Начало литературной деятельности Писарева связано с журналом "для девиц" "Рассвет", где в 1859 г. им были опубликованы три рецензии: на романы И.А. Гончарова "Обломов" и И.С. Тургенева "Дворянское гнездо", а также на рассказ Л.Н. Толстого "Три смерти". Затем, с 1861 г., в течение ряда лет Писарев сотрудничает в журнале "Русское слово", редакция которого во главе с Г.Е. Благосветловым по своим позициям была близка к радикальным взглядам "Современника". И хотя можно отметить некоторую эволюцию в мировоззрении Писарева на протяжении его шестилетней деятельности, она была незначительна, и творчество его можно рассматривать в аспекте целостного единства по основным принципиальным позициям. Фактически с первых своих работ Писарев выступил как сформировавшийся, зрелый теоретик. Знания свои, незаурядную эрудицию он получил, окончив филологический факультет Петербургского университета, а также путем интенсивного самообразования. Одно перечисление названий его работ в первые годы сотрудничества в "Русском слове" дает представление о широте и многообразии его интересов: "Народные книжки", "Идеализм Платона", "Схоластика XIX века", "Писемский, Тургенев, Гончаров", "Московские мыслители", "Русский Дон-Кихот", "Сборник стихотворений иностранных поэтов", "Поэты всех времен и народов", "Базаров", "Бедная русская мысль" и др.
Подготовленное Писаревым в 1862 г. для печати резкое антиправительственное выступление в защиту А.И. Герцена стоило ему четырехлетнего заключения в Петропавловской крепости. Творческая деятельность Писарева при этом не прерывалась. В годы заключения (1862-1866) им было написано большое количество работ по вопросам литературы, образования, труда, философии. Активная литературно-публицистическая деятельность характеризовала и два последних года его жизни.
Как философ Писарев основывает свои взгляды на принципе свободы мысли. "Вера в самого себя тесно связана с умственной нетерпимостью, а умственная нетерпимость ждет только удобного случая, чтобы воздвигнуть действительное гонение на диссидентов", – пишет он в статье "Идеализм Платона". Идеализм Платона, само понятие идеала Писарев характеризует как "призрак". Он не принимает у Платона понятий "мировая душа", "абсолютная истина", "абсолютная идея", отрицания элементарных свидетельств опыта, отделения идеала человека от идеала гражданина, стремления утвердить идеализм в качестве непреложного закона бытия личности. "Платонизм есть религия, а не философия", – заключает Писарев.
Но и "материализм" самого Писарева своеобразен. Он апеллирует к "здравому смыслу", "коренным свойствам человеческой природы", "чертам народного характера" и, наконец, к науке, опирающейся на факты. Критикуя Платона, Фихте, Гегеля, Писарев опирается на работы Фейербаха, Фохта, Молешотта, выдвигает на первый план концепцию предметной наглядности, "очевидности". "Очевидность есть лучшее ручательство действительности", – утверждает он, заключая, что в его время побеждает материализм. "В практической жизни мы все материалисты, – говорит Писарев, – и все идем в разлад с нашими теориями; вся разница между идеалистом и материалистом в практической жизни заключается в том, что первому идеал служит вечным упреком и постоянным кошмаром, а последний чувствует себя свободным и правым, когда никому не делает фактического зла". Оговорка о "фактическом зле" в этом контексте не случайна: она позволяет Писареву дифференцировать факты и явления действительности.
По своим социальным позициям Писарев близок к идеям социализма. Он постоянно выступает на стороне трудящихся, независимо от их сословной принадлежности, будь то мужики-простолюдины, рабочие или интеллигенты, которых он причисляет к "мыслящим пролетариям". Он отмечает "господство капитала над трудом", тяжелое положение городской и сельской бедноты, "эксплуатацию ближних" тунеядствующим меньшинством, несправедливое распределение продуктов труда (статья "Пчелы"). Писарев анализирует труды видных европейских ученых-философов, социологов, политэкономов. Так, опираясь на работы Д. Рикардо, он решительно отвергает теорию Т. Мальтуса о перенаселенности как причине бедности. Социальными причинами объясняет он революции и кровавые перевороты в истории человечества. Выход Писарев видит в осознании трудящимися своего положения в результате глубоких социально-экономических изменений их жизни. "Пробуждение масс к самосознанию", говорит он, достигается не "литературой" или "кафедрой", "а решительным поворотом в течении общественной и экономической жизни". Писарев ориентируется на "народное миросозерцание". С его точки зрения, именно народ воспитывает гражданина. Он признает существование "народных пороков", однако народ, крестьяне, по его мнению, – "класс людей, нуждающийся в сострадании", и потому презирать его несправедливо, даже если бы это были глуповцы. Главное для Писарева – просветительская деятельность в массах. Он указывает, что "между мужиками находились и находятся люди, в которых желание учиться так сильно, что оно вырывалось даже из-под гнета неблагоприятных обстоятельств".
Писарев полагает, что справедливое решение социальных вопросов будет достигнуто тогда, когда перевес в "количественном развитии" "умственных сил" "перейдет к пролетариату". Проблемы нравственного развития Писарев также связывает с уровнем просвещения. "Чтобы быть нравственным человеком", говорит он, "нужно быть до известной степени мыслящим человеком". Он считает бесполезными как "чистую" (идеалистическую) философию, так и "чистую" нравственность, "нравственную гимнастику", "невещественные розги", которыми наказывают себя дворянские недоросли, герои трилогии Л. Толстого. Полагая сильнейшим двигателем прогресса накопление и распространение знаний, Писарев при этом отдает предпочтение естественным наукам. "За естественными науками стоит призрак материализма" (совсем "не опасный"), утверждает критик. "Одни естественные науки, положенные в основу общего образования, могут развить ум и сообщить учащемуся прочные знания". Идеал обучения для него не мертвая зубрежка в бурсе, описанная Н.Г. Помяловским, не абстрактные студенческие упражнения в университете, а микроскоп и "распластанная лягушка" Базарова. В статье "Реалисты" Писарев определяет свой идеал общественного деятеля как "мыслящего работника", "реалиста", принципиальной позицией которого является "идея общечеловеческой солидарности", совпадающей с одним "из основных законов человеческой природы" вообще.
С этими общими взглядами связаны и литературно-эстетические позиции Писарева. Эстетика, литература и критика должны быть "реальными", т. е. содействовать решению конкретных социальных задач. Он решительно выступает против "чистого искусства", относя к нему поэтов-"лириков" типа А.А. Фета, "художников-болтунов" и "художников-паразитов". Поэзия должна вносить в жизнь новые идеи, должна быть направлена к великим целям. "Поэт – или титан, потрясающий горы векового зла, или же козявка, копающаяся в цветочной пыли". "Середины нет", – утверждает критик. При этом он говорит об искусстве искреннем, лишенном какой-либо риторики или натянутости. А эти качества связаны в конечном счете с природным талантом. Наличие таланта необходимо и в критике. Писарев не отрицает красоту, но считает ее "личным чувством", которое именно "чувствуется, а не меряется аршином". Сохраняя эстетику на уровне индивидуальной интуиции, Писарев склонен "совершенно уничтожить эстетику" как науку, не укладывающуюся в рамки критериев социальной полезности. "Эстетика – рутина", – решительно заявляет он в статье "Разрушение эстетики", считая устаревшей в современных условиях второй половины 1860-х годов и работу Чернышевского "Эстетические отношения искусства к действительности".
"Титаном мысли", "учителем нравственности", "великим критиком" называет Писарев Белинского, высочайшую оценку дает Добролюбову и Чернышевскому как основоположникам "реальной критики". Но вместе с тем он рассматривает их деятельность как "факт вчерашнего дня". Писарев уличает своих предшественников в "эстетическом мистицизме", "эстетстве", сближающем их со сторонниками теории "чистого искусства". В свете той задачи, которую ставит Писарев перед литературой и критикой – "гуманизировать русское крестьянство", у Белинского он отмечает "ребячески-слепое преклонение перед Пушкиным", у Добролюбова – излишне оптимистическое отношение к типам Тургенева и Островского (Инсарову, Катерине Кабановой), у Чернышевского – недостаток историзма, у Щедрина – легкость и поверхностность юмора. Писарев не отрицает, что критика всегда должна идти рядом с беллетристикой, но она, по его мнению, должна быть строго историчной и конкретной, всякий раз вместо абстрактных размышлений о "вечной красоте" давать "трезвый "анализ", направленный к тому, чтобы "запрячь поэзию в воз" общественной пользы. "Критик и историк могут приходить к одним и тем же результатам, – говорит Писарев. – Исторические личности и простые люди должны быть измеряемы одною меркою".
Не преувеличивая роль личности в истории, Писарев отрицательно оценивает деятельность Петра I, рассматривая его как одного из "цивилизаторов, насильственно благодетельствующих человечеству". Славянофилы и западники, с его точки зрения, одинаково преувеличивали роль Петра I, реформы которого "прошли мимо русского народа". В отрицании "насильственного цивилизаторства" Писарев сходился со славянофилами, не принимая, однако, славянофильскую историческую концепцию в целом. В статье "Русский Дон Кихот" он уважительно относится к личности одного из "очень неглупых и в высшей степени добросовестных" славянофилов – И. Киреевскому, принесшему пользу России в качестве "двигателя русского самосознания". Вместе с тем для Писарева это человек, скованный "пристрастиями и предрассудками", так и не нашедший обещанной им дороги "к Храму живой мудрости" и оставшийся русским Дон Кихотом.
Писарев считает, что даже лучшие из критиков – Белинский, Чернышевский и Добролюбов – не могли оторваться от эстетических традиций и потому видели лучи света, "светлые явления" на "старых тропинках", ведущих "в глушь и в болото". Помимо недостатка историзма, он отмечает отсутствие в их взглядах связи с естественными науками, с "натурализмом". Только соединив в одном лице аналитика, историка и натуралиста, можно дать верную оценку явлениям действительности. "И натуралист, и историк, и критик согласятся между собой в том пункте, что необходимым свойством такого светлого явления должен быть сильный и развитой ум", – заявляет Писарев. Этого сильного ума он не находил в героях предшествующей литературы, получивших высокую оценку у его предшественников. Критик, по мнению Писарева, должен определить отношение художника к предмету его изображения, установить связь единичного изображения с общими чертами жизни, его породившими, установить причины и смысл образа. С точки зрения Писарева, теория Раскольникова "сделана им на заказ" и является продуктом тяжелых обстоятельств его жизни; "Война и мир" – "образцовое произведение по части патологии русского общества", показывающее, что происходит с людьми, которые обходятся "без знаний, без мыслей, без энергии и без труда"; роман Тургенева "Дым" – "зловещий" комментарий к "Отцам и детям"; "Некуда" Лескова и "Марево" Клюшникова – "истребительные", "яростные" романы.
Высший критерий оценки личности у Писарева – единство знания и дела: "У Печориных есть воля без знания, у Рудиных – знание без воли; у Базаровых есть и знание и воля, мысль и дело сливаются в одно твердое целое", – пишет он. Как положительный факт отмечает Писарев сближение филологии в своих выводах с естественными науками и с историческим языкознанием в лице В. Гумбольдта, осудившего "умозрительную" философию Гегеля.
Рассматривая принципы художественного изображения, Писарев отвергает романтизм с его идеалистической мечтательностью и отдает предпочтение "обличительному" методу, в котором выражается "протест" как "насущная потребность русского общества". В полной мере этим требованиям, по существу, не отвечала вся русская литература от Пушкина до Щедрина. Лишь в общей тенденции он одобряет творчество Гоголя и Кольцова. Отвергая тип так называемого передового человека из дворян, Писарев решительно отвергает тип предпринимателя у Гончарова и Гоголя, характеризуя Адуева, Штольца, Костанжогло как "плотоядных карликов".
Включаясь в литературную полемику 1860-х годов, Писарев в своих работах выступает с позиций "реальной критики" в ее крайнем выражении, близком к "нигилистическим" взглядам любимого им тургеневского героя Базарова. В цикле статей о Пушкине ("Пушкин и Белинский", "Евгений Онегин", "Лирика Пушкина", 1865) он прежде всего развенчивает Пушкина со стороны содержания его творчества: соизмеряя свои подходы с оценками Белинского, Писарев категорически не согласен с критиком, видевшим в "Евгении Онегине" "энциклопедию" русской жизни. Используя пушкинский текст, Писарев указывает на "мелкость" содержания романа, в котором описаны балы, обеды, актрисы, дамские ножки и т. п. При этом он полностью отождествляет по образу жизни и взглядам Пушкина и Онегина. Следовательно, в общественном отношении, полагает Писарев, с точки зрения борьбы с крепостничеством, помощи голодным и обездоленным роман Пушкина, как и тип Онегина, бесполезен. Как представитель нового этапа общественно-литературного развития в России Писарев видит главный недостаток Пушкина и его героев в недостатке или полном отсутствии дельных мыслей, а следовательно, и убеждений. Этот не вполне историчный подход приводит Писарева к негативной оценке творчества Пушкина в целом. Отсутствие системного воспитания, постоянного труда приводит героев Пушкина к пассивности, приверженности к комфорту и предрассудкам. Для Писарева жизнь этих людей не предмет художественного изображения, как и жизнь "российских помещиков" вообще. Для "пробуждения русского самосознания" – главной цели литературы, по мнению Писарева, – нужны не Онегины, Обломовы, Чацкие, Бельтовы или Рудины, а Базаровы, Лопуховы, Рахметовы, типы, с которыми Писарев чувствует "кровное родство". В статье "Лирика Пушкина" Писарев на материале стихов о поэте и поэзии уличает Пушкина в непонимании народа и его интересов, связанных с необходимостью изменения "общественного устройства" в России. Писарев утверждает, что Пушкин, в отличие от Гоголя или Салтыкова-Щедрина, является представителем "чистого искусства", не интересующимся жизнью общества, народа. Правда, Писарев оговаривается, что в свое время Пушкин "не имел возможности" определить "интересы масс" или выделить понятие "общественное мнение". Но это не меняет его общего вывода о том, что Пушкин всего лишь "версификатор", "великий стилист". Белинский же, якобы по своей доброте и наивности, видел в Пушкине великого художника, борца за "права и обязанности" человека. В статье "Разрушение эстетики" (1865) Писарев противопоставляет искусство науке в пользу науки, которая, обладая средствами анализа, с большим успехом способна познать истину, и идет еще дальше, объявляя эстетику бесполезной наукой ввиду бесполезности самого искусства.
Можно отметить, таким образом, что Писарев сам намечает ту грань, которая отделяет его позиции от взглядов предшественников. В ряду первоочередных задач он рассматривает задачи внелитературные, практические. Судя по резкости его выступлений, он готов был не только к научно-публицистической, но и к любой другой "практической" деятельности в заявленных им направлениях. Как бы отмежевавшись от Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарев выдвигался тем самым на роль лидера радикальной демократии в новых исторических условиях. Реализации его замыслов помешала ранняя смерть.
Народническая школа
Народничество как общественно-литературное направление получает развитие в России в 1870 – 1880-е годы. В этот период выходят народнические периодические издания – газета "Неделя" (с 1874 г. издаваемая П.А. Гайдебуровым); журналы "Русское богатство" (1880-1881), "Устои" (1881-1882); нелегальные газеты "Земля и воля" (1878-1879), "Народная воля" (1879-1885). В работах видных представителей народничества – Н.К Михайловского, П.Л. Лаврова, А.М. Скабичевского – начинают преобладать социально-политические тенденции, стремление непосредственно связать литературную теорию с задачами общественной борьбы.
Н.К. Михайловский (1842-1904). Поначалу Михайловский выступал как последователь радикальной демократии в своих социально-философских и литературно-критических взглядах. Высоко оценивал деятельность Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева как выразителей "духа времени". Разделял идеи утопического социализма. В последней четверти XIX в. примкнул к народническому движению, резко критикуя пути европейского капиталистического развития и намечая для России особые исторические перспективы. Одобряя "контову классификацию наук", в которой предпочтение отдавалось естественным наукам, Михайловский в то же время не отвергал значение наук "общественных". Он не мог не видеть определенных достижений европейской буржуазной цивилизации, но решительно отвергал пролетаризацию крестьянства и в связи с этим допускал возможность общественного идеала не в будущем, а в прошлом. Спасая свою теорию от возможных упреков в консерватизме, Михайловский выдвинул своеобразную концепцию "типов развития", стараясь вывести ее из творчества Л.Н. Толстого. Он предпочитает "гармоническое" развитие и чистую совесть простых людей из народа, изображенных Л. Толстым, низкую степень развития сельского хозяйства России английскому "типу развития", пусть и более "высокой степени", но связанному с пролетаризацией и капитализацией. Не принимая "тип" развития, он отвергает и "степень" развития, какой бы высокой она ни была. Понятие развитости человека и общества у Михайловского связано, таким образом, не с уровнем или общими показателями состояния культуры, экономики, а с "типом развития", при котором люди "сами удовлетворяют своим человеческим потребностям". Именно "совокупность воззрений" данного человека служит идеалом и для Толстого, с точки зрения Михайловского, хотя по сравнению с буржуазным типом европейской цивилизации этот "тип развития" более низкий. Сам критик также предлагает развивать именно этот тип, не подменяя его "иным типом", хотя бы он и был развит более высоко. Как видно, социально-экономический идеал здесь и в самом деле отстает от общего уровня развития цивилизации, социально-экономический аспект при этом как бы уступает место нравственно-этическому.