Иванов подумал, немного помешкал - отвечать или нет, все-таки снизошел:
- Эрзя - это тоже мордва. Только их эрзями называют.
- А вопрос-то записывать? - не унимался парень.
- Не надо, - махнул дьяк рукой. - Это я так, не под запись спросил. Интересовался у Михаила Ивановича митрополит Новгородский Никон - а не эрзя ли Акундинов-то?
- А ему-то зачем? - удивился писарь.
- Ну, значит, нужно. Зачем, зачем, это не твоего ума дело! И не моего, - грустно вздохнул Алмаз Иванович, вспоминая, что начальник не разъяснил ему тоже - зачем митрополиту такие тонкости нужны? Любопытственно, конечно. Но не будешь же спрашивать у митрополита, который без пяти минут Патриарх всея Руси, на кой ему знать - не мордвин ли самозванец?
* * *
Акундинов лежал на соломе, вытянув обвисшие как плети руки, а около него суетился лекарь, присланный из Аптекарского приказа. Ощупав и осмотрев арестанта, доложил стоявшему неподалеку Алмаза:
- Внутренности в порядке - ничего не порвано, не сломано. Тело у него крепкое. Ну а зубы выбитые заживут.
- Ладно, ступай, - махнул рукой Алмаз.
Когда они остались вдвоем, дьяк спросил:
- Я, парень, никак не пойму - чего же ты добиваешься-то? Смотри, по новой ведь на дыбу потащу да спрашивать буду.
- Тебе, дьяк, я говорить ничего не буду, - сказал Тимофей, глядя в потолок. - Ежели с кем и могу говорить, так только с самим государем всея Руси.
- Эка, - опешил от такой наглости Иванов. - Да ты кто такой-то, чтобы к тебе сам государь ходил?
- Ну так можешь и меня к нему отвести, - усмехнулся Акундинов. - Поговорю с ним, как царский сын с царем.
- Сам-то хоть понял, чего сказал? - помотал головой Алмаз. - Да тебя из тюрьмы-то только на Лобное место и пустят.
- Ну, раз к царю никак, а царь ко мне не хочет прийти, то пусть хоть боярина какого пришлет.
- Да какого тебе боярина-то? - чуть не завыл Иванов.
- Ну, пусть… - задумался на миг самозванец, - пусть хоть Никита Иванович Романов придет, родич царский. Боярин он знающий, роду хорошего, царского. Вот с ним-то я еще могу поговорить. А с тобой… Не серчай, дьяк, человек ты хороший. Только вот негоже мне, царскому сыну, с дьяком простым речи говорить.
- Тьфу ты, - плюнул в сердцах Иванов, уходя из темницы. "А ведь придется Никиту Иваныча просить, чтобы к самозванцу зашел! - грустно подумал он по дороге. - Иначе совсем ничего не добьюсь. Как и уговаривать-то?"
Боярин Романов не сразу даже понял, чего от него хотят.
- Да ты чего, дьяк? - подивился он. - А ну-ка, дыхни. Хм, а вроде бы не пьян.
- А чего мне делать-то? - грустно сказал Алмаз. - Сидит вор в порубе да говорит, что ни с кем говорить не хочет. Подавай-ка, мол, самого государя. Ну, либо боярина Романова, Никиту Иваныча.
Польщенный Никита Иванович, сдвинув на затылок высокую горностаевую шапку, хмыкнул еще раз:
- Ну ладно, чего уж там, так и быть - схожу я к вору-то этому…
- Ой, боярин! - обрадовался дьяк. - Век буду Бога за тебя молить.
- Да ладно, - повел плечами Романов. - Самому любопытственно глянуть - что за вор-то такой пошел, что на дыбе себя царским сыном величает. Только, - раздумчиво сказал боярин, - нужно мне вначале с государем перемолвиться да бумаги сыскные почитать.
…Боярин и царский родич Никита Романов сидел в каморе, на табурете, который специально для него притащили из караулки, и смотрел на Тимофея, лежавшего на соломе.
- Прости, боярин Никита Иванович, - вежливо сказал узник. - Встать да поприветствовать тебя не могу. Вчера вот опять пытали, так сегодня рученьки с ноженьками ломит.
- Сознался? - поинтересовался боярин у Алмаза Иванова, стоявшего рядом.
- Как же, - угрюмо отозвался тот. - Только одно и говорит - я-де сын царский… Вот что с ним еще-то делать?
- Хошь - пыткой пытай, хошь - голодом мори, - произнес узник. - Но от своего не отступлю. Батюшка мой, в бозе почивший государь Василий Иоаннович, до смерти своей царем оставался. А ведь его, дьяк, ляхи голодом да холодом морили.
- Ну, Тимошка, какой же ты сын царский? - усмехнулся Романов, поглядывая на узника. - Ты, брат, стрелецкий сын. И батька у тебя был, царствие ему небесное, стрелецким десятником да купцом. Батька-то твой, говорят, хороший был мужик. Ему-то сейчас каково все это слышать, а?
- Я - боярин, сын Василия Шуйского. На том я стоял и стоять буду. И батюшке моему, покойному государю нашему, лестно будет с небес-то узреть, что и сын его твердость проявил, как и он сам. А тебя, дьяк, Господь наш накажет за то, что ты сына помазанника Божиего пытал.
- Эка! - возмутился Алмаз Иванов. - Господа Бога вспомнил! А ты вспомни-ка лучше, сколько раз ты Господа-то нашего да веру нашу предавал! Забыл? Так я ведь и напомнить могу. В Царьграде ислам принимал? Принимал. В Риме сакрамент принял? Принял. А потом еще и лютеранство, и протестантизм были.
- Ислам принимал? - заинтересовался боярин. - Это как же?
- Вот, боярин, сейчас сам посмотришь, - пообещал дьяк и, отойдя к двери, крикнул тюремщика: - Зайди-ка сюда.
- Звал, господин дьяк? - вбежал в камеру сторож - мужик средних лет со связкой ключей и дубинкой. - Нешто случилось что?
- Приспусти-ка с вора штаны, - приказал дьяк.
Тюремщик слегка удивился, но спорить с начальным человеком не стал, а разом сдернул с Акундинова штаны, обнажив его мужское достоинство.
- Вот, погляди, Никита Иванович, на христопродавца-то этого, - предложил Иванов.
Романов подошел, посмотрел и сплюнул:
- Ну, ровно татарин!
- Обратно натяни, - велел Алмаз Иванович мужику и, обернувшись к боярину, сказал: - Вишь, обрезан. О том еще Телепнев из Стамбула докладывал, да не поверили.
- Насильно мне обрезание сделали, против воли моей, - изрек было Тимофей, но был остановлен.
- Ты ври, да не завирайся, - прервал его Алмаз. - Я, чай, не первый день на свете-то живу. И в Персии бывал, и в других землях. Да и в Посольском-то приказе не первый год. Против воли еще никому обрезание не делали да в ислам не принимали.
- Ну а как же тогда покойного государя, батюшку моего, в монахи-то против его воли постригли, а? - не унимался Тимофей.
- Тьфу ты! - разозлился Алмаз. - Я ему - про Фому, а он мне - про Ерему!
- Упрямец, - кивнул Романов, задумавшись о чем-то своем. Потом, отведя к дверям Иванова, сказал: - Ты вот что… Выйди-ка, дьяк, да погуляй маленько. Мне бы тут с вором-то поговорить нужно. Наедине.
Увидев, что дьяк колеблется, Никита Романов усмехнулся:
- Ты что, боишься, что я ему бежать помогу? Так уж не забудь, что я - тоже Романов. А разные лжешуйские, что на воле бегают, не с руки мне.
- Да ну, скажешь тоже, - обиженно проговорил Алмаз. - Только вот боярин, да в камере, да один…
- Ну так что ж он мне сделает-то? - еще шире улыбнулся Романов. - Ты же знаешь, что я и на войну хаживал, да и ворогов бить умею. А тут арестант бессильный. И вот еще что, - добавил боярин, подумав, - прикажи сюда водки принести. А то совсем он у тебя зачах.
- Предлагали уже, - фыркнул дьяк. - Только он же говорит, что пить будет только мед, да и то - из серебряной чашки.
- Ишь ты, - изумился Никита Иванович. - Из серебряной чашки… Эй, - крикнул он узнику. - А почему из серебряной-то?
- Лучше бы, боярин, из золотой, как царской особе положено, - отозвался Тимофей. - Ну, по бедности вашей да для узилища-то и серебряная сгодится…
- Во, видал, - покрутил головой Алмаз. - Особа царская, туды его…
- Ну так чего уж там, - сказал Романов, доставая кошель и рассматривая его содержимое. - Сколько тут у меня? Сколько копеек-то на серебряный ковшичек нужно? Э, ладно, - махнул рукой боярин, передавая кошель дьяку. - Пошли кого-нибудь, пусть купят. Ну, меду еще не забудь…
- Так уж лучше сам схожу, - недоуменно уставился дьяк, взяв деньги. - Поручишь кому, так половину денег украдут. Только не пойму я чего-то…
- Ну, опосля расскажу, - пообещал боярин и прибавил: - Ну, тогда уж еще водки мне прикупи да калач какой.
Алмаз Иванов, сын Иванов, дьяк Посольского приказа, ушел, пребывая в полном смятении чувств. Нет, то, что царский родич поможет бежать самозванцу, у него даже и в мыслях не было. Но все-таки о чем хотел говорить боярин с пытаным-ломаным арестантом, ему было непонятно.
Все же Алмаз Иванов, хотя и был из купцов (не простых, а из первых!), но дорогу к чину приказному сам пробил, умом своим. И не зря его уже начинали писать, как думного, с "вичем". Пока покупал ковшичек (полтину запросили!), да мед (еще гривенник), да водку (пять копеек), да сторговывался с пирожником, да рассовывал все купленное по карманам, вот тогда-то он и понял…
Боярин Никита Иванович побродил немного (а где тут побродишь?) и сел, посматривая на узника, который вольготненько лежал на соломе.
- Ты, Никита Иваныч, доброго допросчика изображаешь? - нахально поинтересовался Тимофей.
- Это как? - удивился Романов.
- Да так. В инквизиции католической по два допросчика. Вначале - злой, а потом - добрый. Узник злого-то пугается, а доброму все и расскажет. Тому только этого и надо. А после пытки начинаются.
- А! Молодцы католики, ловко придумали, - одобрил боярин. Потом, принюхавшись, спросил: - В бане-то когда был?
- Да я, боярин, по-маленькому и по-большому под себя хожу, - усмехнулся Тимофей. - А ты говоришь - баня.
- Хочешь, выпарят тебя, исподнее поменяют да порты простирнут? - спросил Романов.
- А еще - водки, да жратвы досыта, да девку голую, - в тон ему отозвался узник.
- Можно, - покладисто согласился боярин. - Только скажи. И девку, коли хочешь, и перину пуховую.
- А взамен-то что? - спросил Акундинов.
- Сам знаешь, - улыбнулся Романов. - Али подсказать?
- Стало быть, - криво улыбнулся Тимоха, - купить меня хочешь? Не мытьем, так катаньем… Должен я буду сказать, что не сын я великого государя всея Руси, а сын - стрельца вологодского, что лавку с сукном да холстами держал, а опосля у владыки Вологодского и Пермского жил. Верно, боярин?
- Верно, - кивнул Никита Иванович. - Правду всю и скажешь.
- А правду-то я уже всю сказал, - по-ангельски кротко улыбнулся Тимофей.
Пока Романов думал, что бы еще такое сказать, вернулся дьяк.
- Вот, боярин, то, что осталось, - сказал Иванов, возвращая кошель хозяину. Вытаскивая из-за пазухи покупки, забубнил: - За ковшичек платил…
- Да ну тебя к лешему, - отмахнулся Никита Иванович. - Знаю, что честно потратил, чего отчитываться-то вздумал? Ты расписки-то с торговцев не додумался взять? Вот смеху-то было бы…
- Дак, ну… - стушевался дьяк, выгребая расписки. - Деньги все-таки чужие… А куда ставить-то? - растерянно обозрел он камору.
- Да на пол прямо и ставь, - подсказал Тимофей и пошутил: - Пол не испачкаешь.
- Не, - покачал головой дьяк, не оценив шутки. - Негоже так. Счас, спроворю что-нибудь.
Скоро в камору внесли еще один табурет, на который Алмаз и выложил свои покупки.
- Мне-то выйти? - спросил Иванов и, не дожидаясь ответа, ушел.
- Вот, стало быть, тебе боярин древнего рода мед наливает. Как кравчий какой царский, - пошутил Никита Иванович, открывая принесенную дьяком скляницу и нацеживая в ковшичек хмельной медовухи.
- Ничо, - невозмутимо ответил Тимофей. - У пана Мехловского, так у того кравчий свой род от Юлия Цезаря числит. А Романовы, так те всего лишь от Андрея Кобылы, что Ивану Калите служил. Ну а Калита-то, он ведь внуком Александра Ярославовича был, который ниже своего брата Андрея сидел. Ну а от Андрея Ярославовича и мы, Шуйские, свой род ведем. Так что не зазорно мне от боярина Романова ковш с медом принять.
Никита Иванович едва сдержался, чтобы не треснуть этим ковшом по наглой морде. Однако сдержался, а после бережно передал серебряную посудину из рук в руки самозванцу.
Тимофей, с трудом удерживая ковшичек, с наслаждением сделал маленький глоток.
- Эх, хорошо! - выдохнул он, отставляя медовуху.
- Ну а чего так мало-то? - спросил боярин, от удивления забыв про свой гнев. - Пей себе.
- Хватит, - твердо ответствовал Акундинов. - Вкусный мед-то. Я ведь его, почитай, почти десять лет не пивал.
- Ну так кто и мешал? - ухмыльнулся Романов. - Чего и бегать-то было?
- Думал, что мои братья-государи помогут престол возвернуть.
- Тьфу ты, - плюнул в сердцах боярин. - Чего же ты, дурак, добиваешься-то? Я ведь могу тебя и медом поить, а могу и на дыбу отправить. Для этого мне достаточно дьяка свистнуть.
- Неделю меня на дыбе держат да плетью охаживают, а толку-то? Все одно от отца своего законного да от престола царского не отрекусь.
- А зря, - серьезно сказал Никита Романов, пристально посмотрев в глаза самозванца. - Не отречешься ты от глупости-то своей, так колесуют тебя али четвертуют. Можно ведь еще и на кол посадить.
- Ну а коли отрекусь, так и помилуете? - улыбнулся Тимофей. - Смешные слова ты мне, дьяк, говоришь.
- Ну, помиловать-то, положим, не помилуем. Сам понимаешь, вора, что себя за государя выдавал, никак не милуют. Но ведь и наказание же разным бывает. А хочешь, я перед государем похлопочу, чтобы он тебе жизнь оставил?
- И сидеть мне потом в тюрьме где-нибудь али в монастыре в каком - Кирилло-Белозерском там, Ферапонтовом?
- Да ну, - вскинул боярин брови. - Белое озеро слишком близко. Уж коли монастырь - так в Тобольске где-нибудь али на Соловках. И не келью, конечно же, а темницу монастырскую. Зато, - назидательно поднял палец родич государев, - жив будешь! А жизнь, Тимошка, она в любом облике хороша! Посидишь так годков с десяточек, а там, глядишь, тебя и помилуют. А тебе только и делов, что сказать при дьяке да при писаре: "Я, мол, Акундинов Тимошка, приказной беглый. Из Москвы утек, потому что жену погубил по дурости да по пьянке да из казны деньги покрал. А то, что сыном государя покойного назвался, - так это меня бес попутал!" А государь наш, он добрый. Могу на кресте тебе поклясться, что Алексей Михайлыч тебе жизнь оставит.
- Неужто же родич твой, царь наш, меня так боится?
- Ну, бояться-то он, положим, не боится, - ответил боярин Романов. - Просто не хочет он, чтобы другим ворам пример был. А от самозванцев-то на Руси, ой, сколько вреда! Ведь самозванец-то - он как хоругвь, под которую все обиженные да недовольные собираются.
- Боярин Никита, - неспешно сказал Тимофей, подбирая слова, - ты, говорят, книжник превеликий. Я, когда в Вологде-то еще жил, у старого князя грамоте учился. Так он о героях да о мудрецах мне любил рассказывать. Не помню, как того мудреца звали, что в Элладе пребывал. Помню только, что к смерти его приговорили. Ну а потом, когда он в узилище сидел, пришли к нему ученики да сказали: "Учитель, стража подкуплена, да корабль тебя ждет. Мы, мол, тебя на руках вынесем". - Знаешь, что мудрец сей сказал?
- Знаю, - кивнул князь. - Мудреца того Сократом звали. Так вот сказал он, что всю жизнь учил людей и за науку свою к смерти приговорен. И коли сбежит он сейчас, то сам же свое учение и предаст.
- Вот-вот, - сказал Тимофей, уставя глаза вверх, в промороженный кирпичный свод темницы.
- Ну а помнишь, что Сократ сей предлагал всех детей у родителей отнимать, чтобы их государство на воспитание брало? Кто же из отцов-матерей свое дите неизвестно в какие руки отдаст?
Романов не стал говорить, что не все же такие родители навроде самого Акундинова, который спихнул робетенка на чужого дядю да и забыл о нем…
- А это правильно, - поддержал между тем идеи Сократа Тимофей. - Надо, чтобы все люди равные возможности имели. Твой-то сын, небось, на золоте-серебре ест да уже к боярской шапке примеривается? А все почему? Потому что в семье боярина вырос. А может, сын сапожника или пирожника умнее да тороватее будет?
- Может, и будет, - спокойно отвечал боярин. - Но сын боярский сыном боярским и останется, а сын крестьянский - сыном крестьянина. И Господом так заповедано, чтобы кому среди крестьян рождаться, а кому - в хоромах царских. А если башка на плечах да ум в той башке есть, то любой может в люди выбиться. Вон, дьяк-то, что допросы ведет, из торговых людей будет.
- Кто-то своим горбом добиваться должен, а кому-то все на блюдечке принесут. И где же тогда справедливость-то Божественная?
- Ну а кто ты таков, чтобы судить о справедливости-то? Да и я не поп, чтобы все это растолковывать. По мне - порядок во всем быть должен.
- Ну и хорош ли тот порядок? - усмехнулся самозванец. - В Думе дураки сидят. В уездах воеводы - вор на воре сидит да вором погоняет. А в войсках? Пока один дурак спорит с другим, кто знатнее, колотят русских и в хвост и в гриву.
- А ты, стало быть, хороший? - подошел к Тимофею боярин Романов и посмотрел на него сверху вниз: - А кто же тогда столько покойников-то за собой оставил? Не ты? Жену свою - не ты убил? А по дороге, когда в Польшу шли, сколько убил? Конюхов твой шестерых за тобой насчитал, так не про всех же и знает… Чего ради? Прежде чем других-то поучать, сам по совести жить попробуй.
- "Цель оправдывает средства", - процитировал Акундинов и пояснил: - У меня ведь, как у царского сына, мерки другие.
- Да какой ты к е… матери сын царя! - вспылил-таки боярин, резко соскакивая с места. - Ты - самозванец… Вон у дьяка-то бумаг целая корзина исписана. Уж там кого только не допросили - и мать твою, и соседей вологодских, и приказных, кто с тобой служил. Все там про тебя прописано: когда родился да где крестился… когда женился… Да отписок посольских сколько! Собрать - так житие получится. Только не святого, а самозванца… Один Конюхов твой на две кипы бумаг нарассказывал - и про Италию, и про Сечь Запорожскую. И про то, как ты с князем Рокоци союз против Польши заключал, и про то, как в Швецию ездил, а потом с императором встречался… Все твои предательства обсказаны! А ведь всех, кто знал тебя, на дыбе пытали.
- Ну, на дыбе-то чего только не расскажут, - кротко сказал Тимофей. - Тебя, боярин, на дыбу подвешать, так и ты расскажешь то, что было и чего не было. А я - как был государь законный, то так им и умру.
- Ну, мать твою в… - витиевато выматюгался книжник и родич царский. - Ну, либо у тебя с башкой что-то не так, либо упрям ты сверх меры.
Немного успокоившись, боярин углядел на табурете косушку с водкой, про которую он совершенно забыл. Обломав сургуч и не приметив чарки, Никита Иванович основательно приложился к горлышку. Ну прямо-таки как простой стрелец.
- Ладно, - переведя дух, сказал Романов. - Ну, положим, в Москве-то у тебя враги. А почему же тогда ни в Турции, ни в Польше, ни в Римской империи у тебя ничего не вышло? Что скажешь-то?
- Ну а я виноват, что на государей ровно мор какой-то напал? - спокойно отозвался Тимоха. - Падишаха турецкого янычары удавили. Король Владислав в тот же год помер. Дьерд Ракоци… Один государь пообещает, так тут же и преставится…