- Почему? - удивился Тимофей. - Что плохого в том, что шведский дворянин станет государем всея Руси?
- Прежде всего, став шведским дворянином, вы станете подданным королевства Швеции. Собственно, первый шаг вами уже сделан. Насколько я знаю, вы недавно приняли лютеранство?
Акундинов кивнул. Действительно, по приезде в Стокгольм первое, что он сделал после приема у королевы, - обратился к ближайшему пастору (или патеру, как там его?), потому что был уверен - рано или поздно о его переходе в католичество стало бы известно…
- Ну а поскольку вы становитесь подданным иноземного государства, - невозмутимо продолжил канцлер, - то по законам вашей страны вы не можете стать ее государем.
- Это еще почему? - изумленно спросил Акундинов.
- Потому, - объяснил ему старик, - что первое решение, принятое в России на Земском соборе тысяча шестьсот тринадцатого года…
- Когда Мишку Романова на престол выбирали, - косо усмехнулся Тимофей, перебивая собеседника.
- На Соборе, что был созван в Москве для выборов нового царя, - терпеливо продолжил канцлер Швеции, - первым решением было исключить из списка претендентов-иноземцев.
- Вот оно что… - протянул озадаченный Тимофей. - А я и не знал.
- Это было сделано для того, чтобы выбросить из списка польского королевича Владислава и нашего короля Густава. Тем не менее оно до сих пор имеет силу. Разумеется, - с насмешливой снисходительностью сказал канцлер, - если у вас будет реальная сила и власть, когда вы займете Москву и коронуетесь, то сможете отменить закон. Но в этом случае шведская корона будет рассматривать Русское государство как свою провинцию.
- Как я понял, - в раздумьях сказал Тимофей, - мне следует отказаться от королевского подарка. И, как только во мне минует необходимость, уехать вон из Швеции.
- Вы все правильно поняли, - кивнул старик, опять принимаясь за поленья, которые, прогорая, становились все меньше и меньше. - Выбор, разумеется, за вами. Но не забудьте, что русские не успокоятся. Как только королева отречется, риксдаг немедленно потребует от нового короля вашей выдачи. Вряд ли он захочет ссориться одновременно и с парламентом, и с Россией.
- Я уеду, - пообещал Тимофей, добавив: - Как только узнаю что-нибудь о судьбе своего секретаря.
- Господина Конюшевского? О, тогда не трудитесь. У вашего слуги не было письма от герцога Рокоци, потому комендант Ревеля передал его московскому дворянину Унковскому. Кажется, вы его тоже знаете?
- Еще как, - злобно усмехнулся Акундинов. - Васька Унковский, он как пес…
Этот дотошный подьячий преследовал его давно. В Ревеле он уж совсем было выследил и его, и Костку, а потом, потрясая царским письмом (сколько же этих писем-то понаписано?), потребовал от шведского коменданта их ареста.
- Кстати, а как вам удалось скрыться? - поинтересовался Оксенштерна. - Мне докладывали, что в Ревеле вас тоже задержали?
- А! - пренебрежительно махнул рукой Тимоха. - Нас в комнате заперли, где окна широкие, без решеток. Секретарь мой высоты испугался, а я стекло головой высадил да и удрал. Солдаты нас не обыскивали. И оружие, и деньги - все у нас оставалось.
- А в Нарве опять попались, - засмеялся канцлер тонким старческим смехом.
- Ну что же делать-то, - вздохнул Акундинов. - Я же не вор какой беглый, чтобы от властей-то прятаться. А приходится…
- Но все же пока не спешите уезжать. На какое-то время мы сумеем укрыть вас в каком-нибудь отдаленном поместье или в охотничьем домике, чтобы королева могла навещать вас и, скажем так, - многозначительно хмыкнул канцлер, - беседовать с вами.
* * *
Место, куда отправили Тимофея, было красивое. Он-то почему-то считал, что в Швеции везде и всюду должно быть суровое море и фьорды. Ан нет… Сосны, песок и большой ручей, куда, как говорили, любят приходить медведи и лоси. Словом, если бы верстах в десяти над лесом не торчали какие-то горы, то можно было бы решить, что ты где-нибудь в Вологодском уезде.
На прощание Кристина сказала, что не сможет навещать "русского Гамлета" в его уединении так часто, как ей хотелось бы. Дела, знаете ли… Впрочем, если бы она пообещала приезжать каждый день, то Тимофей этому и не поверил бы, так как охотничий домик располагался в дне пути от Стокгольма.
Это сооружение назвать "домиком" было сложно, ибо не у каждого боярина на Москве был такой терем. Когда Акундинов рассмотрел сооружение повнимательнее, то изрядно удивился - что же это такое-то? Прямо в центре дома прорастал огромный дуб, на который крепилась четырехскатная черепичная крыша. Вокруг ствола обвивался каменный стол с массивными табуретами. Стены были украшены головами медведей и лосей с печальными стеклянными глазами, старинным оружием, которым было впору воевать недомеркам. Постояв немного в зале и полюбовавшись на очаг без трубы, Тимоха понял, что охотничий домик напоминает ему дворец кого-то из асов - древних скандинавских богов, сгинувших с приходом христианства. Об этих богах он читал в книжке, подсунутой ему Кристиной, чтобы Тимофей не скучал…
Тимоха уж было испугался, что и жить ему придется в этом варварском убранстве, спать на каменном столе на сквозняках, но в зал вышел высокий старик в кожаных штанах, меховом жилете и деревянных башмаках. Сопровождающий гостя офицер только кивнул старику и убрался восвояси. Кажется, гвардеец был рад, что нахальный русский, сумевший стать фаворитом королевы, убрался из Стокгольма.
- Пойдемте, господин, - потянул его за рукав старик. - Я покажу вашу комнату.
Старик, шаркая подошвами деревянных башмаков, двинулся вперед.
Комната оказалась небольшой, но уютной. Из узкого окна, в котором стекла были заключены в свинцовые переплеты, свет падал прямо на широкую кровать, застеленную свежим бельем. К счастью, над постелью не было балдахина. Да он и не требовался - комнатка была небольшая, и, кроме того, в ней имелся еще и небольшой камин. Тимофей, которому в последнее время часто приходилось спать в огромных, неотапливаемых спальнях, ненавидел эту немецкую манеру беречь тепло с помощью пыльных тряпок, от которых на него нападала "чихотка".
В комнате находился небольшой стол с чернильным прибором и стопкой бумаги, а еще застекленный шкаф, из которого проглядывали позолоченные кожаные переплеты.
- Вот, господин, - старик открыл шкаф. - Здесь вы найдете Платона с Аристотелем, Боэция с Августином Блаженным, а также современную литературу - Рабле, Сервантеса. Есть даже сочинения королевы Наваррской. А тут, - любовно погладил старик корешки, - есть "Гораций" и "Сид" господина Корнеля. Ее величество часто перечитывает "Мученика Полиевкта" и "Смерть Помпея".
- А что предпочитаете вы? - не то с удивлением, не то с насмешкой спросил Тимофей. Старик не был похож на книгочея. Скорее он напоминал старого солдата на покое.
- Мне нравится ранний Корнель. Вот эта книга, называется "Поэтическая смесь". Здесь он еще творец! Никакого разочарования в жизни, никакого смешения чувства и долга.
- А я, к стыду своему, предпочитаю Шекспира, - скромно ответил Тимофей, не останавливаясь на том, что, кроме этого англичанина, он более ничего и не читал…
- Ну почему же этого нужно стыдиться? - вдохновенно ответил старик. - Господин Шекспир - великий драматург.
- Простите, господин, - вопросительно посмотрел Акундинов на старика. - Как мне вас называть?
- Я - Олаф Паульсен, - представился старик. - А вы можете называть меня просто Олаф. Господин Декарт считал, что имя человека дано ему свыше, потому имя является частью тела. Я же, как верный сын церкви, считаю, что имя дается в честь небесного патрона-покровителя.
- Декарт? А кто это? Тоже какой-нибудь поэт вроде Шекспира?
- Вы не знаете, кто такой Декарт? - вытаращился на него старик.
- Ну, судя по имени, француз, - пожал Тимофей плечами. - И, наверное, все-таки он - де Карт. Ну а почему я должен о нем знать?
- Рене Декарт - великий ученый! Это величайший математик и философ, - горячо воскликнул старик, а Акундинов подумал: "Что-то у тебя все великие! Шекспир - великий, де Карт - великий…"
- Простите, господин Олаф, - вежливо извинился Тимофей, - я с удовольствием побеседую с вами, но не скажете ли, когда тут подают ужин? Мы, признаться, выехали очень рано, поэтому…
- О, простите, - засуетился старик. - Сейчас отведу вас на кухню.
- А что, гостей принято кормить на кухне? - удивился Тимофей.
- Разумеется. В охотничьем домике слуги не предусмотрены.
- А как же ее величество?
- Ее величество бывает здесь крайне редко, и только во время королевской охоты. Разумеется, ее сопровождает двор. В обычное время здесь живу только я, считающийся смотрителем, еще есть сторож - такая же старая развалина, как и я, да повариха. Ну, есть еще внучка сторожа, Ильзе, которая раз в неделю протирает пыль да меняет белье. Вот, собственно, и все.
- А эти… - попытался было вспомнить Тимофей. - Ну, которые за зверями смотрят?
- Егеря? Они живут неподалеку, в деревне. В обычное время они простые крестьяне. Расходы на егерей не вписаны в цивильный лист, потому королева оплачивает их труд только во время охоты.
- А если, предположим, мужики будут рубить лес или стрелять дичь?
- Ну и что? Здешний лес не принадлежит королю. В деревне живут свободные крестьяне - боннэры. Король, как и любой другой правитель, имеет право охоты, рубки леса, но - не более того… Крестьяне сами следят, чтобы с лесом все было в порядке. Они в зачет налогов сами поставляют дрова для охотничьего домика и обеспечивают его продуктами…
"Ну и ну! - подивился Тимофей. - Еще немного, и крестьяне будут тут советовать королям, как жить!"
Еда, которой потчевала старая толстая повариха, была крайне простой, но сытной. Тушеное свиное сало с бобами, мясная похлебка с травами и корешками, луковый хлеб и рыба. Ну вот чего-чего, а рыбы в Швеции было на любой вкус, поэтому на стол была выставлена жареная селедка с маринованными артишоками и круто просоленная камбала.
- Очень вкусно! - похвалил Акундинов хозяйку, отчего та пришла в восторг.
- Благодарю вас, господин Йоханн! - расплылась толстуха в улыбке. Приятно, когда такой знатный господин не гнушается крестьянской еды. Вот господин Пиментелли…
- Кх! - громко кашлянул Олаф, и повариха, поняв, что сказала что-то не то, виновато притихла.
Тимоха с улыбкой посмотрел на старика, который был занят тем, что уплетал круто просоленную камбалу. При этом он ее еще и подсаливал. Кажется, господин Паульсен считает, что новый фаворит королевы (а как еще его мог представить провожатый?) не знает того, о чем едва ли не в открытую болтают и в Стокгольме, и в Упсале? Ведь фавориты королевы - французский врач Бурделло и испанский посланник Пиментелли своими тратами (не за свой счет, разумеется!) на модные наряды, обустройство балов и различные выезды потратили столько денег, что на них хватило бы снарядить целую армию! А королева в погоне за роскошью влезла в огромные долги, которые пришлось выплачивать казне!
Следующие несколько дней Тимофей провел в компании старого Олафа Паульсена, который с юношеским пылом излагал идеи Декарта. Кажется, старик был счастлив, что ему подвернулся подходящий собеседник. При этом он умудрялся вставлять идеи философа к месту и не к месту. Если Тимофей говорил, что он хочет спать, Олаф пускался в такие рассуждения:
- Великий Декарт говорил, что мир можно представить несуществующим, если вообразить, что наша жизнь есть долгое сновидение. В бытии Бога тоже можно усомниться. А вот наше "Я", считает Декарт, нельзя подвергнуть сомнению, так как само сомнение в своем бытии доказывает существование сомнения, а значит, и сомневающегося "Я".
Стоило Акундинову хотя бы сказать слово "сомневаюсь", как старик тут же наизусть цитировал своего кумира:
- "Я сомневаюсь, значит Я есть".
Если же Тимофей упоминал (иной раз чисто механически) слово "Бог", старик глубокомысленно изрекал:
- В нашем уме есть идея Бога, следовательно, у этой идеи должна быть причина, но причиной может быть только сам Бог, так как в противном случае идея высшей реальности была бы порождена тем, что этой реальностью не обладает, то есть в действии было бы больше реальности, чем в причине, что нелепо. Мышление является неотъемлемым свойством души. Душа не может не мыслить, она - "мыслящая вещь", res cogitans. И это есть только одно доказательство существования Бога… А ведь есть еще и второе, и третье…
В конце концов Тимоха боялся рта раскрыть в присутствии старого Олафа и предпочитал либо отсиживаться в своей комнате, читая и перечитывая греческих и римских авторов, или гулять по лесу. Однако на кухне ему приходилось терпеть разглагольствования старого… придурка, который умудрялся сводить все жизненные и прочие проблемы к философии Декарта. Единственной отрадой для глаз была племянница старого сторожа - красавица Ильзе. Девушка, тем не менее, старалась пореже попадаться ему на глаза. Разговорить красавицу не удавалось.
Спустя неделю приехала Кристина. Она прибыла в карете, с одной-единственной служанкой и двумя доверенными охранниками. Сухо поприветствовав фаворита, королева скрылась в собственных апартаментах, оставив Тимофея в тягостном недоумении и обиде. Но когда за широким окном стали сгущаться сумерки, Кристина сама пришла в его комнату.
- Соскучился? - спросила она, нежно поцеловав любовника.
Вместо ответа Тимофей покрепче прижал девушку к себе, а потом очень осторожно стал расшнуровывать ее платье.
- Увы, мой друг, увы, - отстранилась девушка. Но, видя обиженно-недоуменное лицо любовника, пояснила: - Началось то, без чего не может обойтись даже королева…
- Ясно, понятно, - грустно вздохнул Тимофей, усаживаясь на постель и рядом с собой Кристину. - А я-то ждал…
- Да и я, по правде-то говоря, тоже, - призналась девушка. - Думала, это подождет до завтра. Ну да ничего, придется потерпеть.
- Ну а что же делать, - вздохнул Тимофей. - Вот если бы мы с тобой были греками…
- А что греки? - заинтересовалась девушка.
- А у них ежели у супруги эти самые дни, то муж пользуется другим местом…
- Фу, - передернулась Кристина, даже подскочив от возмущения. - Какой же ты циник! Говоришь всякую гадость.
- Ну, прости, - удержал ее Тимофей, проклиная свой длинный язык. - Мне и самому о таком даже думать противно.
- А раз противно, так чего же и говорил? - возмущалась Кристина.
- Ну, так получилось, - виновато оправдывался Тимофей, а потом спросил: - А что означает "циник"? Что-то греческое?
Кристина, любившая просвещать русского "варвара", успокоилась и принялась объяснять, что были такие философы в Древней Элладе, которые считали себя последователями "школы" собаки. Ну а раз собаки ведут себя так, как им заблагорассудится, то и людям не возбраняется.
- Ну вот, - со смешком сказал Тимофей, выслушав рассказ о Диогене, любившем прилюдно заниматься тем, чем грешат отроки. - Меня упрекаешь, а сама-то…
- А я рассказываю о философах древности, - парировала Кристина. - Они еще много чего вытворяли.
- Ага, мальчикам знания передавали в то самое место.
- То, дорогой мой, философы! Им можно!
- Так с них-то спрос больше, чем с нас, грешных… Ну, ладно, - попытался Акундинов перевести разговор на другое русло, - а француз-то этот, Декарт, он тебе кем приходится?
- Увы, - загрустила Кристина. - Мэтр Декарт умер в прошлом году. К сожалению, у него было слабое здоровье. И, кроме того, я заставляла его делать то, что он делать не привык.
- У тебя с ним было что-нибудь? - набычился Тимофей.
Кристина не поняла - что же он имеет в виду? Все-таки, в отличие от русского, немецкий (на котором они беседовали) требовал более точных формулировок. Пришлось переспрашивать:
- Декарт был твоим любовником?
Девушка зашлась в безудержном хохоте. Отсмеявшись, начала объяснять, загибая при этом свои прелестные пальчики:
- Во-первых, мэтр Декарт был уже не очень молод. Во-вторых, я видела в нем не мужчину, а прежде всего - философа и наставника. Ну, а в-третьих, нельзя заводить роман с человеком, которому ты платишь деньги. ("А я как же?" - поинтересовался Тимофей.) Ты? Ты не находишься у меня на службе и, следовательно, жалованья не получаешь. Скажем так - те небольшие подарки, что ты получил, - это всего лишь знак моего расположения. Ну и, в-четвертых, если бы он был моим любовником, я не стала бы это от тебя скрывать.
И действительно, Христиана-Августа посчитала своим долгом сообщить новому фавориту о его предшественниках. Зачем она это сделала, Тимоха так и не понял. Возможно, считала свой богатый любовный опыт правильным или не видела необходимости его скрывать. Она же королева!
- Подожди, а что же тогда такое делал мэтр Декарт, к чему он не привык? - недоумевал Тимофей.
- Я заставляла его вставать в пять часов утра и давать мне уроки. К сожалению, с пяти и до шести - это было единственное время, которое я могла посвятить занятиям философией.
- Разве вставать в пять утра - рано?! - оторопел Акундинов.
- Ну, мой друг, - улыбнулась Кристина. - Для француза это очень рано. Мэтр Декарт привык вставать не раньше полудня.
- А! - только и сказал Тимофей, вспомнив, что в Польше паны-галломаны тоже предпочитали бодрствовать часов до четырех-пяти утра, зато потом отсыпались целый день.
- Ну а кроме того, - продолжала девушка, - мэтр с самого детства имел очень слабое здоровье. В свое время, когда он учился в коллегии иезуитов, святые отцы даже разрешали ему вставать позже других. Кроме того, конечно же, сказался суровый климат Швеции.
"Ну, если для мэтра климат Швеции казался суровым, то каким же ему мог показаться климат в России!" - усмехнулся было Тимофей, но, вспомнив, что мэтр уже мертв, подавил в себе внутренний смешок.
- И чему же научил господин Декарт королеву? - спросил Акундинов.
- Благодаря мэтру Декарту мне удалось привести свои чувства в соответствие с разумом. Хотя нужно отметить, что далеко не во всем я согласна с его точкой зрения. Вот, например…
"Ну, началось! - с ужасом подумал Тимоха. - Еще один Олаф на мою голову!" Тем не менее он мужественно выслушал целую лекцию о философии Декарта, таким образом узнав, что идея существования Вселенной как единого механизма неприемлема, зато господа офицеры с удовольствием изучают работу Декарта о "геометрическом" методе фехтования, хотя и не особо понимают, что это такое.
Добрая половина из того, что излагала Кристина, была Тимофею непонятна. Насчет Земли, что вращается вокруг Солнца, он что-то уже слышал, хотя и не понимал, как такое вообще возможно. То, что Земля круглая и не лежит на трех китах, он узнал еще в детстве. Но почему же она вращается вокруг Солнца, если он своими собственными глазами каждый день видит, как Солнце вращается вокруг Земли? Да и с какой радости огромной Земле крутиться вокруг маленького Солнца? Впрочем, для увлеченного человека лучший собеседник - он сам…
Пожалуй, если бы не прежний опыт слушания всяких замороченных дел в приказе Новой четверти, то Тимоха уже давным-давно бы уснул. А так он умудрялся внимательно слушать, кивать в некоторых местах (там, где следовало кивать, подсказывали глаза девушки) и даже вставлять глубокомысленное "м-мм!".
Наконец Кристина утомилась.