Бояринов печатается редко. Во многих престижных литературных журналах (например, в "Знамени" и "Новом мире") нет ни одной его публикации. Ни одной. Ничего, он это переживёт. Его стихам, как говорится, ещё настанет свой черёд. А стихи он пишет действительно замечательные. И разнообразные. Неверно считать, что Бояринов придерживается только силлаботонической манеры. У него немало верлибров, он мастер раешного стиха, постоянно обращается к фольклорным жанрам. Но в каком бы стиле он не писал, его стих всегда профессионален. Спрессован, пружинист, музыкален. И – всегда лиричен, и всегда – о душе. Вот, например, стихотворение под названием "Поздно".
Август осыпался звёздно,
Зори – в багряном огне.
Поздно досматривать, поздно
Встречи былые во сне.
Встретим улыбчивым словом
Первый предзимний рассвет.
Прошлое кажется новым,
Нового в будущем нет.
Дорого только мгновенье,
Только любовь на двоих.
Ты отогрей вдохновенье
В теплых ладонях своих.
Веки с трудом поднимаю,
Слёзы текут из очей.
Как я тебя понимаю,
Ангел бессонных ночей.
Полночью я просыпаюсь
С чувством неясной вины.
Каюсь, любимая, каюсь!
Поздно досматривать сны!
Эта лихая погода
С первой снежинкой в горсти
Нам не подскажет исхода,
Нам не подскажет пути.
Вырваться надо на волю,
Надо дойти до конца
Нам по бескрайнему полю
До золотого крыльца.
В темени невыносимой
Мы спасены от беды
Светом звезды негасимой,
Светом падучей звезды.
Владимир Бояринов вступил в пору литературной зрелости. Это в полной мере подтверждает книга "Испытания". Испытания пройдены успешно. 29.12.2010
Стихи и стихии "красного всадника"
Максим ЗАМШЕВ
Владимир БОЯРИНОВ.
"Красный всадник". -
Москва, "ВЕЧЕ", 2003.
В творчестве Бояринова гармонично сочетаются безукоризненное владение словом, поэтическая культура и стихийная, а порой и бесшабашная музыка русского стиха. Слова "стихи" и "стихия" не случайно, наверно, звучат так схоже. Кто-то сочтёт эту схожесть за мёртвый фонетический фокус, однако Бояринов из тех поэтов, кто способен, сам того не ведая, этот фокус оживить. В одном из главных своих стихотворений поэт пишет:
Я стихи не пишу уже целую вечность,
Я из дома безжалостно выгнал стихи,
И они, позабыв слепоту и увечность,
В эту вьюжную ночь разбрелись по степи.
Казалось бы, и рифма "стихи-степи" не из самых формально удачных. Но вслушайтесь, как эти слова точно сопоставлены по смыслу и звуку. Степь, как символ чего-то русского и бескрайнего прекрасно встраивается в метафорическую работу с самим понятием "стихи". Стихи, как персонажи стихотворного текста, у Бояринова одушевляются предельно. И нет в этом ни капли литературной натяжки, а лишь одна русская степная правда:
Хорошо, что нашли. Хорошо, что вернулись.
Хорошо, что простили меня, подлеца.
Хорошо, что взошли на крыльцо, не запнулись,
Долгим взглядом на степь оглянулись с крыльца…
Так поэт Бояринов обращается к своим стихам. Не это ли спасительный рецепт для тех, кто страдает вполне объяснимым в зрелом поэтическом возрасте творческим бесплодием? Стихи в книге "Красный всадник" обладают большой поэтической плотностью. Бояринов, подобно лучшим русским поэтам второй половины двадцатого века, очень умело и технично сцепляет слова между собой:
Дом покачивался ветхий,
Словно плавал по селу.
Ветер бил вишнёвой веткой
По оконному стеклу.
Здесь налицо та легкость, которая достигается за счёт напряжённой работы музыкального слуха. Для Бояринова поэзия не только "лучшие слова в лучшем порядке", но и сноп энергетического тепла. Причём сноп этот не бесконтрольно бьёт от стихотворной ткани, а умело направляется рукой мастера. Бояринов может очень лихо сказать:
Вспугнули зыбкий сон расхристанные бредни,
На косточках моих всю ночь катались ведьмы,
Всю ночь терзала боль беспамятное тело,
И вновь расстаться с ним душа не захотела.
И в то же время поэт порой поднимается до тончайших лирических откровений, где каждый поэтический шаг очень тих, но невероятно пронзителен:
Когда из поволоки
Пробрезжит на востоке
Рассветная межа,
Пускай тебе приснится
Осенняя зарница -
Заблудшая душа.
Стихи Бояринова разнообразны. Но разнообразие это классифицируется не по примитивному признаку – "эти стихи весёлые, а эти грустные". Разнообразие стихов Бояринова в том, что он, будучи поэтом одной надрывной струны, в каждом стихотворении говорит о многом и о разном. Ему мало поэтического пространства одной мысли, он всегда захватывает пласты и исторические, и философские. Вот страстное любовное стихотворение прозорливый взгляд стихотворца нанизывает на исторический стержень:
"Покрепче к седлу приторочь!"
Кричит мой надежный товарищ.
Батый, я украл твою дочь
И скрылся за дымом пожарищ.
Твоя золотая княжна
О прошлом не плачет напрасно,
В полуденных ласках нежна,
В полуденном свете прекрасна.
Необходимо отметить, что Бояринов легко опровергает расхожий и провокационный тезис о том, что русский поэт должен писать исключительно о селе, а не русский, или, как теперь принято говорить русскоязычный, о селе писать не должен. Всё это, конечно, чушь. И в городах достаточно крепких и свободных русских людей. С тоской поэт вспоминает о своём детстве. Для него нет различия между селом и городом. Всё это Россия. Бояринов глубоко и щемяще вздыхает:
Ещё дымок над крышей вьётся
И переходит в облака.
А дом отцовский продаётся,
Как говорится, с молотка.
Он любовно выписывает деревенские пейзажи. И находит время и место городу в непростой череде своих мыслей и образов.
Что делать мне, куда пойти никчёмному?
Неужто одиночества боюсь?
Эх, загуля… гуляю я по-чёрному!
По всей Москве верёвочкой завьюсь.
Глубокая, не искусственная символичность стихотворений Бояринова не позволяет представить его лирического героя деревенским жителем. Его герой – это русский всадник. И что город, что деревня, всё это остаётся за спиной. А Родина – она повсюду.
Не случайно образ лошади так важен для Бояринова и так часто встречается в его произведениях. Лошадь для Бояринова – символ вечного движения жизни, противовес стихии степей, почти синоним стихотворению.
Одним из любимых цветов автора книги является красный. Я не буду искать в этом цветовом предпочтение какой-то казуистический сакральный смысл. Для меня очевидно, что этот цвет близок Владимиру Бояринову как кровная полнота жизни, как цвет военного знамени, за которое проливали кровь отцы и деды, как цвет зари. И в этом вновь нет никакого пафоса. А Бояринов как поэт одновременно отвечает характеристикам "прост – не прост". И сказать о нём так, значит, ничего не сказать. Он любит и умеет работать с деталью, знает цену слову, но его стихи оставляет впечатление неиссякаемого потока,
бесконечной реки, и только формальное мастерство позволяет вовремя начать и вовремя закончить стихотворное движение по нему. И противостояние стихов и стихий – победа всегда на стороне стихов.
Опубликовано в газете "Московский Литератор", № 14, 2003.
Бояриновский перекат в реке русской поэзии
Он весь – дитя добра и света.
Он весь – свободы торжество!
Александр Блок
Иван САВЕЛЬЕВ
Сорвётся стылая звезда,
Сорвётся лист, сорвётся слово, -
Всё будет завтра, как вчера,
И послезавтра будет снова.
Всё повторится в простоте:
В ночи с гнезда сорвётся птица
И растворится в темноте,
Чтоб никогда не повториться.
Эти превосходные бояриновские стихи с насыщенной аллитерацией, бегущей по строкам, как голубая волна Времени, с антитезой – "повторится… чтоб никогда не повториться", – восходят к гениальному блоковскому "Ночь, улица, фонарь, аптека…", восходят к той высшей Поэтике, коей живёт самозабвенная и самодостаточная Муза Владимира Бояринова.
Бояринов – язычник, потому язык его стихов от фольклора, от мифа, от легенды, от Киева и, может быть, от самого князя Кия, – язычник Бояринов – это князь Кий на Троне Русской Поэзии. И с этого духовного Трона летит в читательские души его тронное Слово, не тронутое разорванным словом лжесовременности:
Рваный век вместился в годы,
Годы – в несколько минут.
Годы – гунны, годы – готы,
Скифы тоже тут как тут как тут.
Тьмы сбиваются в мгновенья,
Звенья – в строфы стройных строк.
"Так диктует вдохновенье", -
Говорит провидец Блок.
Какая поистине блоковская звукопись, какой блоковский ритм стихотворения, подтверждающий, что Поэзия-душа тишины, поэтического Слева, бережно под собою хранящего его духовный смысл, – вот где надо искать поэтическую индивидуальность многоголосых стихов Владимира Бояринова, и в самом деле вместивших в себя непраздные эпохи России, которые пытается разорвать нынешний рваный век, – но не удаётся безбожному веку этого сделать, ибо помнит Бояринов свой духовно-исторический исток – от Гомера через "Слово о полку Игореве" к Пушкину и – к Блоку, за которым – не убитый, но физически изнемогший! – стоит великий Твардовский.
Духовной рукою Слова прикасается Владимир Бояринов к Александру Александровичу Блоку, которого любил, понимал и принимал – почти единственного из всех поэтов Серебряного века – Александр Трифонович Твардовский, и уже вторая рука Слова чувствует близкую руку Александра Трифоновича.
Всё это счастливо происходит потому, что Бояринов истинно поэт-историк, ибо всё его творчество (и наглядное тому подтверждение – книга его избранных стихов "Испытания", куда вошли стихи нескольких десятилетий) пронизано Историей души народной, коя запечатлена в народном творчестве, ставшем основой мироощущения и неповторимой поэтической индивидуальности Поэта, как в этих его стихах:
Этой ночью над равниной
Дух земли струился пряный.
И, преданьями хранимый,
Брёл с востока конь багряный.
И зануздан, и осёдлан,
Но без всадника и цели
Проходил по тихим сёлам
И подковы не звенели.
А под утро дождик капал.
Мать печалилась о сыне.
На поляне заяц плакал
Да шептались две осины.
И пусть подковы этого коня не звенели, но на всю страну звенят подковы бояриновского стиха-сказа, высекая – поначалу в мелодичной строке, – а потом уже и в душе читателей духовные искры истинного народного бытия, перекидывая этот духовный мост из нашего времени к гениальной блоковскай поэме "Двенадцать", ибо его "Красному всаднику" под силу пробиться к ней чрез наше нынешнее безвременье.
Удивительные – почти сакральные, мистические! – случаются в поэзии совпадения: великий Блок, говоря о своей второй книге стихов "Нечаянная радость", писал: "Нечаянная радость" – это мой образ грядущего мира. В семи разделах я раскрываю семь стран мой книги".
В семи разделах книги "Испытания", как Александр Блок, раскрывает перед читателями семь стран своей книги и тончайший лирик современности Владимир Бояринов.
Как-то патриарх отечественной культуры академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв сказал: "Если книга не породила у вас ни одной самостоятельной мысли, значит, она напрасно прочитана (кроме справочников, но они не читаются подряд)". По счастью, это не относится к "Испытаниям", что же касается Лихачёва, то он сказал и более существенное: "Читать и перечитывать! Если при перечитывании книга позволяет открыть в ней нечто новое, значит, это полезная книга".
Это что-то новое я нахожу, перечитывая "Испытания", особенно те разделы книги, где опубликована любовная лирика, – и тут он рядом с Блоком, ибо Владимир Бояринов словно вторит вослед Блоку о своей Прекрасной Даме – "любимая моя, святая", обращаясь к ней на "ты".
И только однажды, в седьмом – сакральном – разделе книги, как бы возвращая время вспять, к началу всего, что зовётся Любовью и выше чего на Земле ничего нет, он по-блоковски называет любимую на "Вы" с большой буквы:
Я понял – некуда спешить
Среди всеобщего разлада,
Я не хотел Вас рассмешить,
Любимая. Так мне и надо!
Глотаю слёзы и молчу.
Моей печали не умерить.
Я не могу и не хочу
Обидеть Вас и разуверить.
Если вспомнить, что первую книгу стихов "Стихи о Прекрасной Даме" Блок издал в 1904 году, тоже в период "общего разлада", то появляется опять же почти мистическая закономерность: высокое "Вы" к любимой – это и на самом деле единственное, что удерживает на Земле Поэта и что даёт ему силы до тех дней, "Когда до звёзд взовьётся вьюга", за коей таится уже не блоковская "Снежная маска", а непостижимая тайна.
Владимир Бояринов, как уже говорилось выше, Мастер ритмического разнообразия: иногда его строка (как бывало у Маяковского) состоит из одной строки-рифмы, и она несёт основную нагрузку всей строфы, посему я бы назвал Владимира Бояринова ангелом Дымковым русской ритмики по имен главного героя великой "Пирамиды" Леонида Максимовича Леонова, – ему, ангелу Дымкову ничего не стоит творить на Земле любые чудеса.
Так написано стихотворение Владимира Бояринова "Имя твоё":
Даже быльё
Станет травой,
Станет рябиной.
Имя твоё -
Вздох вековой.
Зов лебединый.
Где ты была -
Знал ли Боян,
Вещий к тому же?
Слышал – ушла
Днесь на древлян
С местью за мужа.
Врёт вороньё,
Будто таю
Верное средство.
Имя твоё
Я отдаю
Дочке в наследство.
Вьётся быльё
В наше окно.
Гаснет рябина.
Имя твоё
В мире – одно
И триедино.
История Древней Руси – на ладони этого стихотворения-сказания.
Беспокойный ум Поэта, которому до всего есть дело, приводит к тому, что в его лирике появляются вселенские мотивы, коих не обошёл ни один выдающийся Мастер подлинной Поэзии – от Гавриила Державина до Александра Блока и Леонида Мартынова:
То не атомная бочка
За околицей гудит…
Как рванёт однажды точка -
Так Вселенную родит,
– пишет Владимир Бояринов о Большом взрыве, родившем нашу Вселенную.
Но его интересует и микроуровень, о чём блестяще сказано в стихотворении "Разорванный атом", который "надвое" разорвал себя, чтобы "вонзиться осколком" в
Поэта, – за этой развёрнутой бояриновской метафорой стоят знания современной физики, – вот и выходит, что чистый лирик двадцать первого века, весь выросший из мифов, легенд и сказок (их так любил Александр Сергеевич Пушкин!) становится физиком Слова, и тот давнишний спор между физиками и лириками он напрочь отверг, поскольку интуицией Поэта понимает, насколько спор тот был беспочвен и непродуктивен.
У Поэта, как и у учёного, утверждает в "Испытаниях" Владимир Бояринов, одна общая почва, – почва познания мира, будь то мир человеческой души или мир атома, который сам – Вселенная, едва ещё приоткрывшая самую щёлочку в окно своей тайны.
А что же Александр Блок?
Может, он забыт после Прекрасной Дамы самого Владимира Бояринова?
По счастью нет, о чём говорят все разделы "Испытаний", по которым идут, то озаряя безмерной радостью, то наполняясь бесконечным чувством тоски, стихи о любви.
Непохожесть Владимира Бояринова как Поэта на своих собратьев по перу кроется, прежде всего, в непохожести его души, которая (у истинного Поэта она всегда одинока, как было с Пушкиным, Блоком, Есениным и Твардовским) сама диктует нужное Слово, – точно выдыхая его из своих, ещё никем не обнаруженных, лёгких, как это произошло в великолепном заглавном стихотворении "Испытаний":
Уводила дорога меня,
Над седыми холмами пылила.
На исходе четвёртого дня
Мне открылась земля, как былина.
Ни огня и ни звука вдали,
Только степи ковыльного ситца,
И тогда я у древней земли
В добрый час на ночлег попросился.
Уводила меня не мечта,
Приютила не чья-то забота.
Да простят меня эти места,
Если я потревожил кого-то.
Птица вскинулась, кинулась прочь,
Схоронилась в траве, как подранок.
Я услышал в степи в эту ночь
Скрип тележный и плач полонянок.
Уже в этом запеве книги Владимир Бояринов – поэт-историк: ключевые фразы в этом великолепном стихотворении – былины, тележный скрип, плач полонянок – соединяют собою все прошедшие времена России – от нынешних до времён мифов и легенд, то есть до былинного эпоса народа, и в плаче полонянок слышится уже не мифический плач русских женщин во время половецких набегов, а угадывается плач самой Ярославны на крепостной стене Путивля, которая обращалась к силам природы спасти ей мужа князя Игоря, находящегося в половецком плену.
Чтобы по-настоящему осмыслить лирику Владимира Бояринова, его творческое "Я", хочу привести стихотворение, завершающее "Испытания", как духовный венец всей книги:
Падали снежки,
Перепалывали,
Мужики мешки
Перекладывали.
Три сынка
С отцом.
Три мешка
С овсом.
На салазки -
Три мешка.
Три побаски,
Три смешка.