- Уверен. Будет меньше завистников, клеветников, песенок, льстецов, газетенок. Представление графини Дюбарри ко двору обошлось бы нам в сто тысяч франков на чрезвычайную полицию.
- В самом деле? Бедная графиня! Однако ей так этого хочется!
- Тогда пусть ваше величество прикажет, и желания графини исполнятся.
- Что вы говорите, Сартин! - вскричал король. - Как я могу во все это вмешиваться? Могу ли я подписать приказ о том, чтобы все были благосклонны к графине Дюбарри? Неужели вы, Сартин, умный человек, советуете мне совершить государственный переворот, чтобы удовлетворить каприз графини Дюбарри?
- Конечно, нет, сир. Мне остается лишь повторить вслед за вашим величеством: бедная графиня!
- К тому же, - сказал король, - ее положение не так уж и безнадежно. Ваш мундир позволяет вам все видеть, Сартин. А вдруг графиня де Беарн передумает? А вдруг ее высочество дофина прибудет не так скоро? В Компьене бал будет через четыре дня. За четыре дня можно сделать многое. Ну что, будем мы сегодня заниматься?
- Ваше величество, всего три подписи.
Начальник полиции вынул из портфеля первую бумагу.
- Ого! - удивился король. - Приказ о заключении в тюрьму без суда и следствия.
- Да, сир.
- Кого же?
- Взгляните сами, сир.
- Господина Руссо. Кто это Руссо, Сартин, и что он сделал?
- Он написал "Общественный договор", сир.
- Ах вот как! Вы хотите засадить в Бастилию Жан Жака?
- Сир! Он ведет себя вызывающе.
- А что же ему еще остается делать?
- К тому же я вовсе не собираюсь отправлять его в Бастилию.
- Зачем же тогда приказ?
- Чтобы иметь против него оружие наготове, сир.
- Не то чтобы я ими так уж дорожил, всеми этими вашими философами… - начал король.
- Ваше величество совершенно правы, - согласился Сартин.
- Но, видите ли, будет много крика. Кроме того, как мне кажется, ему ведь разрешено жить в Париже.
- Его терпят, сир, но при условии, что он не будет нигде показываться.
- А он показывается?
- Только это и делает.
- В своем армянском одеянии?
- О нет, сир, мы приказали ему сменить костюм.
- И он повиновался?
- Да, но вопил о несправедливом преследовании.
- Как же он одевается теперь?
- Как все, сир.
- Ну, тогда скандал не так уж и велик.
- Вы полагаете, сир? Человек, которому запрещено выходить из дома… угадайте, куда он ходит каждый день?
- К маршалу Люксембургу, к господину д’Аламберу, к госпоже д’Эпине?
- В кафе "Режанс", сир! Он каждый день играет там в шахматы, причем только из упрямства, потому что все время проигрывает, и каждый вечер мне нужна целая рота, чтобы наблюдать за толпой, собирающейся вокруг кафе.
- Ну что ж, - пожал плечами король, - парижане еще глупее, чем я думал. Пусть они развлекаются этим, Сартин. У них хотя бы будет меньше времени возмущаться по разным другим поводам.
- Конечно, сир. Но если в один прекрасный день ему вздумается произнести речь, как он это сделал в Лондоне?
- Ну, тогда, раз налицо будет нарушение порядка, причем публичное нарушение, вам, Сартин, не нужен будет приказ за королевской подписью.
Начальник полиции понял, что арест Руссо - мера, ответственности за которую король хотел бы избежать, и больше не стал настаивать.
- А теперь, сир, - сказал г-н де Сартин, - речь пойдет о другом философе.
- Опять философ? - откликнулся король устало. - Значит, мы никогда с ними не разделаемся?
- Увы, сир! Это они еще не разделались с нами.
- О ком же идет речь?
- О господине де Вольтере.
- А что, этот тоже вернулся во Францию?
- Нет, сир. Хотя, наверное, лучше было бы, если бы он был здесь. По крайней мере, мы бы за ним присмотрели.
- Что он сделал?
- На сей раз не он, а его поклонники: речь идет о том, чтобы воздвигнуть ему при жизни памятник, ни больше и ни меньше.
- Конный?
- Нет, сир. Хотя я могу поручиться, что этот человек умеет завоевывать города.
Людовик пожал плечами.
- Сир! Я не видел ему подобных со времен Полиоркета, - продолжал г-н де Сартин. - Ему симпатизируют всюду. Первые люди вашего королевства готовы стать контрабандистами, чтобы ввезти в страну его книги. Совсем недавно я перехватил восемь полных ящиков, два из них были отправлены господину де Шуазёлю.
- Этот философ очень забавен.
- Сир! Я хочу обратить ваше внимание: ему оказывают честь, которую обычно оказывают королям, - воздвигают памятник.
- Короли никого не просят оказывать им честь и сами решают, заслуживают ли они памятника. Кто же получил заказ на это великое произведение?
- Скульптор Пигаль. Он отправился в Ферне, чтобы выполнить макет. А пока пожертвования сыплются со всех сторон. Уже собрано шесть тысяч экю. Обратите внимание, сир, что имеют право делать пожертвования только люди, принадлежащие к миру литературы. Каждый приходит со своим вкладом. Целая процессия. Сам господин Руссо внес два луидора.
- Ну, а что же я-то, по-вашему, тут могу поделать? - спросил Людовик XV. - Я не принадлежу к миру литературы, меня это не касается.
- Сир! Я рассчитывал иметь честь предложить вашему величеству положить конец всей этой затее.
- Остерегитесь, Сартин. Вместо статуи из бронзы они поставят золотую. Оставьте их в покое. Бог мой! В бронзе он будет еще уродливее, чем во плоти.
- Значит, ваше величество желает, чтобы все шло своим чередом?
- Давайте условимся, Сартин: "желает" - это не совсем то слово. Конечно, я был бы отнюдь не против все это остановить, но что поделать? Это вещь невозможная. Прошло время, когда короли могли говорить философам, как Господь Океану: "Ты дальше не пойдешь!" Кричать и не достигнуть результата, наносить удары, не поражающие цели, - это значит показать свою беспомощность. Отвернемся, Сартин, притворимся, что не видим.
Господин де Сартин вздохнул.
- Сир! - сказал он. - Если мы не наказываем авторов, давайте, по крайней мере, уничтожим их произведения. Вот список книг, против которых срочно нужно начать судебный процесс, потому что одни из них направлены против трона, другие - против церкви, одни олицетворяют бунт, другие - святотатство.
Людовик XV взял список и прочитал томным голосом:
- "Священная зараза, или Естественная история предрассудков", "Система природы, или Физический и моральный закон мира", "Бог и люди, речь о чудесах Иисуса Христа", "Поучения монаха-капуцина из Рагузы брату Пердуиклозо, отправляющемуся в Святую землю"…
Король, не прочитав и четверти списка, отложил бумагу. Его черты, обычно спокойные, обрели несвойственное им выражение грусти и разочарования.
В течение нескольких минут он пребывал в задумчивости, погруженный в свои мысли.
- Это означает вызвать негодование всего мира, Сартин, - прошептал он, - пусть это попробуют сделать другие.
Сартин смотрел на него с тем выражением понимания, которое Людовик XV так любил на лицах министров, потому что оно избавляло его от необходимости размышлять или действовать.
- Покоя, не так ли, сир? Покоя, - сказал г-н де Сартин, - вот чего хочет король.
Король утвердительно кивнул головой.
- Видит Бог, да! Я у них ничего другого не прошу, у ваших философов, энциклопедистов, богословов, у ваших чудотворцев, иллюминатов, поэтов, экономистов, у ваших газетных писак, которые вылезают неизвестно откуда и кишат, пишут, каркают, клевещут, высчитывают, проповедуют, кричат. Пусть их венчают лаврами, воздвигают им памятники, возводят в их честь храмы, но пусть оставят меня в покое.
Сартин поклонился королю и вышел, прошептав:
- К счастью, на наших монетах написано: "Domine, salvium fac regem".
Оставшись один, Людовик XV взял перо и написал дофину:
"Вы просили меня ускорить прибытие ее высочества дофины - я готов доставить Вам это удовольствие.
Я приказал не останавливаться в Нуайоне, следовательно, во вторник утром она будет в Компьене.
Я буду там ровно в десять часов, то есть за четверть часа до ее прибытия".
"Таким образом, - подумал он, - я избавлюсь от этой глупой истории с представлением ко двору, которая мучит меня больше, нежели господин де Вольтер, господин Руссо и все философы, прошлые и будущие. Тогда это станет делом графини и дофина с его супругой. Ну что ж! Переложим хоть малую долю печали, ненависти и мести на молодые умы, у которых много сил для борьбы. Пусть дети научатся страдать - это воспитывает молодых".
Довольный тем, как ему удалось избежать трудностей, уверенный, что никто не сможет упрекнуть его в том, что он способствовал или препятствовал представлению ко двору, занимавшему умы всего Парижа, король сел в карету и отправился в Марли, где его ждал двор.
XXXV
"КРЕСТНАЯ" И "КРЕСТНИЦА"
Бедная графиня… Оставим за ней эпитет, которым наградил ее король, потому что в этот момент она его, несомненно, заслуживала. Бедная графиня, как мы будем ее называть, мчалась как безумная в своей карете по дороге в Париж.
Шон, тоже испуганная предпоследним абзацем письма Жана, скрывала в будуаре замка Люсьенн свою боль и беспокойство, проклиная роковую случайность, заставившую ее подобрать Жильбера на дороге.
Подъехав к мосту д’Антен, переброшенному через впадавшую в реку сточную канаву, окружавшую Париж от Сены до Ла-Рокет, графиня обнаружила ожидавшую ее карету.
В карете сидели виконт Жан и какой-то стряпчий, с которым, как казалось, виконт довольно азартно спорил.
Заметив графиню, Жан тотчас покинул своего собеседника, спрыгнул на землю и подал кучеру своей сестры сигнал остановиться.
- Скорее, графиня, скорее! - поторопил он. - Садитесь в мою карету и мчитесь на улицу Сен-Жермен-де-Пре.
- Значит, старуха нас обманывает? - спросила графиня Дюбарри, переходя из одной кареты в другую, в то время как то же самое делал стряпчий, предупрежденный жестом виконта.
- Мне так кажется, графиня, - ответил Жан, - мне так кажется: она возвращает нам долг или, вернее, платит той же монетой.
- Но что же все-таки произошло?
- В двух словах, следующее. Я остался в Париже, потому что никогда никому всецело не доверяю, и, как видите, оказался прав. После девяти вечера я стал бродить вокруг постоялого двора "Поющий петух". Все спокойно: никаких демаршей со стороны графини, никаких визитов, все шло прекрасно. Я подумал: значит, я могу вернуться домой и лечь спать. Итак, я вернулся к себе и заснул.
Сегодня на рассвете просыпаюсь, бужу Патриса и приказываю ему занять пост на углу улицы.
В девять часов - за час до назначенного времени, заметьте! - подъезжаю в карете. Патрис не заметил ничего тревожного, поэтому я спокойно поднимаюсь по лестнице.
У двери меня останавливает служанка и сообщает, что графиня не может сегодня выйти из своей комнаты и, возможно, еще целую неделю никого не сможет принять.
"Что значит "не может выйти из комнаты"? - вскричал я. - Что с ней случилось?"
"Она больна".
"Больна? Но этого не может быть. Вчера она прекрасно себя чувствовала".
"Да. Но графиня имеет привычку сама готовить себе шоколад. Утром, вскипятив воду, она опрокинула ее с огня себе на ногу и обожглась. Я прибежала на ее крики. Графиня чуть было не потеряла сознание. Я отнесла ее в постель, и сейчас, по-моему, она спит".
Я стал таким же белым, как ваши кружева, графиня, и закричал:
"Это ложь!"
"Нет, дорогой господин Дюбарри, - ответил мне голос, такой пронзительный, что, казалось, им можно проткнуть деревянную балку. - Нет, это не ложь, я ужасно страдаю".
Я бросился в ту сторону, откуда шел голос, проник через дверь, которая не желала отворяться, и действительно увидел, что старая графиня лежит в постели.
"Ах, сударыня!" - сказал я.
Это были единственные слова, которые я смог произнести. Я был взбешен и с радостью задушил бы ее на месте.
"Смотрите! - предложила она, показывая мне на валявшийся на полу металлический сосуд. - Вот виновник всех бед".
Я наступил на кофейник обеими ногами и раздавил его:
"Больше в нем никто уже не будет варить шоколад, это я вам обещаю".
"Экая досада! - продолжала старуха слабым голосом. - Вашу сестру будет представлять ко двору госпожа д’Алоньи. Ну да ничего не поделаешь - видно, так написано на небесах, как говорят на Востоке".
- Ах, Боже мой! - вскричала графиня Дюбарри. - Жан, вы лишаете меня всякой надежды.
- А я еще не утратил надежды, но только если вы навестите ее. Вот почему я вызвал вас сюда.
- А что позволяет вам надеяться?
- Черт возьми! Вы можете сделать то, чего не могу я. Вы женщина и можете заставить графиню снять повязку в вашем присутствии. Когда же обман откроется, вы скажете графине де Беарн, что ее сын будет мелкопоместным дворянчиком и что она никогда не получит ни единого су из наследства Салюсов. Кроме того, сцена проклятия Камиллы будет в вашем исполнении гораздо более правдоподобной, нежели сцена гнева Ореста - в моем.
- Он шутит! - вскричала графиня.
- Чуть-чуть, поверьте мне!
- Где она остановилась, наша сивилла?
- Вы прекрасно знаете: в "Поющем петухе", на улице Сен-Жермен-де-Пре. Большой черный дом с огромным петухом, нарисованным на листе железа. Когда железо скрипит, петух поет.
- Это будет ужасная сцена!
- Я тоже так думаю. Но, по моему мнению, надо рискнуть. Вы мне позволите сопровождать вас?
- Ни в коем случае, вы все испортите.
- Вот что сказал мне наш поверенный, с которым я советовался, можете принять это к сведению: избить человека у него в доме - за это штраф и тюрьма, избить же его на улице…
- За это ничего не будет, - подхватила графиня. - Вы это знаете лучше, чем кто-либо.
На лице Жана появилась кривая усмешка.
- Долги, которые платят с опозданием, возвращаются с процентами, - сказал он. - Если я когда-нибудь вновь встречусь с этим человеком…
- Давайте говорить только об интересующей меня женщине, виконт.
- Я больше ничего не могу вам рассказать о ней: поезжайте!
Жан отступил, давая дорогу карете.
- Где вы будете меня ждать?
- На постоялом дворе. Я закажу бутылку испанского вина и, если вам понадобится поддержка, сразу же буду рядом с вами.
- Гони, кучер! - вскричала графиня.
- Улица Сен-Жермен-де-Пре, "Поющий петух"! - повторил виконт.
Карета помчалась по Елисейским полям.
Через четверть часа она остановилась на улице Аббасьяль у рынка Сент-Маргерит.
Здесь графиня Дюбарри вышла из кареты. Она боялась, что шум подъезжающего экипажа предупредит хитрую старуху, которая, конечно, настороже и, выглянув из-за занавески, сумеет избежать встречи.
Поэтому в сопровождении одного лишь лакея графиня быстро прошла по улице Аббасьяль, состоявшей всего из трех домов, с постоялым двором посредине.
Она скорее ворвалась, нежели вошла в растворенные ворота постоялого двора.
Никто не видел, как она вошла, но внизу у лестницы она встретила хозяйку.
- Где комната графини де Беарн? - спросила она.
- Госпожа де Беарн больна и никого не принимает.
- Я знаю, что она больна. Я приехала, чтобы узнать о ее здоровье.
Легкая, как птичка, она в один миг взлетела наверх по лестнице.
- К вам ломятся силой! - закричала хозяйка.
- Кто же это? - спросила старая сутяга из глубины своей комнаты.
- Я, - внезапно появляясь на пороге, ответила графиня; выражение ее лица соответствовало обстановке: вежливая улыбка и гримаса сочувствия.
- Это вы, госпожа графиня! - вскрикнула, побледнев от страха, любительница процессов.
- Да, дорогая, я здесь, чтобы выразить вам участие в вашей беде, о которой мне только что сообщили. Расскажите, пожалуйста, как это случилось.
- Я не смею, графиня, даже предложить вам сесть в такой трущобе.
- Я знаю, что в Турени у вас целый замок, и постоялый двор я прощаю.
Графиня села. Госпожа де Беарн поняла, что фаворитка пришла надолго.
- Вам, кажется, очень больно? - спросила г-жа Дюбарри.
- Адская боль.
- Болит правая нога? Ах, Боже мой, но как же так случилось, что вы обожгли ногу?
- Очень просто: я держала кофейник, ручка выскользнула у меня из рук, кипящая вода выплеснулась, и почти целый стакан вылился мне на ногу.
- Это ужасно!
Старуха вздохнула.
- О да, - подтвердила она, - ужасно. Но что поделаешь! Беда не приходит одна.
- Вы знаете, что король ждал вас утром?
- Вы вдвое увеличиваете мое отчаяние, сударыня.
- Его величество недоволен, графиня, тем, что вы так и не появились.
- Мои страдания служат мне оправданием, и я рассчитываю представить его величеству мои самые нижайшие извинения.
- Я говорю вам об этом вовсе не для того, чтобы хоть в малой мере вас огорчить, - сказала г-жа Дюбарри, видя, насколько изворотлива старуха, - я хотела лишь, чтобы вы поняли, как приятен был бы его величеству этот ваш шаг и как бы он был вам признателен за него.
- Вы видите, в каком я положении, графиня.
- Да, да, конечно. А хотите, я вам кое-что скажу?
- Конечно. Это большая честь для меня.
- Дело в том, что, по всей вероятности, ваше несчастье - следствие большого волнения.
- Не стану отрицать, - ответила старуха, поклонившись, - я была очень взволнована честью, которую вы мне оказали, так радушно приняв меня у себя.
- Я думаю, что дело не только в этом.
- Что же еще? Нет, насколько я знаю, больше ничего не произошло.
- Да нет же, вспомните, может быть, какая-нибудь неожиданная встреча…
- Неожиданная встреча…
- Да, когда вы от меня выходили.
- Я никого не встретила, я была в карете вашего брата.
- А перед тем, как сели в карету?
Старая графиня притворилась, будто пытается вспомнить.
- Когда вы спускались по ступенькам крыльца.
Госпожа де Беарн изобразила на своем лице еще большее внимание.
- Да, - сказала графиня Дюбарри с улыбкой, в которой сквозило нетерпение, - некто входил во двор, когда вы выходили из дома.
- К сожалению, графиня, не припомню.
- Это была женщина… Ну что? Теперь вспомнили?
- У меня такое плохое зрение, что, хотя вы всего в двух шагах от меня, я ничего не различаю. Так что судите сами…