Потебня распространяет предложенную им концепцию структурного состава слова на структурный состав произведения искусства. В литературном произведении, по словам Потебни, "образ относится к содержанию, как в слове представление к чувственному образу или понятию". Содержанию в произведении соответствует "идея"; к "образу, представлению содержания" (т. е. к "внутренней форме") относятся характеры и их отношения, события; к "внешней форме" относится не только звук, но и его значения, т. е. слово в его единстве. Разъясняя и уточняя данную концепцию, Потебня закрепляет за понятием "содержание" художественного произведения "ряд мыслей" автора, за понятием "внутренняя форма" – образный ряд, за понятием "внешняя форма" – словесно-речевой уровень. Этот подход Потебни к анализу литературного произведения оказался продуктивным и широко используется в литературоведческой критике. Потебня считает, что переход от чувственного образа (содержания) в слове к его "представлению" или символу ("внутренняя форма") возможен только в форме сравнения. В слове "представление" и значение, таким образом, – два члена сравнения. Символика ассоциативности, заложенная в слове в форме скрытого сравнения, и является, согласно учению Потебни, источником эстетичности слова, как и словесного искусства, т. е. художественной литературы, в целом.
В словах всех языков Потебня отмечает процесс постепенной утраты поэтичности, эстетических качеств, так как словам всех языков свойственно стремление "стать только знаком мысли", освободиться от "внутренней формы", от "представления". Параллельно с потерей поэтичности идет процесс развития понятия, "сгущения мысли". Наглядное значение слов при этом забывается. "Степень поэтичности" языка зависит, по мнению Потебни, от количества "формальных", "прозаических" слов в языке, слов, лишившихся поэтичности. Эти слова переходят в "прозу", которая выступает у Потебни антиподом поэтичности. Проза характеризует особенно разговорную речь, где слова в основном – знаки значений. Прозаизация слов для Потебни – процесс психологический, зависит от мысли, возникающей в момент произнесения слова. Наглядное (эстетическое) значение может быть восстановлено посредством "эпических выражений", т. е. "постоянных сочетаний слов", указывающих на их "внутреннюю форму". Это особенно характерно для народной поэзии. В качестве примеров таких сочетаний Потебня приводит слова с постоянными эпитетами (красна девица, ясная заря), где утраченная "внутренняя форма" восстановлена подключением чаще однокоренных слов. Потебня полагал, что можно в языке выйти на проблему "единства человеческой природы", если "возвести все слова к первой по времени внутренней и внешней форме". Эту задачу он считал "почти неисполнимой", оставляя, как видно, на отдаленную перспективу возможность ее решения. В своих работах "Мысль и язык", "Из лекций по теории словесности", "О некоторых символах в славянской народной поэзии" и других Потебня задолго до Э. Эннекена с его теорией "эсто-психологии" установил специфику связей между явлениями языка, психологии и искусства.
Психологическую школу в России представлял и другой ученый харьковской группы – лингвист и литературовед, ученик Потебни Д.Н. Овсянико-Куликовский (1853-1920). В своих работах "Очерки науки о языке", "К психологии понимания", "Наблюдательный и экспериментальный методы в искусстве", в большом программном труде "История русской интеллигенции", а также в работах о русских классиках Овсянико-Куликовский поставил задачу создать систему художественно-психологических типов творческих талантов и типологию созданных русскими писателями образов-характеров.
Овсянико-Куликовский заостряет тезис Потебни: "Всякое понимание есть непонимание". Ссылаясь на известное поэтическое утверждение Ф.И. Тютчева: "Мысль изреченная есть ложь" и подчеркивая тем самым языковую неадекватность мысли, он добавляет к этому идею о замкнутости, психической несовместимости людей: "Душа человеческая замкнута и непроницаема, ее содержание, включая сюда и мысль, не передается, не переносится от человека к человеку, взаимное понимание, даже при наилучших условиях, может быть только относительным…" Овсянико-Куликовский видит в понимании лишь иллюзию; он разграничивает сферу чувства и сферу мысли, утверждая, что чувство – процесс "окрашенный", а потому "эгоцентричный", мысль – процесс, в основном совершающийся "за порогом сознания", "бессознательный".
Процессы мышления осуществляются в подсознании автоматически. В бессознательной сфере, и тоже "автоматически", происходят речевые, языковые процессы. В этих двух уровнях человеческой психики действуют два "закона": в "психике чувствующей", бессознательной – "закон забвения", в "психике мыслящей" – "закон памяти".
Овсянико-Куликовский, независимо от Фрейда, выходит на понятие "психической силы" (у Фрейда – Libido), которая накапливается и сберегается в абстрактных процессах мысли и расходуется в живой деятельности конкретных чувств. Чувства получают у него следующую классификацию: 1) органические (биологические) чувства (жажда, голод, половое чувство), 2) надорганические (любовь), 3) социальные (семейные, правовые, политические), 4) надсоциальные (религиозные и нравственные, т. е. творческие, социальное происхождение). Определяя параметры личности, Овсянико-Куликовский выделяет в ней черты, относящиеся к форме (национальные, классово-сословные, исторические, профессиональные), и черты, определяющие содержание личности ("физиологический строй", темперамент, нравственность, воля, вкусы, стремления, характер). "Доличностная особь" не имела национальной, классовой принадлежности и лишь "с развитием общества", в процессе синтеза всех свойств человека возникает понятие личности. Итоговая формулировка, определяющая личность, включает у Овсянико-Куликовского в качестве основных психологический и социальный факторы: "Личность есть конечный результат психологической переработки индивида силами осложняющейся, прогрессирующей общественности".
Личность художника Овсянико-Куликовский не склонен резко отличать по типу мышления. Подобно Потебне, он видит различия между поэтом и ученым, скорее, в словоупотреблении и в специфике самого слова, которое, обладая свойством обобщать, как бы уже само по себе, своим лексическим содержанием выводит на "конкретные представления", либо на уровень "типичных образов (это путь искусства, кроме лирики)", либо на уровень абстрактных понятий ("путь науки"). Типические образы в искусстве возникают как результат использования особых "приемов" "художественного мышления", при котором воссоздается не просто сумма черт характера человека, а их цельный психологический синтез. При этом раскрывается "душевный склад" человека в его глубинных чувствах и мыслях. Главное в художественном познании не суммирование, а "создание" через синтез "неразложенных образов данного человека" типического "душевного склада" личности. "Художественный строй" есть ряд воплощенных художественных образов, степень художественности которых зависит от уровня художественной типичности. И в обыденном сознании имеются "образные элементы мышления", которые могут переходить и в искусство.
Овсянико-Куликовский видит "два пути, ведущие к художественному познанию": субъективный – только через "личный внутренний опыт", когда художник вживается в интимные черты изображаемого характера, и более редкий – объективный, при котором художник разгадывает характер изображаемого человека исключительно силой творческого воображения. "Художественный строй" не выступает при этом в качестве художественного метода, который у Овсянико-Куликовского "скорее" ближе к понятию художественного стиля, индивидуальной манеры. "Художественных методов столько же, сколько и художников", – пишет он. Тем не менее он группирует литературно-художественные таланты, выделяя "две формы художественного познания". Эти два типа, два начала воплотились, по его мнению, с одной стороны, в творчестве Пушкина, с другой – в творчестве Гоголя.
Каковы же специфические черты этих типов? Здесь Овсянико-Куликовский опирается на выдвинутую им всеобъемлющую концепцию специфики человеческого мышления, распространяемую им и на научное познание. Эти две универсальные формы познания – наблюдение и опыт. Наблюдение и эксперимент дополняют друг друга, хотя они и разведены. Помимо Пушкина, к "наблюдательной" форме творчества Овсянико-Куликовский относит Тургенева, Лермонтова, Гончарова. Характер творчества в данном случае объективный, "неэгоцентрический", в отличие от субъективного, "эгоцентрического" творчества Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Чехова, которых он относит к писателям-"экспериментаторам". Данная классификация, предложенная Овсянико-Куликовским, не получила развития в литературоведении ввиду ее субъективизма. Однако труды его в целом представляют значительный вклад в развитие науки о художественной психологии. Представляют интерес и работы Овсянико-Куликовского, посвященные специальным литературоведческим проблемам. Такова, например, его статья "Лирика – как особый вид творчества".
Сравнительно-историческая школа
(компаративизм)
Основоположник сравнительно-исторической школы – А.Н. Веселовский (1838-1906), европейски образованный ученый, академик, знаток славянских, немецкой, итальянской культур; вошел в науку в последней трети XIX в. В своих работах опирался на достижения мифологической школы Я. Гримма и своего учителя Ф.И. Буслаева, на труды ученых культурно-исторической школы Н.С. Тихонравова и А.Н. Пыпина, а также на работы представителей психологической школы А.А. Потебни и Д.Н. Овсянико-Куликовского. Ранние работы Веселовского, включая в себя методологические посылки культурно-исторической системы (широкий общеисторический охват материала), уже характеризовались интересом к проблемам сравнительно-исторического изучения культур. Таковы его "Вилла Альберти" (1870) и "Славянское сказание о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине" (1872). "Вилла Альберти" – вариант магистерской диссертации Веселовского. Имеются свидетельства того, что еще до выхода Предисловия Т. Бенфея к немецкому переводу древнеиндийского эпоса "Панчатантра" (1859), где была изложена идея заимствования, Веселовский уже рассматривал иные, более основательные возможности изучения литературы. Еще в период пребывания в Европе, а затем в лекциях он намечает контуры своего метода изучения литературы (лекция 1870 г. "О методе и задачах истории литературы как науки"). Следует вместе с тем отметить, что относительную завершенность проблемы исторической поэтики получили в работах Веселовского, опубликованных в конце ХIХ – начале XX в. Так, работа "Из введения в историческую поэтику" опубликована в 1893 г., "Эпические повторения как хронологический момент" – в 1897 г., "Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля" – в 1898 г., "Три главы из исторической поэтики" – в 1898 г., а "Поэтика сюжетов" – лишь во втором томе Собрания сочинений Веселовского, издававшегося в 1908-1938 гг. Из других работ Веселовского могут быть названы "Опыты по истории развития христианской легенды" (1875-1877), "Разыскания в области русских духовных стихов" (1879-1891), "Южно-русские былины" (в двух томах, соответственно 1881 и 1884 гг.), "Из истории романа и повести" (два тома, соответственно 1886 и 1888 гг.), "Из истории эпитета" (1895). К этому времени были широко известны не только работа Бенфея, но также и работа Э. Тейлора "Первобытная культура" (1871), где была заложена идея самозарождения, труды И. Тэна "Философия искусства" (1865), "Об уме и познании" (1870), Д.Н. Овсянико-Куликовского, А.А. Потебни, В. Гумбольдта. Это не только не умаляет оригинальности литературно-эстетических концепций Александра Николаевича Веселовского, но, напротив, позволяет рассматривать их как высшее достижение не только русской, но и европейской филологической науки в целом.
"Историческая поэтика" Веселовского вобрала в себя, переработала, придала ускорение многим продуктивным направлениям гуманитарных наук прежних эпох и открыла новые научные горизонты. Научное лидерство Веселовского было сразу же, с появлением его первых работ, признано не только его современниками-учеными, но и старшим поколением ученых (А.Н. Пыпиным, Н.С. Тихонравовым), в том числе и его учителем Ф.И. Буслаевым. Сравнительное изучение явлений культуры к концу XIX в. получило широкое распространение в Европе и в России в различных областях и сферах. Начатое Я. Гриммом и Ф.И. Буслаевым на уровне народно-поэтической мифологии, сравнительное изучение позволило утвердить в качестве научного генетический принцип сравнения, отыскания сходства или различия явлений на основе общности их предка. Ф.И. Буслаев, опираясь на идеи сравнительного языкознания, "путем генетическим", старался объяснить "низшую", "мифологическую ступень в языке", "генеалогию" "корней и слов" "первоначальным их значением", а в литературе ставил задачей выход на "древнейшее предание". Веселовский учитывает этот способ сравнительного изучения, предложенный его учителем, сохраняя понятие "предания" для обозначения продуктов коллективного творчества в противовес творчеству "личному", индивидуальному. Теория заимствования Бенфея объясняла сходство близких, рядоположенных явлений, но не годилась, с точки зрения Веселовского, для изучения проблем возникновения и генезиса родовых литературных категорий. Возможности взаимовлияния литератур ограничены к тому же, как полагает Веселовский, определенным уровнем их "внутреннего" соответствия. Теорию миграции, "переселения" сюжетов он также ограничивает, распространяя ее лишь на простейшие сюжеты, не закрепившиеся в прочные "схемы". Ближе всего Веселовскому концепция самозарождения, выдвинутая Тейлором, хотя и она целиком не определяет его научный метод. Возникновение или сходство литературных явлений выступает в этом случае как "продукт равномерного психического развития, приводившего там и здесь к выражению в одних и тех же формах одного и того же содержания". Сходство же сложных разноплеменных мотивов, по мнению Веселовского, трудно объяснить "психологическим самозарождением". Здесь может идти речь о заимствовании.
На первый взгляд может показаться, что Веселовский концепцию самозарождения связывает только с психологическими ("психическими") процессами. Сходство на уровне самозарождения возникает, по мысли Веселовского, в широком взаимодействии факторов быта, мифов, преданий в "результате исторического процесса". "Предание – это будто бы перепутье от истории к эпосу, устное органическое развитие исторического факта", – поясняет он. "Историческую народность и ее творчество" Веселовский рассматривает как "комплекс влияний, веяний и скрещиваний", "комбинации" устойчивых мотивов в новых исторических условиях. Что касается историко-психологического фактора развития, то он приобретает у Веселовского самостоятельное значение. Специфика народной психологии учитывалась им при изучении литературных мотивов и образов. Вслед за Буслаевым, изучавшим сравнения в форме параллелизмов, Веселовский создает учение о психологическом параллелизме как способе выражения отношений субъекта и объекта в их "волевой жизнедеятельности". При этом речь идет "не о сравнении", где соотносимые явления воспринимаются как раздельные, и не об "отождествлении человеческой жизни с природною", "а о сопоставлении по признаку действия, движения" (например: дерево сгибается, девушка кланяется). Накопленный "сложный комплекс" сходных признаков вызывал "вереницу сопоставлений", характерных для определенного национального типа восприятия, "спроса познавания". По мере исторического развития в дальнейшем у человека возникают "все новые аналогии" явлений окружающей действительности "с его внутренним миром" на основе "параллелизма-сопоставления". Веселовский разрабатывает систему параллелизмов, зависящих от количества и особенностей сопоставляемых явлений ("мотивов"): одночленный (метафора), двучленный, многочленный, отрицательный параллелизмы. Помимо этого, он рассматривает своеобразие "формального" и "ритмического" праллелизмов. Психологический параллелизм Веселовский отличает от умозрительных, "психологически-отвлеченных", "банальных" подходов, построенных на отдельных "психологических и эстетических посылках", а не "на идее развития в широкой исторической перспективе".