"Н-да, крепкий орешек, - подумала графиня, - не стоит хитрить, она все равно выйдет победительницей".
- Ну что ж, - продолжала она вслух, - раз вы не видели этой дамы, я скажу вам, кто она.
- Дама, которая вошла, когда я выходила?
- Она самая. Это моя золовка, мадемуазель Дюбарри.
- Ах вот как! Прекрасно, графиня, прекрасно. Но раз я ее никогда не видела…
- Нет, видели.
- Я ее видела?
- Да, и даже разговаривали с ней.
- С мадемуазель Дюбарри?
- Да, с мадемуазель Дюбарри. Только тогда она назвалась мадемуазель Флажо.
- А! - воскликнула сутяжница с язвительностью, которую она не смогла скрыть. - Та мнимая мадемуазель Флажо, которая приехала ко мне и из-за которой я предприняла эту поездку, - ваша родственница?
- Да, графиня.
- Кто же ее ко мне послал?
- Я.
- Чтобы подшутить надо мной?
- Нет, чтобы оказать вам услугу, в то время как вы окажете услугу мне.
Старуха нахмурила густые седые брови.
- Я думаю, - сказала она, - что от моего приезда будет не много проку…
- Разве господин де Мопу плохо вас принял?
- Пустые обещания господина де Мопу…
- Мне кажется, я имела честь предложить вам нечто более ощутимое, чем пустые обещания.
- Графиня, человек предполагает, а Бог располагает.
- Поговорим серьезно, сударыня, - сказала графиня.
- Я вас слушаю.
- Вы обожгли ногу?
- Как видите.
- Сильно?
- Ужасно.
- Не могли бы вы, несмотря на эту рану - вне всякого сомнения, чрезвычайно болезненную, - не могли бы вы сделать усилие, потерпеть боль до замка Люсьенн и продержаться, стоя одну секунду в моем кабинете перед его величеством?
- Это невозможно, графиня. При одной только мысли о том, чтобы подняться, мне становится плохо.
- Но, значит, вы действительно очень сильно обожгли ногу?
- Да, ужасно.
- А кто делает вам перевязку, кто осматривает рану, кто вас лечит?
- Как любая женщина, под началом которой был целый дом, я знаю прекрасные средства от ожогов. Я накладываю бальзам, составленный по моему рецепту.
- Не будет ли нескромностью попросить вас показать мне это чудодейственное средство?
- Пузырек там, на столе.
"Лицемерка! - подумала графиня Дюбарри. - Она даже об этом подумала в своем притворстве: решительно, она очень хитра. Посмотрим, каков будет конец".
- Сударыня, - тихо сказала г-жа Дюбарри, - у меня тоже есть удивительное масло, которое помогает при подобного рода несчастьях. Но применение его в значительной степени зависит от того, насколько сильный у вас ожог.
- То есть?
- Бывает простое покраснение, волдырь, рана. Я, конечно, не врач, но каждый из нас хоть один раз в жизни обжигался.
- У меня рана, графиня.
- Боже мой! Как же, должно быть, вы мучаетесь! Хотите, я приложу к ране мое целебное масло?
- Конечно, графиня. Вы его принесли?
- Нет, но я его пришлю.
- Очень вам признательна.
- Мне только нужно убедиться в том, что ожог действительно серьезный.
Старуха стала отнекиваться.
- Ах нет, сударыня, - сказала она. - Я не хочу, чтобы вашим глазам открылось подобное зрелище.
"Так, - подумала г-жа Дюбарри, - вот и попалась".
- Не бойтесь, - остановила она старуху, - меня не пугает вид ран.
- Графиня! Я хорошо знаю правила приличия…
- Там, где речь идет о помощи ближнему, забудем о приличиях.
Внезапно она протянула руку к покоящейся на кресле ноге графине.
Старуха от страха громко вскрикнула, хотя г-жа Дюбарри едва прикоснулась к ней.
"Хорошо сыграно!" - подумала графиня, наблюдавшая за каждой гримасой боли на исказившемся лице г-жи де Беарн.
- Я умираю, - сказала старуха. - Ах, как вы меня напугали!
Побледнев, с потухшими глазами, она откинулась, как будто теряла сознание.
- Вы позволите? - настаивала фаворитка.
- Да, - согласилась старуха упавшим голосом.
Графиня Дюбарри не стала терять ни секунды: она вынула первую булавку из бинтов, которые закрывали ногу, затем быстро развернула ткань. К ее огромному удивлению, старуха не сопротивлялась.
"Она ждет, пока я доберусь до компресса, тогда она начнет кричать и стонать. Но я увижу ногу, даже если мне придется задушить эту старую притворщицу", - сказала себе фаворитка.
Она продолжала снимать повязку. Госпожа де Беарн стонала, но ничему не противилась.
Компресс был снят, и взгляду графини Дюбарри открылась настоящая рана. Это не было притворством, и здесь кончалась дипломатия г-жи де Беарн. Мертвенно-бледная и кровоточащая, обожженная нога говорила сама за себя. Графиня де Беарн смогла заметить и узнать Шон, но тогда в своем притворстве она поднималась до высоты Порции и Муция Сцеволы.
Дюбарри застыла в безмолвном восхищении.
Придя в себя, старуха наслаждалась своей полной победой; ее хищный взгляд не отпускал графиню, стоявшую перед ней на коленях.
Графиня Дюбарри с деликатной заботой женщины, рука которой так облегчает страдания раненых, вновь наложила компресс, устроила на подушку ногу больной и, усевшись рядом с ней, сказала:
- Ну что ж, графиня, вы еще сильнее, чем я предполагала. Я прошу у вас прощения за то, что с самого начала не приступила к интересующему меня вопросу так, как это нужно было, имея дело с женщиной вашего нрава. Скажите, каковы ваши условия?
Глаза старухи блеснули, но это была лишь молния, которая мгновенно погасла.
- Выразите яснее ваше желание, - предложила она, - и я скажу, могу ли я чем-либо быть вам полезной.
- Я хочу, - ответила графиня, - чтобы вы представили меня ко двору в Версале, даже если это будет стоить мне часа тех ужасных страданий, которые вы испытали сегодня утром.
Госпожа де Беарн выслушала, не перебивая.
- И это все?
- Все. Теперь ваша очередь.
- Я хочу, - сказала г-жа де Беарн с твердостью, убедительно показывавшей, что договор заключался на равных правах, - я хочу получить двести тысяч ливров в качестве гарантии моего процесса.
- Но если вы выиграете, вы получите, как мне казалось, четыреста тысяч.
- Нет, потому что я считаю своими те двести тысяч, которые оспаривают у меня Салюсы. Остальные двести тысяч будут как бы дополнением к той чести, которую вы оказали мне своим знакомством.
- Эти двести тысяч ливров будут вашими. Что еще?
- У меня есть сын, которого я нежно люблю. В нашем доме всегда умели носить шпагу, но, рожденные командовать, как вы понимаете, будут посредственными солдатами. Мне нужны для моего сына рота немедленно и чин полковника в будущем году.
- Кто будет оплачивать расходы на полк?
- Король. Вы понимаете, что, если я истрачу на полк двести тысяч ливров своего выигрыша, завтра я стану такой же бедной, как сегодня.
- Итак, в целом это составляет шестьсот тысяч ливров.
- Четыреста тысяч, и лишь в том случае если полк стоит двести тысяч, а это означало бы оценить его слишком дорого.
- Хорошо. Ваши требования будут удовлетворены.
- Я должна еще просить короля возместить мне убытки за виноградник в Турени - за четыре добрых арпана, которые инженеры короля отобрали у меня одиннадцать лет назад для строительства канала.
- Вам за них заплатили.
- Да, по оценке эксперта, но я считаю справедливым получить вдвое больше того, что за него дали.
- Хорошо. Вам заплатят за него еще столько же. Все?
- Извините. Я совсем не так богата, как вы, должно быть, себе представляете. Я должна метру Флажо что-то около девяти тысяч ливров.
- Девять тысяч ливров?
- Это необходимо. Метр Флажо - прекрасный советчик.
- Охотно верю, - кивнула графиня. - Я заплачу эти девять тысяч ливров из своего кармана. Надеюсь, вы согласитесь, что я очень покладиста?
- Вы неподражаемы, но, как мне кажется, я тоже доказала вам свою уступчивость.
- Если бы вы знали, как я жалею, что вы так обожглись! - с улыбкой сказала г-жа Дюбарри.
- А я не жалею, - возразила сутяга, - потому что, несмотря на это несчастье, надеюсь, моя преданность придаст мне сил, чтобы быть вам полезной, как если бы ничего не случилось.
- Подведем итоги, - сказала графиня Дюбарри.
- Подождите.
- Вы что-нибудь забыли?
- Да, сущую безделицу.
- Я вас слушаю.
- Я совсем не ожидала, что мне придется предстать перед нашим великим королем. Увы! Версаль и его красоты уже давно стали мне чужды. В итоге у меня нет платья.
- Я и это предусмотрела. Вчера, после вашего ухода, уже начали шить платье для представления, и я была достаточно осмотрительна, заказав его не у своей портнихи, чтобы не загружать ее работой. Завтра в полдень оно будет готово.
- У меня нет бриллиантов.
- Господа Бёмер и Босанж завтра представят вам по моему письму гарнитур стоимостью в двести тысяч ливров, который послезавтра они купят у вас за те же двести тысяч ливров. Таким образом, вам будет выплачено вознаграждение.
- Прекрасно; мне больше нечего желать.
- Очень рада.
- А патент полковника для моего сына?
- Его величество вручит вам его сам.
- А обязательство по оплате расходов на полк?
- В патенте это будет указано.
- Отлично. Теперь остался только вопрос о винограднике.
- Во сколько вы оцениваете эти четыре арпана?
- Шесть тысяч ливров за арпан. Это были прекрасные земли.
- Я выпишу вам вексель на двенадцать тысяч ливров, которые с теми двенадцатью, что вы уже получили, как раз составят двадцать четыре тысячи.
- Вот письменный прибор, - сказала графиня, указывая на названный ею предмет.
- Я буду иметь честь передать его вам.
- Мне?
- Да.
- Зачем?
- Чтобы вы соблаговолили написать его величеству небольшое письмо, которое я буду иметь честь продиктовать вам. Вы - мне, я - вам.
- Справедливо, - согласилась г-жа де Беарн.
- Соблаговолите взять перо.
Старуха придвинула стол к креслу, приготовила бумагу, взяла перо и застыла в ожидании.
Дюбарри продиктовала:
"Сир!
Радость, которую я испытываю, узнав, что предложение быть "крестной" моего дорогого друга графини Дюбарри при ее представлении ко двору принято…"
Старуха вытянула губы и стряхнула перо.
- У вас плохое перо, - заметила фаворитка короля, - нужно его заменить.
- Не нужно, оно приспособится.
- Вы думаете?
- Да.
Госпожа Дюбарри продолжала:
"…дает мне смелость просить Ваше величество отнестись ко мне благосклонно, когда завтра, если будет на то Ваше соизволение, я предстану перед Вами в Версале. Смею надеяться, сир, что Ваше величество окажет мне честь, приняв меня благосклонно как представительницу дома, все мужчины которого проливали кровь на службе у государей Вашего высочайшего рода".
- Теперь подпишите, пожалуйста.
Графиня подписала:
"Анастази Эфеми Родольфа, графиня де Беарн".
Старуха писала твердой рукой; буквы, величиной с полдюйма, ложились на бумагу, усыпая ее вполне небрежно-аристократическим количеством орфографических ошибок.
Старуха, держа в одной руке только что написанное ею письмо, другой протянула чернильницу, бумагу и перо графине Дюбарри, которая выписала мелким прямым и неразборчивым почерком вексель на двадцать одну тысячу, из них двенадцать тысяч ливров, чтобы компенсировать потерю виноградников, и девять тысяч - чтобы заплатить гонорар метру Флажо.
Затем она написала записку Бёмеру и Босанжу, королевским ювелирам, с просьбой вручить подателю письма гарнитур из бриллиантов и изумрудов, названный "Луиза", так как он принадлежал принцессе, приходившейся дофину теткой, которая продала его с целью выручить деньги на благотворительность.
Покончив с этим, "крестная" и "крестница" обменялись бумагами.
- Теперь, дорогая графиня, - сказала г-жа Дюбарри, - докажите мне свое хорошее ко мне отношение.
- С удовольствием.
- Я уверена, что вы согласитесь переехать в мой дом. Троншен вылечит вас меньше чем за три дня. Поедемте со мной, вы испробуете также мое превосходное масло.
- Поезжайте, графиня, - сказала осторожная старуха, - мне еще нужно закончить здесь некоторые дела, прежде чем я присоединюсь к вам.
- Вы отказываете мне?
- Напротив, я согласна, но не могу ехать теперь. В аббатстве пробило час. Дайте мне время до трех часов; ровно в пять я буду в замке Люсьенн.
- Вы позволите моему брату в три часа заехать за вами в своей карете?
- Конечно.
- Ну, а теперь отдыхайте.
- Не беспокойтесь. Я дворянка, я дала вам слово и, даже если это будет стоить мне жизни, буду с вами завтра в Версале.
- До свидания, дорогая "крестная"!
- До свидания, очаровательная "крестница"!
На сем они расстались: старуха - по-прежнему лежа на подушках и держа руку на бумагах, а г-жа Дюбарри - еще более легкокрылая, чем до прихода сюда, но с сердцем, слегка сжавшимся оттого, что не смогла взять верх над старой любительницей процессов, - это она, которая ради собственного удовольствия бивала короля Франции!
Проходя мимо большого зала, она заметила Жана, который для того, очевидно, чтобы никто не усмотрел чего-либо подозрительного в его столь долгом здесь пребывании, начал наступление на вторую бутылку вина.
Увидев невестку, он вскочил со стула и подбежал к ней.
- Ну что? - спросил он.
- Как сказал маршал де Сакс его величеству, показывая на поле битвы при Фонтенуа: "Сир! Пусть это зрелище скажет вам, какой ценой и какими страданиями достается победа".
- Значит, мы победили? - спросил Жан.
- Еще одно удачное выражение. Но оно дошло к нам из античных времен: "Еще одна такая победа, и мы погибли".
- У нас есть "крестная"?
- Да, но она обойдется нам почти в миллион.
- Ого! - произнес Дюбарри со страшной гримасой.
- Черт возьми, выбора у меня не было!
- Но это возмутительно!
- Ничего не поделаешь. Не вздумайте возмущаться: если случится, что вы будете недостаточно почтительны, мы можем вообще ничего не получить или же это будет стоить нам вдвое дороже.
- Ну и ну! Вот так женщина!
- Это римлянка.
- Это эллинка.
- Не важно! Эллинка или римлянка - будьте готовы в три часа забрать ее отсюда и привезти ко мне в Люсьенн. Я буду спокойна, только когда посажу ее под замок.
- Я не двинусь отсюда ни на шаг, - сказал Жан.
- А мне надо поспешить все приготовить, - сказала графиня и, бросившись к карете, крикнула: - В Люсьенн! Завтра я скажу "В Марли!"
- Какая разница? - пожал плечами Жан, следя глазами за удалявшейся каретой. - Так или иначе, - мы дорого обходимся Франции. Это лестно для Дюбарри.
XXXVI
ПЯТЫЙ ЗАГОВОР МАРШАЛА РИШЕЛЬЕ
Король, как обычно, вернулся ко двору в Марли.
Меньший раб этикета, нежели Людовик XIV, который во время придворных церемоний искал повода для проявления своей королевской власти, Людовик XV в каждом кружке придворных искал новостей, которые он очень любил, и особенно разнообразия лиц: это развлечение он ценил более всего, особенно если лица были приветливыми.
Вечером того дня, когда состоялась только что описанная нами встреча, и через два часа после того как графиня де Беарн, согласно своему обещанию, которое на сей раз она сдержала, расположилась в кабинете графини Дюбарри, король играл в карты в голубом салоне.
Слева от него сидела герцогиня д’Айен, справа - принцесса де Гемене.
Король, казалось, был чем-то озабочен, из-за чего и проиграл восемьсот луидоров. Проигрыш заставил его вернуться к занятиям более серьезным: будучи достойным потомком Генриха IV, Людовик XV предпочитал выигрывать. В девять часов король отошел от карточного стола к окну для беседы с г-ном Мальзербом, сыном экс-канцлера. От противоположного окна за их беседой с беспокойством наблюдал г-н де Мопу, разговаривавший с г-ном де Шуазёлем.
Как только король отошел, у камина образовался кружок. Вернувшись с прогулки по саду, принцессы Аделаида, Софи и Виктория устроились здесь со своими фрейлинами и придворными.
Так как короля - вне всякого сомнения, занятого делами, ибо серьезность г-на де Мальзерба была общеизвестна, - обступили офицеры, сухопутные и морские, высокородные дворяне, председатели различных советов и высшие чиновники, застывшие в почтительном ожидании, собравшимся у камина пришлось довольствоваться обществом друг друга. Прелюдией к более оживленной беседе служили колкости, представлявшие лишь разведку перед боем.
Основную часть женщин, входящих в эту группу, представляли, кроме трех дочерей короля, г-жа де Грамон, г-жа де Гемене, г-жа де Шуазёль, г-жа де Мирпуа и г-жа де Поластрон.
В то мгновение, когда мы остановили взгляд на этой группе, принцесса Аделаида рассказывала историю про одного епископа, которого пришлось заключить в исправительное заведение прихода. История, от пересказа которой мы воздержимся, была достаточно скандальная, особенно в устах принцессы королевского рода, но эпоха, которую мы пытаемся описать, отнюдь не была, как известно, осенена знаком богини Весты.
- Вот так раз! - изумилась принцесса Виктория. - А ведь всего месяц назад этот епископ сидел здесь, с нами.
- У его величества можно было бы встретиться кое с кем и похуже, - сказала г-жа де Грамон, - если бы сюда наконец получили доступ те, кто, ни разу не побывав здесь, так жаждет сюда попасть.
При первых словах герцогини и особенно по тону, каким эти слова были произнесены, все поняли, о ком она говорила и в каком направлении пойдет беседа.
- К счастью, хотеть и мочь - не одно и то же, не правда ли, герцогиня? - спросил, вмешиваясь в беседу, невысокий мужчина семидесяти четырех лет, который с виду казался пятидесятилетним - он был статен, у него были молодой голос, изящная походка, живые глаза, белая кожа и красивые руки.
- А, вот и господин де Ришелье, который первым бросается на приступ, как при осаде Маона, и который одержит победу и в нашей унылой беседе! - сказала герцогиня. - Вы по-прежнему немного гренадер, дорогой герцог?
- Немного? Ах, герцогиня, вы меня обижаете, скажите: все такой же гренадер.
- Так что же, разве я что-нибудь не так сказала, герцог?
- Когда?
- Только что.
- А о чем, собственно, вы говорили?
- О том, что двери короля не открывают силой.
- Как и занавески алькова. Я всегда с вами согласен, герцогиня, всегда согласен.
Намек герцога заставил некоторых дам закрыть лица веерами и имел успех, хотя хулители былых времен и поговаривали, что остроумие герцога устарело.
Герцогиня де Грамон заметно покраснела, потому что острота была направлена главным образом против нее.
- Итак, - сказала она, - если герцог говорит нам подобные вещи, я не буду продолжать свою историю, но предупреждаю вас: вы много потеряете, если только не попросите маршала рассказать вам что-нибудь еще.