"Средний, или польский, состав стихов" (96) исторически связан, указывал Тредиаковский, с деятельностью Киево-Могилянской академии, когда Петр Могила, ее основатель, "способ учений и весь порядок взял с образца польских училищ", а вслед за этим "и стихотворение <стихосложение> польское, с языком, пришло в ту Могилеанскую Киевскую Академию" (95). "Сие впрочем достоверно, – продолжал Тредиаковский, – что с времен Симеона Полоцкого, иеромонаха, жившего в Москве, польского состава стихи начали быть в составлении постоянны и одноличны на нашем языке, а вероятно, что он был и первый самый стихотворец у нас в великой России на славенском языке". Вслед за именем Симеона Полоцкого Тредиаковский назвал имена "великороссийских стихотворцев" – Сильвестра Медведева, Кариона Истомина, Федора Поликарпова, Леонтия Магницкого, Антиоха Кантемира, стихи которых были средством просветительской работы. Их деятельность охватывает весь круг "белорусцев, малороссийсцев и великороссиян" (96).
Современный способ стихосложения, настаивал Тредиаковский, именно он начал внедрять в жизнь с 1735 г. При этом Тредиаковский признавал, что в течение предшествующих пяти лет он учился на собственных ошибках: "на какую пьесу ни посмотрю, вижу, что она состоит стихами, включая рифму, но точно странными некакими прозаическими строчками. Напоследок выразумел сему быть от того, что в них не было никакого, по разным расстояниям измеренного, слогов количества". В результате, писал Тредиаковский, возникло ощущение, что требуется "голосу на складах повышаться несколько по определенным расстояниям, то есть или от ударения к неударению, или вопреки падать" (97).
Однако русская силлабо-тоническая система стихосложения, в которой упорядочивается количество слогов определенной силы – сильных и слабых, является в своих основаниях плодом усилий и Тредиаковского, и Ломоносова. Тредиаковский, по сути, только критически осмыслил старый силлабический стих. Завершением же реформы русского стиха стали работы Ломоносова, прежде всего "Письмо о правилах российского стихотворства" (1739), ознаменовавшие уход от виршевого стиха.
Значимое место среди трудов Тредиаковского занимает "Предъизъяснение об ироической пииме" (1766), т. е. о героической поэме, ставшее предисловием к созданной им поэме "Тилемахида", которая является переводом романа Ф. Фенелона "Приключения Телемака". Как филолог, Тредиаковский был убежден, что героическая поэма (или иначе, в его терминологии, "эпическая пиима и эпопиа") является лучшим достоянием словесного искусства: это "крайний верх, венец и предел высоким произведениям разума человеческого" (98). Как непосредственный читатель, Тредиаковский подчеркивал, что героическая поэма – это "глава и совершение конечное всех преизящных подражаний естеству, из которых ни едино не соделывает большей сладости человекам, с природы любоподражателям" (98).
"Естество" (действительность, история) не может напрямую создать в человеке определенный эмоциональный настрой, поскольку "в том все немо". В героической же поэме "напротив, словесно все и все изобразительно", "сия едина удовляет хитро, что есть самое нежное в чувствительностях, а тонкое и живое в мыслях", ничто иное "не может отнюдь произвесть равного сердцу удовольствия, коликое бывает от иронической пиимы". Героическая поэма приводит "преутаенные душевные пружины в подвижность", она соединяет в себе "все приятности зографств <живописи> и мусикии <музыки>" (98). Но не только: героическая поэма "имеет, сверх сих, еще неизреченные <достоинства>, коих нигде инде не заимлет и которые ведомы ей токмо единой". Главное достоинство состоит в том, что "пиима ироическая подает и твердое наставление человеческому роду, научая сей любить добродетель и быть <…> добродетельну" (98). По душе Тредиаковскому то, что дидактизм произведений этого жанра "научает не угрюмым нахмурившаяся взором или властительским оглушающая в надмении гласом", а "в добролепотном и умильном лице забавляющая и увеселяющая песнями" (98–99). В этих произведениях "сущее нравоучительное любомудрие", или "нравственная истиною философия", предстает "не суровым рубищем и темным одеянная", а "светло, богато и стройно наряженная" (99).
Героическая поэма, обращаясь к историческим событиям, создает их образ – пригвождает "к единой точке сию самую историю", "дает ей быть в виде, весьма привлекающем более". Поскольку "эпическое подражание" – это "живонаписующее искусство" и отображение в нем находится "превесьма в тесных <…> границах", его автор должен отобрать требуемый материал. Осуществляется этот отбор фактов "как убавлением от нее <от истории> огромного пространства, так и прибавлением к ней околичностей веселейших". Говоря языком современной науки, Тредиаковский писал о том, что героическая поэма как литературное произведение начинается с авторского вымысла – с систематизации фактов и их индивидуально-творческого осмысления.
Звездным часом героической поэмы Тредиаковский считал творчество "Омира" (Гомера) – его "Илиаду" и "Одиссию" ("Одиссею"). Так, в "Илиаде" воссоздана "не просто история", а "история ироических времен, баснословных тех и мрачных" (99). Для достижения своих целей Гомер просчитал, по мнению автора "Предъизъяснения", объем произведения: он дал "распространение не преобширное, такое привело б в скуку, но довольно протяженное, дабы удовлетворить любоиспытанию". Тредиаковский восхищался композиционной организацией произведения – его "начала, продолжения и окончания": Гомер талантливо "распределил тут и расположил порядок весь и все сразмерности, как во всецелом написании, так и в частях его" (99).
Тредиаковский подчеркивал, что единство произведения обеспечено обнаруженной причинно-следственной "вероятностью": Гомер "держался единого и всюду владычествующего действа". Если бы автор "Илиады" не нашел способа "соединить совокупно многие действа, не зависящие одно от другого", то и "б пиима его не была уже одна большая картина, но сделалось бы множество маленьких образков, не могущих составить преизящной всецелости". В результате, "Илиада" является произведением, в котором, по мнению Тредиакоского, все эпизоды и сцены так "сопряжены", что "не можно тех отнять" как от "владычествующего действа", так и друг от друга. В качестве аргумента Тредиаковский провел сравнение художественного произведения с телом человека: единство целого "Илиады" существует как живой организм, и "равно как не возможно ничего отторгнуть от человеческого тела, не повредив стройности, надобности и сразмерности" его, так и расторжение такое не допустимо в гомеровском произведении, поскольку "действие его главное и стало единое, целое и совершенное" (100).
Автор "Предъизъяснения" проанализировал, выражаясь современным научным языком, хронотоп гомеровской поэмы, а также восприятие читателем его условной природы: "В сем действии продолжение времени зависит у него <у Гомера> не токмо от числа приключений, сходственно с вероятностию, но еще и от постижения читателей, долженствовавших быть в таком прицеле, чтоб им осмотреть одним воззрением и без труда все ядро и весь оклад действия". Тредиаковский подчеркнул, что "сие точно есть правило <искусства> на продолжение времени" (100), разграничив тем самым факты действительности, подчиняющиеся законам физического времени, и образ действительности, который в литературном произведении создается средствами художественного времени.
В работе рассмотрена поэтика сюжета героической поэмы. Первая "часть" сюжета носит характер экспозиции, когда автор дает ввод в ситуацию. "Вторая [часть] <…> называется узел, или завязывание, или заплетение"; иными словами, "вторая часть" сюжета связана с формированием конфликта. Завершением произведения является "развязывание, или расплетение, или окончание всего действия". Рассмотрение сюжета поэмы сопровождалось обращением Тредиаковского к вопросу о расстановке персонажей. "Пиит, – указывал автор работы, – рассудил за благо употребить во всей своей пииме разные народы, разных военачальников и богов, сопротивляющихся друг другу" (101).
Тредиаковский коснулся пафоса произведения как фактора его стилеобразования. "Омир, – писал он, – преходит часто от громкого гласа к тихому, от высокого к нежному, от умиленного к ироическому, а от приятного к твердому, суровому и никак свирепому". Эти интонационно-пафосные модуляции оформлены сравнениями и "уподоблениями" – их "пренеисчетное <…> богатство". Наконец, "ничто не может стихов его [Гомера] быть гладчее и плавнее, а речений в них пристойнее, изобразительнее" (101).
Помимо "Илиады", в круг "ироических пиим" Тредиаковский включил "Одиссею" (это "вторая Омирова эпопиа"), а также "Енеиду" ("Энеиду") Марона (Вергилия). В этих эпопеях, "двух на еллинском языке да одной на латинском", представлена "вся и единственная сладость читателей благоискусных". В дальнейшем, по мнению Тредиаковского, только Ф. Фенелон "снабдил Общество ученое четвертою эпопиею, хотев его просветить" (102). Французский писатель продолжил эпическое и героическое описание легендарной истории, выведя в качестве героя сына Одиссея Телемака.
Тредиаковский отрицал принадлежность таких произведений, как "Библия", поэма Лукана "Фарсалия", написанная на латинском языке, поэма Торквато Тассо "Избавленный Иерусалим" ("Освобожденный Иерусалим"), написанная на "италианском", эпические поэмы Камоэнса "Лузиада", написанная на португальском, "Потерянный рай" Джона Мильтона, написанный на "аглинском", и "Ганриада" ("Генриада") Вольтера, написанная на французском, к жанру "ироической пиимы" (103). Первым аргументом Тредиаковского является утверждение, что "история, служащая основанием эпической пииме, должна быть или истинная, или уже за истинную издревле преданная". Тредиаковский отказал в праве на такое основание событиям, взятым из "древней", "средней" и "толь меньше еще новых веков в истории", поскольку эпопея сосредоточена на изображении "времен баснословных, или ироических" (102–103). Реальное лицо не может быть героем классической эпопеи. В центре ее могут находиться только такие мифологические герои, как Приам, Агамемнон, Гектор, Ахилл, Одиссей, Телемак и др., т. е., в терминологии Тредиаковского, герои "баснословные" (107). Вторым аргументом в утверждении автором "Предъизъяснения" своей правоты стало указание на то, что большинство перечисленных произведений написано на европейских языках: это "и по течению слова суть токмо то, что они сочинения некие стихами сих народов" (103).
Будучи поэтом-классицистом, Тредиаковский подчеркивал, что в эпопее читатель наслаждается "течением слова ироического" – "екзаметром" (гекзаметром). Он сравнивал стиховой "поток" эпопеи с рекой, "подобной Волге: сперва несется струею, потом ручьем, потом речкою, вскоре после рекою; возрастая ж впадающими с сторон водами, влечет уже ток свой быстрый, глубокий, обширный, полный превеликим и предолгим Нилом, даже до самого своего устия в море, то есть до окончания". Такого наслаждения, был убежден Тредиаковский, не могут нести "стихи, оканчивающиеся рифмами", которые "отнюдь не могут продолжать непрерывного такова шествия", – стихи "италианские, англинские, ишпанские, французские и польские". "Такие стихи суть не река, – гневался Тредиаковский, – текущая с верху в низ, непрестанно и беспреломно, к удаленному своему пределу: они студенец <холодный ключ> некий, бьющий с низу в верх", "согласие рифмическое отроческая есть игрушка, недостойная мужских слухов" (106).
Историко-литературный вывод Тредиаковского однозначен: "сею препрославленною титлою <героической поэмой> величаться им <перечисленным произведениям> нет права", "не имеет подлинно ученый свет по сие время <…>, кроме Омировых, Мароновы и Фенелоновы, ироических пиим точных и существенных: все прочие, колико их ни обносится, суть токмо псевдопиимы такие" (103).
Теоретический вывод Тредиаковского содержит определение жанра эпопеи: это "есть баснь, основанная на истории ироических времен, а повествуемая пиитом на возбуждение в сердцах удивления и любви к добродетели, представляющим едино токмо действие из всей жизни ироя, поспешествуемое свыше, исполняющего ж некое великое намерение, не взирая на все препоны, сопротивляющиеся тому предприятию" (102). Определение жанра Тредиаковский усиливает перечислением ключевых слов для его распознания, обозначив, в результате, критерии жанра: "эпическая баснь, то есть вымысел, правде подобный, или подражающий естеству, имеет в основание себе историю, живет, дышит действием, наставляется нравоучением, а увеселяет, услаждая течением слога и слова пиитического".
Тредиаковский проанализировал "действо эпическое" и его композиционную организацию. Автор "Предъизъяснения" подчеркивал, что оно "долженствует быть великое, единое, целое, чудесное и продолжающееся несколько времени" (103). Единство действия, по Тредиаковскому, не исключает "впадений", или "эписодий", или "прибавочных приключений", которые "зависят от главного действия и так с ним связаны, да и сами между собою сопряжены толь, что все то представляет одну токмо картину, составленную из многих изображений в изрядном расположении и в точной сразмерности" (104). "Целость" (целостность) действия, по определению автора работы, предполагает "причину, узел и развязание". "Причина действа" должна быть "достойной героя и сходствующей с его характером", т. е. напрямую соотнесенной с личностью героя и соответствующей логике его поступков. "Узел" событий должен быть взят, по мнению Тредиаковского, "в самой внутренности действия" и развит ("достоит заплетаться") "естественно". А "развязанию надлежит быть так же природну, как и узлу". Этим требованиям подчиняется не только целое, но и его части: "Сверх заплетения в коренном действии и расплетения ему всеобщего, каждый эписодий имеет свой узел и собственное развязание", "должно им всем иметь те ж самые свойства" (104).
В своем рассмотрении жанра эпопеи, осуществленном в середине XVIII века, Тредиаковский счел необходимым указать на те ее особенности, которые были обозначены еще Аристотелем в его "Поэтике" (336–332 гг. до н. э.). Так, "действие эпическое долженствует быть чудесно, но вероятно", – писал Тредиаковский. Кроме того, он вслед за Аристотелем соотнес временной охват эпопеи и трагедии: "Эпическая пиима долговременнее продолжается, нежели трагедия", "эпопиа может содержать действия, совершающиеся во многие лета" (105).
Вместе с тем эпопея (или "ироическая", "эпическая пиима") сопоставлена Тредиаковским с жанром романа и, по результатам сравнения, противопоставлена ему. Так, автор работы писал, что "эпопиа не требует завязаний <..>, каковы бывают в сказках, называемых романцами", поскольку в романах "нечаянность одна производит внутреннее возмущение пренесовершенное и скоропреходное". Тредиаковскому неинтересна мотивация поступков, которую дает своему романному герою автор произведения. В эпопее (как "ироическом творении") есть "первенствующая цель" – "наставление, в романе же Тредиаковский видел иную цель – "увеселить". Роман, утверждал автор "Предъизъяснения", – "игра ума", что "суть ниже важности и благородности" (104).
Завершением "Предъизъяснения" стало обоснование Тредиаковским его обращения к роману Фенелона "Приключения Телемака" и озвучание причин, подтолкнувших его к переводу романа на русский язык в форме поэмы "Тилемахида". Историю Телемака автор романа "воспел на французском своем языке свободною речию", а французский язык, писал автор "Предъизъяснения" и поэмы "Тилемахида", не предназначен для "ироического еллино-латинского стиха" (108). "Всякородное богатство и пространство" гекзаметру, по глубокому убеждению Тредиаковского, может вернуть "славенороссийский" язык.
Подводя итоги филологической деятельности Тредиаковского, следует отметить искреннее служение русского классициста слову, культуре, "словесным наукам". Тредиаковский был убежденным сторонником образования. Он подчеркивал, что "природа <т. е. талант> без науки есть ничто, так и наука без природы есть не действительна: одна у другой взаимной себе помощи просит" (73). Для достижения успехов в литературной практике и для понимания "словесных наук", по мнению русского поэта и филолога, требуются "университетские" знания в "грамматике, риторике, поэзии, философии, истории, хронологии и географии" (80).
В трудах Тредиаковского нашли отражение такие важные проблемы, как теория и практика перевода, поэтика ряда актуальных для литературы XVIII века жанров, силлабическое и силлабо-тоническое стихосложение. Так, Тредиаковский высказал существенные замечания в связи с переводом стихотворных произведений стихом и прозой; проанализировал жанровое содержание и жанровую форму эпопеи, оды, трагедии, комедии; рассмотрел законы сюжетосложения, композиции и, говоря языком современной науки, хронотопа. Работы Тредиаковского и Ломоносова, относящиеся прежде всего к 1735–1743 гг., реформировали русский стих, переключив его в силлабо-тоническую систему стихосложения, согласно нормам которой в стихе упорядочивалось количество слогов определенной силы – сильных и слабых.