Драматургия. Интерес к театру возник у Гоголя ещё в родном доме и укрепился в гимназии. Здесь был драматический кружок, в котором он деятельно участвовал как режиссёр, актёр и декоратор. По отзывам товарищей, Гоголь превосходно играл комические роли и позже, в Петербурге, пробовал поступить на сцену, но неудачно. В то время на сцене ещё держались старые традиции. Игра актёров была условной и мало естественной. Актёр не умел и не мог изображать человека, каким он являлся в жизни. Он не мог просто ходить, говорить или улыбаться, но должен был "играть", т. е. декламировать, сопровождая свою игру эффектными позами и жестами. Гоголь на испытании в Петербургском театре читал просто и естественно, и ему было отказано в приёме. Неудача на экзамене объясняется ещё и тем, что Гоголь, превосходный комический актёр, выбрал для чтения не свойственную ему трагическую роль.
К драматургии Гоголь обратился в самом начале своей писательской деятельности. В 1832 г. он задумывает комедию из жизни петербургской бюрократии под названием "Владимир 3-й степени". Главным лицом этой комедии должен был стать один петербургский чиновник, больше всего в жизни ценивший ордена. Его страстным желанием является получение ордена Владимира 3-й степени. От этой навязчивой мысли он в конце концов сходит с ума и начинает самого себя воображать Владимиром 3-й степени.
Комедия была задумана как обличение высшего чиновного круга. В ней, по словам Гоголя, было много "злости, смеха и соли". В одном из писем писатель говорил, что его "перо так и толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит. А что из того, что пьеса не будет играться: драма живет только на сцене. Без неё она как душа без тела".
Однако комедия "Владимир 3-й степени" не пропала для русской литературы совсем. В дальнейшем из неё вышли одноактные пьесы, окончательно отделанные Гоголем к 1842 г. Это – "Тяжба", "Утро делового человека", "Лакейская" и "Отрывок". Во всех этих драматических отрывках нужно отметить новаторство Гоголя как в содержании, так и в реалистических приёмах его обработки. Из небольших драматических опытов Гоголя надо упомянуть одноактную комедию "Игроки". Пьеса интересна своим построением. В ней нет обычной любовной интриги, нет даже ни одной женской роли, и вместо обычной темы обманутой добродетели выведены мошенники, обманутые ещё более ловкими мошенниками.
В 1833 г. Гоголем была начата комедия "Женихи", переделанная затем в "Женитьбу", законченную в 1842 г. Это была первая в русской литературе комедия, в которой изображались черты быта средних слоёв городского общества. Действие происходит в среде петербургского купечества и мелкого чиновничества. Купеческая дочь собирается замуж и ищет мужа с помощью свахи. Через дом невесты проходят несколько женихов, интересующихся не столько невестой, сколько приданым. Гоголем удачно схвачены и убедительно изображены характерные черты действующих лиц, в первую очередь – Подколесина и Кочкарёва. В пьесе много комических ситуаций, в которых проявляются метко подмеченные особенности изображаемой среды.
В "Женитьбе" Гоголь открыл целую область русской жизни, фактически ещё не затронутую русской литературой. Здесь он явился предшественником А.Н. Островского с его многочисленными бытовыми пьесами.
"Ревизор". Убеждение Гоголя, что театр – это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра, вдохновляет его: "Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь, если примешь в соображение то, что в нём может поместиться вдруг толпа из пяти, шести тысяч человек, и что вся эта толпа, ни в чем не сходная между собою, разбирая по единицам, может вдруг потрястись одним потрясеньем, зарыдать одними словами и засмеяться одним всеобщим смехом". В этом своём убеждении Гоголь черпал силы для многократных переделок и дополнений к "Ревизору". В результате, если текст комедии занимает в последнем варианте приблизительно 120 страниц, то приложения к ней – 90. Причем сегодня разбираться в "Ревизоре", не привлекая такие из них, как "Предуведомление для тех, которые пожелали бы сыграть как следует "Ревизора"", "Театральный разъезд после представления новой комедии", "Развязка "Ревизора"", недопустимо.
Много сил потратил писатель на то, чтобы разъяснить замысел комедии, которой он отдал восемь лет труда: "В "Ревизоре" я решился собрать в одну кучу всё дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем".
Первое представление "Ревизора" состоялось 19 апреля 1836 г. В театре присутствовали царь, его семья и его приближенные: "Ну, пьеска! Всем досталось, а мне более всех!" – такое впечатление произвел спектакль на высочайшего зрителя. Он повелел министрам, петербургским чиновникам побывать на представлении, а автора наградил золотой табакеркой. Об этой особенности своего таланта придавать характер всеобщности изображённому Гоголь знал: "…Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счёт", – и много пострадал от этого. В письме к М.С. Щепкину он поделился своими впечатлениями от первых спектаклей "Ревизора": "Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях; полицейские против меня; купцы против меня; литераторы против меня. Бранят и ходят на пиесу; на четвертое представление нельзя достать билетов. Если бы не высокое заступничество государя, пиеса моя не была бы ни за что на сцене, и уже находились люди, хлопотавшие о запрещении её. Теперь я вижу, что значит быть комическим писателем. Малейший призрак истины – против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия".
Но главной причиной огорчений Гоголя было не отрицательное мнение части публики, а неудачная игра актёров, не понявших замысла автора и изо всех сил пытавшихся смешить публику. Особенно огорчил его актер Дюр, игравший Хлестакова: он сделал из своего персонажа обыкновенного враля, но "Хлестаков вовсе не надувает, он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит… И вот Хлестаков вышел детская, ничтожная роль! Это тяжело и ядовито-досадно".
Немало претензий было у автора и к игре других актёров. Это было тем более обидно, что помимо истории с чиновником, принятым обывателями города за важную персону, и всех последствий этой невероятной истории, в "Ревизоре" было много таинственного, недоступного ленивому уму. Недаром Гоголь сравнивал комедию с запертой шкатулкою, ключ к которой лежит рядом, но никому не приходит в голову им воспользоваться. Действительно, внимательному читателю и зрителю открываются многие секреты автора.
Можно начать с истории о сюжете комедии, подаренном Гоголю Пушкиным. Возникает вопрос, зачем было дарить сюжет, многократно использованный уже в русской литературе до Гоголя. Это произведения Нарежного, Вельтмана и, конечно же, комедия Г.Ф. Квитка-Основьяненко "Приезжий из столицы, или
Суматоха в уездном городе", которая с 1827 г. кочевала по многочисленным сценам провинциальных театров. Говорили, что и самого Пушкина в Твери приняли за важную персону.
После смерти в его бумагах был обнаружен набросок похожего сюжета: "Криспин (Свиньин) приезжает в губернию на ярмонку, его принимают за ambassadeur. Губернатор честный дурак, губернаторша с ним проказит. Криспин сватается за дочь". Этот отрывок цитировался в книгах о Гоголе и прежде, но… с купюрой. А в ней-то и вся цель пушкинского подарка. Слово, написанное по-французски, опускалось (см., например, книгу В. Вересаева "Гоголь в жизни"), В переводе оно означает – посол, посланник, член посольства. В контексте жизни и творчества Пушкина этот отрывок обретает особенный смысл.
По поручению Николая I Пушкин работал над "Историей Петра Великого". Он обработал огромное количество материалов, подробно описывающих все периоды жизни Петра. Поэт сознавал важность и ценность предпринятого труда, но понимал также, что не все места жизнеописания царя, которого Николай I буквально боготворил, ему понравятся. И оказался прав. После смерти Пушкина Николай приказал опечатать все его бумаги, а рукописи, касающиеся "Истории…", выделил особо и запретил печатать "по причине многих неприличных выражений на счёт Петра Великого". В запрещённых бумагах представляют интерес материалы "о тайном посольстве" в Европу, в котором двадцатипятилетний Пётр принимал участие инкогнито. И вот ситуации, когда обычного человека принимают за важную персону, привлекли внимание Гоголя. Познакомившись с трудом Пушкина, он обнаружил много ситуаций, в которые попадал Пётр и которые переосмыслены им в "Ревизоре". Конечно, отождествлять фигуры Петра и Хлестакова нельзя, но основания для ассоциаций имеются.
Интересно, например, узнать, что первоначально фамилия Хлестакова была Скакунов. Это наводило на мысль о медном всаднике, хотя и Хлестаков также содержит скрытый намёк на царя, подхлёстывавшего Россию.
Можно представить восторг Пушкина, который, слушая чтение "Ревизора", хохотал над узнаваемыми ситуациями.
К сожалению, недостаток места не позволяет коснуться такой важной в комедии темы, как тема масонства. Есть сведения о том, что Пушкин подарил Гоголю листок со своим рисунком, изображавшим А.А. Жеребцова, главу масонской ложи "Соединенные друзья". Внешность его была очень похожа на внешность актера Сосницкого, первого исполнителя роли городничего. Не случайно, видимо, Хлестаков в своём письме пишет, что "городничий глуп, как сивый мерин".
Поразительно доказательны и интересны многочисленные ассоциации, реминисценции, аллюзии, которые обнаруживает исследователь С.А. Павлинов, сопоставляя "Ревизор" с "Похвалой глупости" Эразма Роттердамского. Приведем только один пример: "У дурачка, что в сердце скрыто, то и на лбу написано, то и с языка срывается, – говорит Глупость. – Мое лицо – правдивое зеркало души опровергло бы его без долгих речей". Сразу приходит на память эпиграф, который поставил Гоголь перед одним из последних вариантов "Ревизора": "На зеркало неча пенять, коли рожа крива. Народная пословица". Павлинов пишет: "Вот, может быть, тот ключ, что лежит рядом со шкатулкой-пьесой, о которой говорил Гоголь. И зеркало – это глупость и несовершенство нашей жизни. А кривая рожа в нём – это наша душа, лицо "ветреной совести", нашей больной совести – самого большого человеческого порока, зависящего только от нас самих".
Таким образом, открывающаяся с помощью идей Эразма Роттердамского тайна "Ревизора" Гоголя оказывается заключена в нравственной ответственности человека перед самим собой за свою жизнь. И настоящее зло в мире – не мистические силы, а вполне реальная в своей обыденности и пошлости человеческая глупость. Глупец, кто подчиняется страстям и убивает свою душу.
Еще одна деталь: "Глупость латиняне зовут стультицией". Как не вспомнить знаменитый афоризм: "Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?" Как не обратить внимания на поведение действующих лиц комедии после открытия занавеса? Суетливо и старательно они пытаются усадить всех присутствующих на стулья. Больше всех стараются Городничий и Хлестаков.
Гоголь огорчался: "Странно: мне жаль, что никто не заметил честного лица, бывшего в моей пьесе. Да, было одно честное, благородное лицо, действовавшее в ней во всё продолжение её. Это честное, благородное лицо был – смех". Он был убеждён, что смеха боится тот, кто уже ничего не боится, и в "Театральном разъезде…" рассуждает о различных видах смеха. Но ведь и страх страху рознь. Правы те исследователи, кто видели в страхе движущую силу сюжета "Ревизора", заставившую чиновников так ошибиться в Хлестакове. "Ну, что было в этом вертопрахе, похожего на ревизора? Ничего не было", – сокрушается Городничий. Но одно дело страх, заставивший принять приезжего за важную особу. И совсем другое чувство, которое охватывает их всех при известии о прибытии настоящего ревизора. Это уже не страх, это ужас перед возмездием за пороки, за грехи, за тину мелочей, опутавших души, лишивших их человеческого облика. "Ничего не вижу, – кричит Городничий. – Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц; а больше ничего…" В заключительной сцене Гоголь использовал приём, доказывающий, по его мнению, законность и справедливость свершившегося: окаменение, омертвление всех присутствующих, намёк на сцену Страшного Суда, хранившуюся в памяти писателя с детства. По ассоциации вспоминается также судьба жены Лота, превратившейся в соляной столп за ослушание.
Однако в сознании Гоголя уже зародился замысел произведения, в котором он собирался указать истинный путь спасения всем, чью трагедию падения с такой художественной силой раскрыл в предыдущих произведениях.
"Мёртвые души". "Еду за границу, там размыкаю ту тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники. Писатель современный, писатель комический, писатель нравов должен подальше быть от своей родины. Пророку нет славы в отчизне. Что против меня уже решительно восстали теперь все сословия, я не смущаюсь этим, но как-то тягостно, грустно, когда видишь против себя несправедливо восстановленных своих же соотечественников, которых от души любишь, когда видишь, как ложно, в каком неверном виде ими всё принимается…" – писал Гоголь Погодину.
Гоголь увозил с собой замысел "Мёртвых душ" и первые главы, прочитанные им Пушкину. В его новой работе должно было быть три книги: первый том должен был живописать Русь, как она есть; второй – Русь на пути к исправлению; третий – Русь идеальную. Ад, чистилище и рай – как подметил литературовед Д.Н. Овсянико-Куликовский. Первый том виделся Гоголю не более чем крыльцом к грандиозному зданию. "Когда я начал читать Пушкину первые главы из "Мёртвых душ" в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моём чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: "Боже, как грустна наша Россия!" Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка! Тут-то я увидел, что значит дело, взятое из души, и вообще душевная правда, и в каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие света. С этих пор я уже стал думать только о том, чтобы смягчить то тягостное впечатление, которое могли произвести "Мёртвые души"".
Свет обнаружился в тех проникновенных лирических отступлениях, которые подарили читателю надежду. В письме Жуковскому осенью 1836 г. Гоголь вопреки первоначальному намерению изобразить Русь "хотя с одного боку" писал о своей работе: "Если завершу это творение, так как нужно его совершить, то… какой огромный, какой оригинальный сюжет. Какая разнообразная куча. Вся Русь явится в нём". Подобные противоречия у Гоголя на каждом шагу: и в масштабе величественного творения, и в отдельно взятом предложении. Отсюда и такая особенность в его языке, как алогизмы, составляющие неотъемлемую окраску его стиля: "Вот граница! – хвастается Ноздрев перед Чичиковым, – всё, что ни видишь по эту сторону, всё это моё, и даже по ту сторону… всё это моё". Ю. Манн считает, что в "Мёртвых душах" "можно встретить почти всё… формы "нефантастической фантастики" – проявление странно-необычного в речи повествователя, в поступках и мыслях персонажей, поведении вещей, внешнем виде предметов, дорожной путанице и неразберихе и т. д.".
Итак – "В ворота губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод…"
Но стряхнём с себя обаяние магнетической гоголевской речи. Недаром же первая страница "Мёртвых душ" стала объектом пристального внимания, исследования и интереснейших выводов целого ряда писателей и литературоведов. Не будем отвлекаться. Сидевший в бричке господин вовсе не был одним из тех заурядных жуликов, о которых уже были написаны и ещё будут созданы так называемые плутовские романы – от похождений князя Гаврилы Симоновича Чистякова до Остапа Бендера.
Сюжет "Мёртвых душ" не ограничивается историей Чичикова. Автор сообщает своему творению неповторимую оригинальность многообразными отступлениями: лирическими ("Русь-тройка"), публицистическими ("Счастлив писатель"), вставной "Повестью о капитане Копейкине", притчей о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче.
Павел Иванович Чичиков – один из двух характеров в первом томе, чей образ дается в развитии. Глава, где рассказывается биография Чичикова, помещена в конце первого тома, когда перед читателем уже развернулся во всем блеске тип приобретателя. Цель её не столько в обличении героя, сколько в изображении обстоятельств жизни, в которых человек сделался "подлецом".
Павел Иванович родился в бедной помещичьей семье, владевшей всего одним крепостным. О матери его не упоминается, а отец, когда пришло время Павлуше покинуть родительский дом, напутствовал его следующими словами: "…учись, не дури и не повесничай, а больше всего угождай начальнику, то, хоть и в науке не успеешь и таланту Бог не дал, всё пойдёшь в ход и всех опередишь. С товарищами не водись… а больше всего береги и копи копейку, эта вещь надежнее всего на свете… Всё сделаешь и всё прошибёшь на свете копейкой". Чичиков принял к руководству наставления отца и проявил редкую изобретательность и изворотливость в добывании денег. Чего только стоит таможенная операция с перегоном через границу стада баранов с двойной шкурой, под которой пряталась контрабанда. Очень разбогател Павел Иванович: "Но в нём не было привязанности собственно к деньгам для денег, им не владели скряжничество и скупость. Нет, не они двигали им, ему мерещилась впереди жизнь во всех довольствах, со всякими достатками, экипажи, дом, отлично устроенный, вкусные обеды, вот что беспрерывно носилось в голове его".
В город NN Чичиков приехал с хорошо продуманной целью. После того как он в очередной раз "пострадал за правду", Павел Иванович задумал новую операцию. Он собирался объехать окрестных помещиков и скупить у них мёртвые души. В России существовал порядок, в соответствии с которым помещик должен был уплачивать налог за каждого принадлежащего ему крестьянина. Количество крестьян устанавливалось переписью, которая называлась ревизская сказка. Но переписи проводились редко. В перерыве между ними крестьяне, случалось, умирали. Но это не освобождало помещика от уплаты налога до очередной ревизской сказки. Поэтому Чичиков представал перед таким помещиком истинным благодетелем, освобождавшим его от обременительных и ненужных расходов. Скупая по дешёвке, а где и получая даром документы на умерших крестьян (только Собакевичу могла придти в голову мысль ещё и нажиться на этой операции да Коробочка боялась продешевить), Чичиков становился владетелем купленных крепостных. Далее он мог использовать два варианта. Во-первых, заложить бумаги в ломбард, крепостная душа стоила около двухсот рублей, и солидно разбогатеть.