вон!
Львов, не ожидавший такой крутости от государя, которого в младенчестве учил уму-разуму, аж пошатнулся от немилости. Как же, на целых два месяца его отлучают от царской особы!
- Ух, вы, псы аглицкие! - замахнулся было князь на купцов, но был придержан за локотки комнатными дворянами и с великими почестями выведен прочь… Дворяне, сами того не ведая, спасли боярина от неминуемого бесчестия. Ведь затей князь Львов драку в близости государя, тут бы и сам государь, захоти он вмешаться, не сумел бы спасти боярина от ссылки.
"Ну, все! - запаниковал Волошенинов, никогда не видевший государя в такой ярости. - Опала! А то и плаха!"
Алексей Михайлович прошел в палату и опустился на простые кожаные кресла в углу. Вслед за ним, не дожидаясь специального приглашения, стали рассаживаться по лавкам и остальные. Степенно уселись те, кому были положены сиденья, покрытые коврами. Поближе к государю - бояре, а чуть подале - окольничие. Думные дворяне торопливо, но с должной скромностью плюхнулись на голые доски, отполированные собственными задами. Остались стоять только четыре думных дьяка. Для них, конечно же, имелась особливая скамейка в самом конце зала, вот только сесть они могли лишь по разрешению царя-батюшки. А могло и так быть, что все заседание дьяки проводили на ногах.
Государь был гневен, поэтому сесть дьякам не предложил. Леонтьев, Грибоедов и Кукин, проходившие службу в других приказах, косились на "посольского" чуть ли не с ненавистью.
Волошенинов устало потупился, приготовившись к долгому ожиданию. Однако долгая служба позволяла ему переносить тяготы стояния на ногах спокойнее, нежели другим. Вот только слабость, проклятая, еще давала о себе знать.
Обычно кто-нибудь из четырех дьяков читал вслух дела, которые требовали безотлагательного решения. Сегодня же никто из них и не знал - о чем же заседание-то? Да, похоже, что не все и из бояр были посвящены в суть дела.
Несмотря на молодость, Алексей Михайлович уже успел раздасться вширь, а шитые золотом бармы еще больше утяжеляли тело. Посему и выглядел не на свои двадцать лет, а на все тридцать пять. А при его-то саженном росте да сегодняшнем грозном взгляде боярам и прочим думцам и дышать-то было страшно! Государь медлил, а дьяки покрывались мелкими капельками пота. Наконец, решив, что он достаточно помурыжил думцев, государь изрек:
- А что, Михайло, не жмет ли тебе думская шапка? Или разленился ты?
Может, узнает кто да смеяться будет, но шапка была тесновата… За те десять лет, что Волошенинов проходил в думных дьяках, это была уже третья. Она хоть и не такая высокая, как у бояр или окольничих, и не из соболя или чернобурки, а из бобра. Он-то, конечно, в старой бы шапке походил, а то и в обычном меховом колпаке, в котором бывал в приказе, но нельзя, срамно! Уж коли пожаловали тебе чин думного дьяка, то в Думу, будь добр, являйся как положено, а не как попало! Вот пришлось недавно шить новую, которая еще не разносилась и потому давила на виски. А войлок, вставленный вовнутрь для нужной формы, давил и натирал мозоли на ушах.
- Не томи, царь-батюшка, - подал голос первый из бояр, князь Милославский, недовольный тем, что оказался в числе непосвященных. - Что случилось-то? В чем дьячок-то посольский провинился?
Бояре и окольничие передернулись. Ежели так пойдет, то Милославский в следующий раз обзовет кого-то из бояр стольником, а окольничего - стряпчим… Давно ли царский тесть, худородный дворянин Милославский сам служил в Посольском приказе, где подавал вино иноземным посланникам? А старшая-то дочка Машка ходила в лес по грибы и продавала их на рынке. А поди скажи-ка ему теперь хоть слово поперек, если Мария замужем за самим царем, а младшая - за царским наставником Морозовым! Да и не дворянин он теперь, а целый князь, хотя пес его знает, как он в князья-то пролез!
- Я, боярин Илья Данилович, не дьячок, а думный дьяк, - достойно ответствовал Волошенинов. - Дьячки, они в церкви, Господу Богу нашему служат. А я есмь грешный, государю служу. И в думные дьяки волею покойного государя всея Руси Михаила Федоровича был возведен. Ну а коли и провинился в чем, так об этом государю ведомо!
Удар был не в бровь, а в глаз! Милославского, коего при царе Михаиле звали просто Илюшкой, тогда не допустили бы и до Постельного крыльца, а не то что в Думские палаты. Мгновенно разъярившийся боярин вскочил с места и открыл рот:
- Да ты, дьяк худородный, со мной пререкаться смеешь? Со мной, с тестем государевым? Да ты…
- Хватит! - резко остановил своего тестя Алексей Михайлович, который не позволял, чтобы толковых людей обижали, пусть и ближние родичи. Тем паче - дьяка из Посольского приказа, который ходил под рукой у государя. После того как посадские убили думного дьяка Назария Чистого, Алексей Михайлович и перевел на место убитого Михайлу Волошенинова.
Бояре и окольничие с удовольствием посмотрели, как Милославский, оставшись с открытым ртом, плюхнулся на место. Поделом! А боярин из худородных, хоть и царский тесть, позволяющий себе многое, успел понять, что когда Алексей Михайлович говорит кратко и твердо, то лучше не перечить! Старый боярин Ртищев как-то решил было поучить государя уму-разуму, за что и получил такого леща, что с неделю заикался. Конечно, государь-то отходчив… Неделю будет прощения просить да подарки давать, но ведь все, кто видел, потом будут в рукав хихикать… Государь хотя и печется о благолепии, родственников слушает, но может взгреть так, что мало и не покажется…
Алексей Михайлович строго обвел взглядом Думу и продолжил:
- Порадовать вас спешу, бояре. Опять самозванец объявился.
Дума вздохнула с облегчением. Гадали-решали, что же там и случилось, а тут - самозванец. Что мы, самозванцев не видывали? И чего ж это государь-то так осерчал?
- Михайло Иванович, а ты-то что скажешь? - обратился к думному дьяку государь. - Сообщи боярам, что Посольскому приказу известно о самозванце-то!
Волошенинов, напряженно слушавший разговор, помалкивал, пока не спрашивали. Теперь же, вздохнув с облегчением, когда понял, о чем речь, принялся излагать:
- Самозванец, государь, все тот же - Тимошка Акундинов, сын стрелецкий. Был он в Турции, войско у султана просил. В Риме был. Опять-таки, у папы римского благословение просил… Потом был он у Богдашки Хмельницкого, в Сечи да у князя Рокоци в Трансильвании…
- Знаем о том, - нетерпеливо перебил боярин Шереметев. - Уж сколько лет об этом самозванце талдычим. А вы-то чего? Воров, что ли, ловить разучились?
- Этот вор особый, - вмешался в разговор боярин Прозоровский. - Братан мой двоюродный, что в Путивле воеводой служит, тоже пытался его из Сечи Запорожской выманить.
- И мы не один раз пытались, - доложил Волошенинов. - И в Сербию ездили, и в Италию, и в Сечь Запорожскую. В Чигирине его гетман Хмельницкий да писарь Выговский спасли. В Швеции схватили уж было. Но, - с сожалением в голосе сказал дьяк, - утек, подлец. Костку, слугу его, взять удалось.
- Неужто трудно нанять кого-нибудь было? - с недоумением спросил Куракин. - Чиркнули бы по горлышку али яду какого подсыпали… В Сечи-то Запорожской рванья всякого столько, что мать родную удавят за полушку, а не какого-то там Тимошку… А, Михал Иваныч? Тебя что, учить, что ли, надо? Не вы ли вместе с Алмазом Ивановым этого, как его… А, сына Лжедмитрия уболтали да голову его и привезли? Ну, пусть не сами, но ведь нашли же человечка нужного…
Вместо думного дьяка ответил сам государь:
- Я не велел Самозванца убивать, - веско сказал Алексей Михайлович, оставив бояр в недоумении. Потом царь вновь обратился к Волошенинову: - Ведомо, где Лжеивашка-то нынче?
- В Голштии он, у герцога Фридриха околачивается. Писали, что снова в новую веру перешел - в лютеранство.
- Ишь ты, - покачал головой Алексей Михайлович. - Это ж в который такой раз он веру-то поменял?
- Ну, если с православием считать… - задумался Волошенинов, высчитывая. - В пятый раз.
Среди бояр опять пошел шепоток: "Позор!", "Нехристь!", "Иуда Искариот!"
- А этот… Конюхов? - нахмурился царь, бывший ревнителем православной веры.
- На дыбе клялся, что сам не бусурманился и не лютеранился. То, что ислам Конюхов не принимал, - это точно проверено. Насчет других вер, тоже, может, и не врет.
- Вора поймать нам поможет? - спросил царь. - Ежели прощение ему пообещать?
- Вряд ли, - с сомнением покачал головой думный дьяк. - Тимошка не больно-то его слушал…
- С Фридрихом Голштинским толковали? - спросил царь.
- Было, - кивнул Волошенинов. - Не желает самозванца выдавать, ни в какую… Говорит - нет у него с Россией договора о выдаче преступников. Алмаз Иванов у него был. Сказал, что есть одна заковыка, за которую можно зацепить. Но на то только государева воля нужна.
- Какая? - заинтересовался царь.
- Ежели ты, государь, подтвердишь для голштинских гостей привилегии торговые…
Дума притихла. Вспомнилось, как из-за этих торговых привилегий была целая баталия. Государь тогда сильно уперся. Окольничий Рженников, что немцам леготу пообещал да уже и талеры от них взял, места лишился да в Тобольск поехал. Да вот и Львов сам только что в опалу угодил.
- Голштинцам дать, так остальные вопить будут, - высказал свое мнение Прозоровский. - Вон англичане те же…
- А ты, думный дьяк, сам-то какой интерес имеешь? - ехидно спросил князь Буйносов, известный тем, что по его слову да на его земле стрелецкие сотники держали на Яузе торговые бани, а денег в казну не платили.
- Корысть моя, боярин, такая, - спокойно ответил Михаил Иванович. - Приказ государев выполнить да самозванца в Москву привезти!
Крыть Буйносову было нечем. Да и остальные бояре знали щепетильность Волошенинова в таких делах, потому больше глупых вопросов не задавали.
- Может, лучше зарезать? Али отравить? - не унимался Куракин. - Дешевле выйдет!
- Так ить долгая песня-то будет, - со вздохом поддержал его князь Одоевский. - Искать, ловить, вывозить. А вдруг добром-то вывезти не удастся? Из Голштинии вора везти - не ближний свет… Куда б проще - в мешок да в воду…
Бояре уставились на государя. Тот резким и злым тоном сказал:
- Нет уж, надоело! Хватит! Резать тайком, тайком душить да травить… Да куда же это годится? Что мы - тати ночные? А ведь нужно всем прочим ворам урок дать. Четвертуем али на кол посадим прилюдно, так пусть смотрят да думают, годится или нет себя за русского царя выдавать? Но наперво судить его надо, вора этого. В Польше вон король Владислав своего незаконно прижитого сына на кол посадил только за то, что тот себя законным королевичем объявил. Сына законного! А мы? Речи поносные да вирши мерзопакостные терпеть должны? Как там по Уложению-то? А, Леонтьев?
Думный дьяк Гаврила Леонтьев, один из главных составителей Соборного уложения, уже уставший стоять, монотонно забубнил: "А буде кто при державе царского величества хотя Московским государством завладеть и государем быть, и для того своего злого умышления начнет рать збирать, или кто с недругом царского величества учинет дружиться и советными грамотами ссылаться, и помочь им всякими грамотами им всячески чинить, то изменника казнити смертию же!"
- Хватит, Гаврила, молодец, - прервал его царь и только сейчас заметил, что дьяки до сих пор стоят: - Садитесь уж. Вот, - вновь обратился он к Думе, - видите, сколько вор-то этот законов нарушил? Да ежели за каждую строчку его смертной казни предать, так это уж трижды можно было сделать.
- Ну, ратей-то он, положим, не собирал, - в раздумьях произнес князь Репнин. - Где же он рати-то возьмет?
- А войско у турок да у латынян просить - это не одно и то же, что самому собирать? - возразил боярин Шеин. - Да и неважно. Два там али три раза-то казнить - все едино. Голову-то всего один раз можно отрубить.
- Голову-то рубить, так слишком просто, - вешался старик Трубецкой. - На кол его надо, али четвертовать, али кожу с живого содрать. А не то можно…
- Ну, так вначале его поймать нужно, - перебил старика государь. - Вот что… Возьми, Михайло, все договоры, что голштинцы дадут, да пусть ко мне везут. Подпишу… Хрен с ними, со льготами, - пусть подавятся. Ну а голштинцы пусть тогда вора с головой выдадут.
- Ничо, государь, - вмешался боярин Романов. - Наши-то купцы все равно немцев как липку обдерут! Куда им против московской торговой сотни тягаться…
Реплика царского родича успокоила и повеселила всех присутствующих, включая царя. Похоже, он даже немного успокоился.
- Письмо бы еще, государь, - попросил Волошенинов. - К герцогу Фридриху, чтобы он вора-то пока попридержал… А не то утечет, подлец, ищи его потом.
- Составишь письмо, мне покажешь, да вместе с Леонтьевым и подпишете. Печати, какие нужны будут, Кукин поставит, - решил государь. - Денег, сколь надо будет, в казне возьмешь. Ну а ты Алмазу-то своему накажи - пусть хоть землю роет, но вора чтобы мне привез…
- Может, окромя Волошенина-то, кого-нибудь из бояр приставить вора-то ловить? - "прорезался" голос у молчавшего до сих пор князя Милославского, уязвленного царским окриком. - Вдруг да один не справится? Может, Никиту Иваныча? - хитро взглянул царев тесть на недолюбливавшего его боярина Романова, отчего тот нехорошо покосился на выскочку.
- Один справится, - сразу отмел все возражения государь. - Михайло в позапрошлом году сыск в Устюге учинил на совесть. Да и не один он. Вон Алмазу-то Иванову впору чин думного дьяка давать. Привезет вора - шапку бобровую получит…
1648 год от Рождества Христова.
г. Чигирин, резиденция гетмана Богдана Хмельницкого.
Пока искали ставку Хмельницкого, друзья изрядно намучились. Даже кони заморились плутать по узким и кривым улочкам. Рассчитывали, что дорогу им покажут прямо при въезде, ан нет. Караульные, к которым они обратились за советом, только махнули вдаль - езжайте, мол, не ошибетесь.
В последние годы казачий зимовник стал настоящим городом. Саманные мазанки со свежими соломенными крышами потеснили старые бревенчатые курени и перевалили за поросшие травой крепостные стены, на которых паслись козы. К двум деревянным, побуревшим от дождей церквям добавилась новая, каменная.
- Ну кто ж так улицы-то ставит? - возмущался Конюхов. - То ли дело в Европе.
- Ага, - издевательски согласился Тимофей. - Уж такие широкие, что вдвоем-то и не проехать… Или ночной горшок на голову выльют да хрен поморщатся… Европа, твою мать…
После блужданий по Италии, Польше и разнокалиберным немецким княжествам Акундинов был зол на Европу. Костка же, неизвестно почему, невзлюбил Малороссию. То ли горилка крепкая, то ли сало жирное…
- Вот уж на что в Москве все косое, - бурчал "пан Конюшевский", - так и то хотя бы понять можно, куда идти… А здесь - все круглое…
- Как удобнее, так и ставили, - отозвался Тимофей. - Мазанки лепили по кругу, как курени.
- Так неудобно же, - не унимался Костка. - Все путаное, все ломаное… А если поляки али татары нападут?
- Первыми и заблудятся, - бросил Тимофей. - А потом казарлюги им холку-то и намылят.
Вопреки ожиданиям, им пока не встретился ни один пьяный. А слухов-то было! Мол, казаки, как с утра наопохмеляются, так и гудят до следующего дня.
- Так гетмана-то как зовут? - полюбопытствовал Костка. - Зиновием или Богданом?
- Кто как зовет, - ответил Тимофей, пожимая плечами. - Раньше, пока в сотниках у короля ходил, Зиновием был. Теперь, как гетманом сделался, все больше Богданом зовут.
- Так он же православный вроде… На что ему два-то имени, если ангел-то все равно один? - не унимался Конюхов.
- Ну, может, по-уличному стали звать. Дескать, Богдан, Богом данный…
- Богданами у нас тех робетенков зовут, что девки в подоле приносят…
- Отстань, а, - разозлился Акундинов. - Вот приедем, так сам и спросишь.
- Спрошу, - не особо твердо пообещал Костка, раздумывая: а не обидится ли гетман за глупый вопрос? Он может и плетей всыпать.
Чигирин не производил впечатления казачьей столицы. Акундинов ожидал, что он увидит казаков, гарцующих на главной площади и рубящих лозу, пехотинцев, разучивающих ружейные приемы, а то и пушкарей, надраивавших медные жерла. А тут… Так, обычный городишко, который в разгар трудового дня и должен быть полупустым. Вон девчонка тащит куда-то младшего братишку, пытаясь "усовестить" упрямца хворостиной. Старуха шустро проковыляла куда-то, даже не обратив внимания на верховых. В пыли, рядом с двумя хрюшками, дремлет кудлатая собака. Казаки, нет-нет и попадавшиеся им на пути, были заняты обычными делами - везли старое сено, копошились около мазанок или просто поили коней, покуривая короткие трубочки.
Наконец удалось найти мальчонку, который, прельстившись на медяк, показал-таки дорогу в ставку некоронованного короля Малороссии - Богдана-Зиновия Хмельницкого.
У "резиденции" гетмана, отличающейся от остальных мазанок только тем, что была она раза в два повыше да раза в три пошире, стоял на карауле казак. А чуть поодаль, в тенечке, около плетня, увитого сухим плющом, сидело еще двое, как тут говорили, казаков. Ощупав взглядами двух "немцев" и не почуяв в них опасности, они вернулись к прерванному занятию - задушевной беседе под посасывание люльки.
Приятели слезли с коней, привязали поводья к коновязи и пошли к двери.
- Куда? - полюбопытствовал часовой, подозрительно рассматривая их костюмы, что были куплены еще в Италии, - дорожные плащи, высокие сапоги и широкополые шляпы.
- К начальству, - доложил Акундинов. - К его светлости гетману Богдану Михайловичу Хмельницкому.
Казак вытаращился. Похоже, гетмана тут еще никто не титуловал "светлостью".
- Откуда? - не отставал казак. - Из Польши али из Неметчины? Латыняне?
- Русские мы, из Рима, - терпеливо ответил Тимофей. - К господину гетману с челобитной.
- Православные мы, - уточнил Костка, слегка покривив душой.