- А еще люди-то баяли, - продолжал Костка, - что к Федоту людишки разные ходят, ежели дело какое нужно решить. Ну, порешить там кого… Может, знавал ты Муху-великана? Был тут у нас боец наемный.
- Это который на Божьем суде у Расторгуева был? - пытался припомнить Тимоха. - Тот, что дворянского сына Семина изувечил? Помню. Из татар крещеных. Здоровый мужик был - поперек себя шире и кулачищи пудовые. Он тогда Семину всего один разок и врезал, да так, что у того челюсть набок перекосилась.
- А что с ним стало-то, знаешь?
- Вроде зарезали его по пьянке… - пожал плечами Акундинов. - В кабаке будто бы с пьяными ухарями столкнулся, не то с мясниками костромскими, не то с соледобытчиками камскими.
- Как же, по пьянке! - хмыкнул Конюхов. - Его Гаврила Потапков, стольник царский, на Божий суд вместо себя нанял. За десять рублев! Он, Потапков-то, с боярином Троекуровым из-за вотчины поспорил. Будто бы отрезал боярин от его поместья две десятины, что еще пращурам Гаврилиным за службу дадены были. Потапков-то - столбовой дворянин, а какой-то евонный дед при Федоре Иоанновиче окольничим был. Вот схлестнулся он с боярином да челобитную на него написал. Дело-то долгонько разбирали - года два. Уж сколько на том стряпчих да подьячих озолотилось - не счесть! Ну, тогда и захотел Потапков на Божьем суде биться. Нанял он Муху-великана, а боярин, как узнал про то, испужался. Самому-то ему супротив холопа, пусть и бывшего, выходить - честь боярская не позволяла, а нанять кого - так сильнее Мухи на Москве никого не сыщется. Мужик - что на кулачках, что на саблях - лучше всех. Все ж не зря он в боевых холопах у князя Оболенского служил, а за Смоленскую войну ему вольную дали, потому что боярину жизнь спас. Троекуров-то людишек послал к Федоту да двадцать рублев тому заплатил. Так за те деньги Федот своим людишкам-то и шепнул, что следует. Пятеро на Муху-великана и напали. Троих-то он насмерть убил, одного искалечил, а последний исхитрился да нож ему в спину и засадил. Ну, пятого-то он, хоть и полумертвый уже, но задавить сумел. Тело-то Мухино в Яузу бросили. Рыбаки, говорят, вытащили через неделю - он весь раками объеден, только по кресту и узнали!
- Да… - обронил Тимофей негромко, - с такими лучше не связываться. Себе дороже.
- Так ты цыгану с Федотом проиграл? - вдруг понял Костка, побледнев.
- Им, собакам, - повесил Акундинов буйну голову.
- Так, может, боярину рассказать? - предложил вдруг Конюхов, но спохватился. - А, бесполезно. Боярин только осерчает, а помочь-то не сможет. Как помочь-то? Ежели только тебя в острог садить, али в монастырь отправлять навечно. Стрельцов, конечно, может боярин послать, чтобы кабак-то прикрыли, - принялся рассуждать приятель. - Только не будет же Федот в кабаке сидеть да у моря погоды ждать. Да и то… Стрельцов посылать - шума будет много, до государя дойдет… А так все одно платить заставят. Эх, как же тебя угораздило-то?
- Как, как, головой об косяк! - злобно огрызнулся Тимоха. - Чего уж теперь скулить-то, поздно. Двести рублев отдать надобно.
- Ой, Тимоша! - по-бабьи всплеснул руками Конюхов. - Где же такие деньжищи-то взять? Может, продадим чего?
- А что продавать-то? - почесал затылок хозяин. - У меня имущества - все на мне, да сабля отцовская где-то под печкой лежит. Самому если только головой к кому заложиться. Так ведь и то, больше ста рублев не дадут. А барахло… Все, что есть, - все Танькино. Да и время нужно, чтобы продать-то его. А времени-то и нету!
- В долг у кого взять? - неуверенно предложил Конюхов, понимая, что двести рублей никто без залога не даст. А залог - так его тоже еще найти нужно… - Или украсть, если…
Костка, сказав такое, сам испугался сказанного. Чтобы замять неловкость, выцедил из бутылки оставшиеся капли в чарку Тимохи.
- Да чего там мучаешься-то, - усмехнулся Тимофей, доставая из кисы копеечку. - Сбегай в трактир - пущай бутыль нальют. Только посуду возьми, - указал он на пустую бутылку, - дешевше выйдет. А я пока чего-нибудь на закуску найду.
Танька хоть и поорала, но выдала мужикам миску с капустой да с солеными огурцами и несколько ломтей сала с хлебом. Ну а пару луковок Тимофей взял сам.
По большому-то счету супруге был грех жаловаться. Ее муж, по сравнению с другими прочими мужиками, пил нечасто. Так, может, раз, а может, два раза в месяц. Да и во хмелю был не особо дурным и бил нечасто, только если вспоминал, что досталась ему невеста "порченой". Танька, правда, за словом в карман не лезла. Говорила, что заместо девственности своей, коей полкопейки цена в базарный день, вытащила его из с…й Вологды, хорошее приданое принесла да место в приказе.
Когда запыхавшийся довольный Костка притащил бутыль, Тимофей уже успел накрыть на стол. Посему вторую выпили по-человечески - с закуской. Дальше хорошо так посидели, душевно. Песен каких-то попели… Правда, на следующий день, когда нужно было идти в приказ, Тимофей едва-едва сумел встать. Хотел было опять "заболеть", но пересилил себя.
Весь день он был "вареный". Но, к счастью, никаких важных дел не было: боярин с дьяком в приказ вообще не зашли, поэтому можно было тихонько дремать в уголке, время от времени посылая младших подьячих за квасом. Хотелось, правда, пива попить, но - не рискнул: вдруг да боярин явится?! Одно дело - с похмелья человек, а другое - пьяный на службе. Зато к вечеру голова уже совсем посвежела, да и пока сидел и размышлял, кое-что удумал…
…Василий Шпилькин, подьячий средней руки Разбойного приказа и давний, еще с Вологды, знакомец (да не просто знакомец, а кум!), был дома. Когда Тимофей постучался, он вместе с женой Людмилой и детьми ужинал.
- Кого это там принесло? - проворчал Васька и недовольно сказал жене: - Сходи посмотри…
Когда улыбающаяся Людмила ввела нежданного гостя, Шпилькин обрадовался:
- О, Тимоша! Сколько лет, сколько зим! Слыхал про радость твою! А мы уж решили, что загордился, как старшим-то приказным заделался! Эдак кум-то мой дьяком скоро станет. Вот уж точно он тогда от нас нос воротить будет.
- Ну, скажешь тоже, - обнял приятеля Тимофей, выгребая из-за пазухи гостинцы - бутылку с "зеленым" хозяину, "косушку" сладенькой наливки для Людки, большой печатный пряник для нее же и целую охапку петушков на палочках для детей.
- Вот видишь, - обернулась довольная баба к супругу. - Как люди-то добрые в гости ходят?! Не то что некоторые: себе выпивки принесут, а про баб-то и не вспомнят! Ну-ка, щи вначале дохлебайте, - прикрикнула она на ребятишек, радостно ухвативших сладости.
Людмилка, ушлая молодая бабенка, была охотница до сладких наливок и настоек. Как-то раз, когда Васька изрядно напился и заснул на полатях вместе с детьми, Тимоха, впавший в раж, стал приставать к захмелевшей молодухе. Она не шибко-то и сопротивлялась, когда кум заваливал ее на сундук. (Ну что и за кума, коль под кумом не была?) На следующий день, протрезвев, оба решили, что между ними ничего не было. А во второй-то раз, когда Шпилькины заходили в гости, то и Людка так пристала к Тимохе, что пришлось уходить с ней в баньку, а потом еще и выдумывать, что у бабы случилось долгое расстройство желудка, а сам хозяин в это время отлучался на службу. Словом, сочинить такую байку, в которую мог поверить только муж. Танька не очень-то поверила…
- Ну вот, стало быть, чин обмоем да и поужинаем заодно! - радостно сказал Василий, доставая стаканы. - Давай-ка миску куму неси, - велел он жене.
- Да не, выпить - выпью чарочку, а ужинать не буду, - отказался Тимофей. - Чего-то есть неохота, да и некогда…
- А чего ж тогда водку-то принес? - удивился Васька.
- Ну, выпьешь и один. Или сбережешь да остатки с кем-нибудь допьете, - махнул рукой Акундинов. - Я ведь по делу. Ну, выпьем вначале. За встречу да за чин мой новый.
Выпили. Василий и Людмила заработали ложками, наворачивая оставшиеся от обеда щи, а Тимоха захрустел огурцом.
- Ну так вот, такое вот дело, - принялся объяснять Акундинов. - Ты ведь помнишь, что у батьки-то моего, царствие ему небесное, лавчонка суконная была?
- Ну, помню, - кивнул Шпилькин. - Как сейчас помню - была она у церквы деревянной, у Апостола Андрея. Вместе с церковью потом и сгорела. Церкву-то новую при мне еще из камня строить стали.
- Вот-вот, - прервал Тимофей воспоминания друга-земляка. - Держал он лавку, пока в стрельцах-то был, а лавка-то возьми да и сгори. А батька после того, как тати его изувечили, при владычном дворе жил. Помнишь ведь, из милости нас взяли?
- Ну почему же так - из милости-то? - примирительно сказал Василий, понимавший, что для Тимофея это не очень-то приятные воспоминания. - А может, владыка-то тебя уже сразу, пока ты мальцом еще был, в зятья решил взять? Батьку-то он как будущего родственника к себе во двор и взял. Ты же парень-то грамотный. Не зря же сам воевода Лыков тебя азбуке учил. Значит, глянулся ты и воеводе, и владыке. А уж архиепископ-то наш Варлаам был силен! Может, был бы он жив, так и стал бы сейчас митрополитом, а то и патриархом!
- Ну, патриархом, положим, Варлаам бы не стал, - уточнил Акундинов, знавший церковные правила и обычаи гораздо лучше друга. - Он ведь до того, как в монахи-то постричься, женатым был. А тех, кто был женат, в митрополиты да в патриархи не ставят.
- Ну, архиепископ-то тоже! Да и батька-то не приживалом был каким-нибудь взят, а старшим дворовым.
- Да чего уж там, - махнул рукой Тимофей. - Дело-то давнее. Но вот оказалось, что у батьки-то какие-то дела были с купцами аглицкими, что из Архангельска в Москву товары везли. И вроде бы давал он им деньги, чтобы сукно ему в лавку привезли. А англичанин тот, кому батька деньги отдал, то ли заболел, то ли помер. Сукно он нам не привез, а деньги, стало быть, пропали…
- Может, еще по одной? - предложила зарозовевшая Людмила, ласково поглядывая на мужиков.
- А что - баба, а дело говорит, - крякнул обрадовавшийся Шпилькин, не понимающий: при чем тут Демид Акундинов да аглицкое сукно?
Выпив, Тимофей продолжил рассказ:
- Так вот, передал мне человек один из гостиной сотни, что у англичанина-то сын остался. Раньше-то совсем малой был. А вырос, записи отцовы посмотрел - и хочет он со мной рассчитаться. Либо - сукном, либо - ефимками.
- Ишь ты, - поразилась Людка, - как в быличке какой…
- Ну при чем тут быличка-то? - рассудительно заметил муж. - Просто в Англии-то народ честный живет, а не то что наши воры. Наши-то купчины за отцовы-то долги хрен с редькой рассчитались бы…
- Ну, не скажи, - возмутилась супруга. - Помню, как тятенька мой за потраву, что его отец помещику Алексееву нанес, пять годов платил.
- Ну, так то помещику. Попробовал бы не платить, так и сам и дети его холопами бы стали! - засмеялся Василий.
- Чего это холопами? - завелась слегка пьяненькая Людка. - Мы всю жизнь посадскими были. У батьки-то моего своя катавальня была. Да в наших валенках вся Вологда ходила!
Тимофей, терпеливо выждав, пока супруги не закончат спор, вернулся к повествованию:
- Стало быть, англичанин не сегодня завтра на Москве будет да ко мне придет. И хочу я его попросить, чтобы он не долг мне вернул, а в дело взял. Долг-то мне чего теперь? Я уж думать-то про него забыл.
- А что - дельно! - одобрил Василий. - Очень даже дельно. Только сколько сукна-то он батьке задолжал? А вдруг для дела-то не хватит?
- Скорее всего, не хватит, - согласился Тимофей. - А сколь долг велик, так и не знаю. Хорошо, если рублей двадцать. А коли рупь-два? У меня тут такая мысля… Англичанину тому, чтобы в Москве-то торговать, амбар какой али склад для товаров нужен. А зачем ему у кого-то чужого брать, если у меня и дом большой, да сараи имеются?
- Ну, Тимофей, ну, голова, - восхитился Василий, опять берясь за бутылку и собираясь налить гостю.
- Не, мне хватит, - твердо сказал Акундинов, прикрывая стакан ладонью. - Вы мне лучше вот что скажите… - замялся он. - А не можете ли ожерелье на день-другой одолжить?
При этих словах супруги притихли. Тимоха Акундинов, конечно, лучший друг и земляк, но!.. Жемчужное ожерелье, доставшееся Шпилькину от дедов-прадедов, стоило больших денег…
- А зачем оно тебе? - удивленно спросила Людмила.
- Хочу англичанину этому пыль в глаза напустить, - улыбнулся Тимоха. - Пусть он, чудак заморский, думает, что я человек небедный, а стало быть, за маленькие-то деньги с ним в долю не пойду. А так посмотрит он на ожерелье да подумает - купец-то богатый! А после, глядишь, и согласится в долю-то меня взять. А там, - сделал Акундинов многозначительную паузу, - глядишь, и ваш сарай для дела пригодится…
- Да у меня ведь еще и повить пустая, - задумался Шпилькин, - сена-то там нет - скотину мы не держим. Почитай, еще один готовый склад!
- Ежели что, так мы и летнюю избу можем освободить, - горячо поддержала Людмила.
- Ну, только это ведь еще все вилами на воде писано! - слегка осадил Тимофей друзей. - Нужно еще этого иноземца-то уговорить…
- Стало быть, нужно уговорить… - согласился Васька. - Людка, ты как думаешь?
- А что, - загорелась и Людка. - Лишняя копейка на дороге-то не валяется. Глядишь, и мы в люди выйдем. Не все же на голое жалованье-то жить. Подарки-то, что носят, - слезки одни. Детям на портки да мне на ленты…
Людмила сорвалась с места и убежала в светелку. Там, порывшись в каких-то тайничках (мало ли вор какой, от которого и замки не уберегут!), принесла завернутое в шелковый платок ожерелье.
- Так вот вместе с платком и бери, - подала баба драгоценность. - Токмо смотри, - полушутя-полусерьезно напутствовала она, - не вздумай потерять! Глаза выцапаю!
- Ну, скажешь тоже, - обиженно отозвался Тимофей, засовывая жемчуга за пазуху и поднимаясь с места.
- На посошок? - предложил слегка охмелевший хозяин.
- Ну ты чего! - даже возмутился гость. - Куда же я пьяный да с этаким богатством?
- Это правильно, - похвалил его Васька, наливая себе и супруге. - Ну а мы тогда выпьем тут еще за почин!
…Найти в Москве покупателя на жемчужное ожерелье большого труда не составляло. Гораздо труднее было уговорить купца дать нужную сумму. Хотя жемчуга и стоили все сто рублев, но давать их никто не спешил. Купцы, как сговорившись, предлагали кто семьдесят пять, а кто восемьдесят талеров. А в залог так и вообще давали только пятьдесят ефимков. Подумав, Акундинов решил-таки продать Васькино ожерелье за восемьдесят талеров!
- Один хрен! - махнул рукой Тимоха. - Где я потом найду пятьдесят ефимков, чтобы ожерелье-то выкупить?
Конечно, обманутых земляков было жаль. Но ведь себя-то еще жальче!
Получив восемьдесят ефимков, Акундинов пошел на Денежный двор. Свернув с широкой Фроловской улицы на Лубянку, а там в сырой Лучников переулок, подошел к длинной караульной будке, перекрывавшей вход. Двое скучавших стрельцов встретили его спокойно. Чай, уже привыкли, что мимо них туда-сюда несли серебро.
- Чего несешь? - поинтересовался один. - Ефимки али лом?
- Ефимки, - сказал Тимофей, показав мешок. - Вот копеечки надобны.
- Ну, проходи, - зевнул первый стрелец, а второй постучал древком бердыша в низенькую дверцу, ведущую не во двор, а куда-то вбок: - Елферий, открывай…
Дверца открылась, и Тимоху впустили в низенькую каморку, где был стол, покрытый сукном, да безмен, висевший на стене. Елферий - низенький мужик, похожий на хорька, кивнул на стол:
- Высыпай. Считать будем, - недовольно сказал он.
- А считать-то зачем? - удивился Тимофей, но спорить не стал, а вывалил все добро на стол.
- Для того, чтобы знать, - объяснил приказной, вытаскивая из-под стола сундучок, окованный железными полосами. Достав из него лист бумаги, перо и медную чернильницу с крышечкой, добавил: - Лучше бы ты лом серебряный нес. Лом-то серебряный - р-раз, и взвесили. А ефимки-то считать придется.
Когда пересчитали, подьячий (или кто он там?) записал общий итог на бумажку и сказал:
- Ступай теперь прямо до самого колодца. Как дойдешь, то свернешь направо. Там казенные избы да палаты стоят. И дьяк там с Денежного двора сидит али подьячий. Найдешь кого да и обскажешь, что к чему, а он и распорядится. А там либо прямо при тебе все сделают, али готовыми копеечками дадут.
Войдя в огромный двор, покрытый драночной крышей на столбах, Тимофей с недоумением закрутил головой - а куда тут дальше-то идти? Где тут прямо-то? Если прямо идти, то стоят навесы, под которыми сидят и стучат молотками хмурые мужики. Присмотревшись, Акундинов понял: "Мать честная, так они же из проволоки копейки чеканят!" И никакого уважения ни к серебру, ни к тем маленьким чешуйкам, за которые на большой дороге могут и кишки выпустить! Хотя, как заметил наблюдательный глаз старшего подьячего, копеечки мастера стряхивают не куда попало, а в кожаные мешочки, которые после их заполнения забирают чисто одетые мужики и куда-то уносят.
Углядев просвет между навесами, Тимофей понял, что это и есть путь к приказным избам, и пошел, едва ли не задевая локтями столбы. Где-то почти на середине его остановила чья-то рука.
- Слышь, мужик, - раздался негромкий шепот. - Постой…
Акундинов невольно сбавил шаг, а потом и вовсе остановился. Да и как не остановиться, если тебя ухватили прямо за полу кафтана?! Из-за столба, подпиравшего кровлю, вылез тороватый мужичонка в прожженных штанах и кожаном фартуке на голое тело:
- Сколько несешь-то? - спросил мужик.
На дьяка мужик явно не походил, и поэтому, смерив незнакомца взглядом, Тимоха буркнул:
- Сколько надо, столько и несу.
- Давай по пять процентов с рубля, но… - поднял многозначительно палец мужик. - Без записи и мимо боярина…
- Это как? - заинтересовался Тимофей, который обычно видел копеечки только в готовом виде, когда получал свое жалованье у казначея. Что значили проценты с рубля, он не особо-то понимал.
- Да просто, - объяснил мужик. - У тебя сколько талеров-то с собой?
- Восемьдесят штук.
- Ну вот. Только давай-ка с дороги сойдем, - предложил мужик, увлекая его в сторону за собой.
Прошли подальше и встали около каких-то барабанов, которые крутили две лошади. Мастеровой продолжил:
- Так, если у тебя восемьдесят талеров, и из каждого, считай, выйдет по шестьдесят четыре копейки, сколько всего-то выйдет?