Второй период связан с подготовкой и проведением "великих реформ", когда рядом с культурным дворянством в нашей литературе появляется новая историческая сила – целая культурная прослойка писателей из низов общества – литературных разночинцев, существенно повлиявших на облик русской литературы, на развитие в ней народных начал, на бурную полемику, которую они стимулировали. В 1870-е годы, с развитием в стране народнического движения, влияние этой прослойки на развитие литературы становится еще более решительным. Ведущие русские писатели, не разделявшие радикального образа мысли революционно настроенной, нигилистической молодежи, не могли не считаться с фактом ее появления и растущего влияния на русское общество: полемика с ними определяет ключевые моменты проблематики литературы этого периода.
Наконец, с начала 1880-х годов намечаются первые признаки кризиса русского реализма в его ренессансной разновидности, сопровождающиеся появлением реализма критического, а также возрождением в русской мысли религиозно-философских, а в литературе – романтических и предсимволистских веяний.
Однако такая периодизация недостаточно учитывает собственно литературный, художественно-эстетический аспект литературного развития, а потому она нуждается в известной корректировке. Так, например, есть ряд четких признаков, отличающих литературное развитие первой половины XIX века от второй. Литература первой половины XIX века отличается необыкновенной емкостью и универсальностью созданных ею художественных образов. Их можно сравнить с бутонами не распустившегося еще цветка. В это время закладываются первоосновы русской литературной классики, живые клетки ее, несущие в себе неповторимый "генетический код". Это литература кратких, но перспективных в своем дальнейшем развитии художественных формул, заключающих в себе мощную образную энергию, еще сжатую в них, еще пока не развернувшуюся. Не случайно многие из них войдут в пословицы, станут фактом нашего повседневного языка, частью нашего духовного опыта: почти все басни Крылова, множество стихов из "Горя от ума" и "Евгения Онегина", "ноздревщина", "маниловщина", "чичиковщина" Гоголя, "репетиловщина", "молчалинство" Грибоедова и т. д.
В русской литературе первой половины XIX века большое место занимает проблема художественной формы, краткости и точности языкового оформления поэтического образа. Идет процесс становления литературного языка. Вопрос "как?" часто теснит вопрос "что?", особенно в произведениях допушкинской поэзии и прозы. Отсюда – напряженные и живые споры о судьбе русского языка между "шишковистами" и "карамзинистами". Отсюда же – жанровый универсализм русских писателей первой половины XIX века. Они еще лишены в своем творчестве той специализации, которая произойдет позднее, которая заставит Островского отдаться целиком национальной драме, а сатирика Салтыкова-Щедрина – чураться "лепетания в стихах". Пушкин пробует свои силы буквально во всех жанрах литературы: он поэт и прозаик, лирик, эпик и драматург. И все они вместе, по Чехову, стремятся "коротко говорить о длинных предметах". Произведения русских писателей первой половины XIX века невелики по объему, но значительны по образной силе, которая в них заключена.
Русская литература второй половины XIX века отличается своей аналитичностью: она как бы раскрывает скобки за теми сжатыми художественными формулами, которые были даны Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем. Из "Капитанской дочки" Пушкина, из "Бородино" Лермонтова, из "Тараса Бульбы" Гоголя и трех басен Крылова – произведений, кратких по форме и емких по содержанию, вырастает, развертываясь на тысячи страниц, многотомное повествование "Войны и мира" Л. Н. Толстого.
В условиях второй половины XIX века уже неповторим ренессансный пушкинский универсализм. Даже русская поэзия этого времени разделяется на два враждующих друг с другом направления: некрасовскую школу и школу поэтов "чистого искусства" – рядом с Некрасовым стоит Фет. Островский отдаст все силы драматургическому творчеству, Толстой и Достоевский – романам, юношеская драматургия и проза Некрасова несоизмеримы по значимости со стихами национального поэта, Чехов в прозе выступит мастером короткого рассказа, Салтыков-Щедрин будет "чистым" сатириком и т. д.
То же самое произойдет и в литературной критике: если в первой половине века она осеняется одним именем Белинского, то во второй половине его возникает несколько критических школ: "реальная критика" революционеров-демократов (Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев), "эстетическая критика" либералов-западников (А. В. Дружинин, П. В. Анненков, В. П. Боткин), "почвенническая критика" соратников Ф. М. Достоевского (А. А. Григорьев, Н. Н. Страхов).
Невозможно без существенных оговорок переносить на русский исторический процесс ту модель развития, какая характерна для литератур Западной Европы. К нашей классике, поскольку она решала широкие ренессансные задачи национального самоопределения значительно позднее, в XIX веке, неприложима схема традиционного развития зрелых европейских литератур: от реализма эпохи Возрождения к барокко, затем к классицизму – сентиментализму – романтизму. На материале русской литературы эта схема не работает. В творчестве зрелого Лермонтова, например, романтические по своей ориентации произведения (поэмы "Мцыри" и "Демон") соседствуют с реалистическими ("Герой нашего времени"). А потому романтизм и реализм у него сохраняют яркую национальную специфику. Русский реалист использует опыт романтического освоения мира во всем его объеме, но одновременно расширяет этот объем, показывая трагизм существования замкнутой в самой себе романтической личности. А с другой стороны, русский реализм не ограничивает представление о реальности жизни только чувственным опытом, обращаясь к правде духовного зрения, духовного видения мира.
Об этих и других сложных проблемах нашего литературного развития мы будем говорить конкретно, раскрывая их в творчестве каждого отдельного писателя. Они еще не разработаны в полной мере в отечественном литературоведении, а потому перед молодыми исследователями и ценителями русской классической литературы на этом невозделанном поле предстоит немало труда и творческих открытий.
Библиографические источники по русской литературе XIX в.
Мезиер А. В. Русская словесность с XI по XIX столетия включительно. – Ч. 2. – СПб., 1902;
Владиславлев И. В. Русские писатели XIX-XX столетий. Опыт библиографического пособия по новейшей русской литературе. – 2-е изд., перераб. и допол. – М., 1913;
Муратова К. Д. История русской литературы XIX века: Библиографический указатель. – М.; Л., 1962;
Русские писатели. 1800-1917. Библиографический словарь. – Т. 1-4 (издание продолжается). - М., 1989-1999;
Русские писатели. XIX век. Библиографический словарь. В 2 ч. – 2-е изд., дораб. – М., 1996.
Общие труды
История русской литературы XIX в. / Под ред. Д. Н. Овсяннико-Куликовского. – М., 1908-1910. – Т. 1-5.;
История русской литературы. – М.; Л., 1941-1956. – Т. 1 – 10;
История русской литературы. – В 3 т. – М.; Л., 1962-1965;
История русской литературы. – В 4 т. – Л., 1980-1983;
История всемирной литературы. – В 9 т. – М., 1990. – Т. 7 (разд. 1);
Цейтлин Л. Г. Русская литература первой половины XIX века. – М., 1940;
История русской литературы XIX века / Под ред. проф. Ф. М. Головенченко и проф. С. М. Петрова. – М., 1960. – Т. 1;
Мезенцев П. А. История русской литературы XIX века (первая половина). – М., 1963;
Ревякин Л. И. История русской литературы XIX века. Первая половина. – М., 1981; А. Н.
Соколов. История русской литературы XIX века. – Т. 1. – 2-е изд. – М., 1965;
История русской литературы XIX-XX веков. Краткий очерк. – М., 1983;
История русской литературы XIX века. 1800-1830-е годы / Под ред. В. Н. Аношкиной и С. М. Петрова. – М., 1989;
Теплинский М. В. История русской литературы XIX века. – Киев, 1991;
Лебедев Ю. В. Русская литература XIX века. 10 класс: Учебник для общеобразовательных учреждений. В 2 ч. – М., 2002. – Ч. 1;
История русского романа. В 2 т. – Л., 1962;
История русской поэзии. В 2 т. – Л., 1968-1969;
Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра. - Л., 1973. История русской литературы XIX века / Под ред. проф. В. И. Коровина. В 3 ч. – М., 2005.
О национальном своеобразии и духовных основах русской литературы
Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. – М., 1972;
Берковский Н. Я. О мировом значении русской литературы. – Л., 1975;
Купреянова Е. Н., Макогоненко Г. П. Национальное своеобразие русской литературы: Очерки и характеристики. – Л., 1976;
Кожинов Вадим. Размышления о русской литературе. – М., 1991;
Дунаев М. М. Православие и русская литература. – М., 1997. – Вып. 1-2;
Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995;
Христианство и русская литература. – СПб., 1996. – Сб. 1-2.;
Ильин И. А. Гении России // Ильин И. А. Собрание сочинений в десяти томах. – М., 1997. – Т. 6. – Кн. 3; Русская литература и религия: Сб. научных трудов. – Новосибирск, 1997; Русская литература XIX века и христианство. – М., 1997; Бухкин П. Православная церковь и русская литература в XVIII-XIX веках (проблема культурного диалога) – СПб., 1996;
Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. – Петрозаводск, 1994. – Вып. 1;
Евангельский текст в русской литературе XVIII-XIX веков: Сб. научных трудов. – Петрозаводск, 1998. – Вып. 2;
Котельников В. А. Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной. – М., 2002;
Троицкий В. Ю. Словесность в школе. – М., 2000.
Литературный процесс первой четверти XIX века
Русская литературно-общественная мысль первой четверти XIX века.
Ведущим литературным направлением в странах Западной Европы начала XIX века является пришедший на смену классицизму, просветительскому реализму и сентиментализму романтизм. Русская литература откликается на это явление своеобразно. От романтизма западноевропейского типа она многое заимствует, но при этом решает проблемы собственного национального самоопределения. Русский романтизм имеет по сравнению с западноевропейским еще и свою специфику, свои национально-исторические корни. А кроме того, перед русской литературой начала XIX века стоит давно решенная в литературах стран Запада проблема создания зрелого литературного языка, существенно осложняющая русское литературное развитие. В чем же заключается сходство русского романтизма с западноевропейским и каковы его национальные отличия?
Конец XVIII века в истории христианской Европы был ознаменован глубоким социальным катаклизмом, взорвавшим до основания весь общественный порядок и поставившим под сомнение веру в человеческий разум и мировую гармонию. Кровавые потрясения Великой французской революции 1789-1793 годов, наступившая вслед за ними эпоха наполеоновских войн, установившийся в результате революции буржуазный строй с его эгоизмом и меркантильностью, с "войною всех против всех" – все это заставило усомниться в истине просветительских учений XVIII века, обещавших человечеству торжество свободы, равенства и братства на разумных началах.
В опубликованном в 1794 году письме "Мелодора к Филалету" Н. М. Карамзин отмечал: "Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует важное, общее соединение теории с практикою, умозрения с деятельностию, что люди, уверясь нравственным образом в изящности законов чистого разума, начнут исполнять их во всей точности и под сению мира, в крове тишины и спокойствия, насладятся истинными благами жизни. О Филалет! Где теперь сия утешительная система?… Она разрушилась в своем основании!…Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови, в пламени не узнаю тебя, среди убийств и разрушения не узнаю тебя!…" Люди конца века потрясены случившимся. "Вот плоды вашего просвещения! – говорят они, – вот плоды ваших наук, вашей мудрости!…Да погибнет же ваша философия!" И бедный, лишенный отечества, и бедный, лишенный крова, и бедный, лишенный отца, или сына, или друга, повторяют: "Да погибнет!" И доброе сердце, раздираемое зрелищем лютых бедствий, в горести своей повторяет: "Да погибнет!"
Восприятие событий Французской революции как вселенской катастрофы было характерно и для Радищева в его последнем предсмертном произведении – оде "Осьмнадцатое столетие" (1801-1802), и для Д. И. Фонвизина в последней его комедии "Выбор гувернера" (1790), где "равенство состояний" он назвал "вымыслом ложных философов, кои красноречивыми своими умствованиями довели французов до настоящего их положения".
Но вернемся к Карамзину. В ответном письме Мелодору Филалет как будто бы соглашается с другом: "…Мы излишне величали восемнадцатый век и слишком много ожидали от него. Происшествия доказали, каким ужасным заблуждениям подвержен еще разум наших современников!" Но в отличие от Мелодора Филалет не впадает в уныние. Он считает, что эти заблуждения заключены не в природе разума, а в человеческой гордыне. "Горе той философии, которая все решить хочет! Теряясь в лабиринте неизъяснимых затруднений, она может довести нас до отчаяния…" В чем же видит спасение герой Карамзина, в чем источник его оптимизма? "Подобно мореплавателю, который в гибельный час кораблекрушения… не теряет надежды, сражается с волнами и хватает рукою за плывущую доску", Филалет обращается к вере: "Пусть докажут мне наперед, что Бог не существует, что Провидение одно слово без значения, что мы дети случая, сцепление атомов и более ничего! …Я взгляну на сапфирное небо, на цветущую землю, положу руку на сердце и скажу атеисту: "Ты безумец!"… Бог вложил чувство в наше сердце, Бог вложил в мою и в твою душу ненависть ко злобе, любовь к добродетели – сей Бог, конечно, обратит все к цели общего блага".
В словах Филалета – русский ответ на то смятение умов, на тот мировоззренческий кризис, который переживал европейский мир на рубеже XVIII-XIX веков. Крах веры в разум привел европейское человечество к "космическому пессимизму", безнадежности и отчаянию, сомнению в ценности современной цивилизации. Отталкиваясь от несовершенного земного миропорядка, романтики обратились к идеалам вечным и безусловным. Возник глубокий разлад между этими идеалами и действительностью, который привел к так называемому романтическому двоемирию.
В противовес отвлеченному разуму просветителей XVIII века, предпочитавшему извлекать из всего "общее", "типическое", романтики провозгласили идею суверенности и самоценности каждой отдельной личности с богатством ее духовных запросов, глубиною ее внутреннего мира. Главное внимание они сосредоточили не на обстоятельствах, окружавших человека, а на его переживаниях и чувствах. Романтики открыли своим читателям неведомую до них сложность и богатство человеческой души, ее противоречивость и неисчерпаемость. Они питали пристрастие к изображению сильных и ярких чувств, пламенных страстей или, напротив, тайных движений человеческой души с ее интуицией и подсознательными глубинами.
В России романтические веяния тоже возникли под влиянием событий Великой французской революции, но окрепли в годы либеральной политики начала царствования Александра I, пришедшего на русский престол после дворцового заговора и убийства в ночь на 11 марта 1801 года его отца – императора Павла I. Эти веяния питал подъем национального и личного самосознания в ходе Отечественной войны 1812 года. Наступившая после победоносной войны реакция, отказ правительства Александра I от либеральных обещаний начала его царствования привели общество к глубокому разочарованию, которое еще более обострилось после краха декабристского движения. Таковы исторические предпосылки русского романтизма, которому были свойственны общие черты, сближавшие его с романтизмом западноевропейским. Русским романтикам тоже присущи обостренное чувство личности, устремленность к "внутреннему миру души человека, сокровенной жизни его сердца" (В. Г. Белинский), повышенная субъективность и эмоциональность авторского стиля, интерес к отечественной истории и национальному характеру.
Вместе с тем русский романтизм имел свои национальные особенности. Прежде всего в отличие от романтизма западноевропейского он сохранил исторический оптимизм и надежду на возможность преодоления противоречий между идеалом и действительностью. В романтизме Байрона, например, русских поэтов привлекал пафос свободолюбия, бунт против несовершенного миропорядка, но им оставались чужды байронический скептицизм, "космический пессимизм", настроения "мировой скорби". Русские романтики не приняли также культ самодовольной, гордой и эгоистически настроенной человеческой личности, противопоставив ему идеальный образ гражданина-патриота или гуманного человека, наделенного чувством христианской любви, жертвенности и сострадания. Романтический индивидуализм западноевропейского героя не нашел на русской почве поддержки, но встретил суровое осуждение.
Эти особенности нашего романтизма были связаны с тем, что русская действительность начала XIX века таила в себе скрытые возможности к радикальному обновлению: на очереди стоял крестьянский вопрос, созревали предпосылки к большим переменам, которые совершились в 60-е годы XIX века. Существенную роль в национальном самоопределении русского романтизма сыграла и тысячелетняя православно-христианская культура с ее тягой к общему согласию и соборному решению всех вопросов, с ее неприятием индивидуализма, с осуждением эгоизма и тщеславия. Поэтому в русском романтизме в отличие от романтизма западноевропейского не произошло решительного разрыва с духом и культурой классицизма, просвещения и сентиментализма.
Карамзинский Филалет, осуждая уныние и скептицизм Мелодора, говорит: "Знаю, что распространение некоторых ложных идей наделало много зла в наше время, но разве просвещение тому виною? Разве науки не служат, напротив того, средством к открытию истины и рассеянию заблуждений, пагубных для нашего спокойствия?… Светильник наук не угаснет на земном шаре… Нет, Всемогущий не лишит нас сего драгоценного утешения добрых, чувствительных, печальных. Просвещение всегда благотворно; просвещение ведет к добродетели, доказывая нам тесный союз частного блага с общим и открывая неиссякаемый источник блаженства в собственной груди нашей; просвещение есть лекарство для испорченного сердца и разума…" Карамзин здесь не только не противопоставляет веру разуму, но говорит об их естественном и вечном союзе: он отстаивает истину просвещающего разума, согретого лучами веры, пронизанного светом высоких нравственных истин. Это тяготение к синтезу романтизма с просветительством способствовало раннему и более легкому преодолению свойственного романтизму двоемирия и переходу русской литературы к реалистическому освоению действительности с диалектическим взаимодействием идеала и реальности, человеческого характера и окружающих его обстоятельств.