* * *
Когда я проснулся, из окон вовсю бил солнечный свет, а передо мной на стуле сидел Ватсон и собирал все тот же кубик Рубика. Я осмотрелся по сторонам – трупов не было.
– Я их пока в ванную отнес, – спокойно сказал Ватсон.
Я привстал, рассматривая высохшую кровь, и зачем-то произнес:
– Интересно, она умерла во сне или, все-таки, проснулась…
Ватсон отложил свою игрушку, взял бутылку минералки и подошел ко мне.
– Давай чуть умоешься, – сказал он, – а то ты немного кровью запачкался.
– Я лучше на кухне умоюсь, – я попытался встать, но Ватсон осадил меня.
– Туда пока не ходи, там раковина занята. Твои девочки оказались слишком большими, поэтому я тебе здесь полью.
Я подставил руки, Ватсон стал лить и рассказывать, где шатался все эти дни.
– Я ж в тот день, когда мы Патлатого увидели на твоем выпускном, подумал, что это, ну типа, всё замануха была, даже тебя стал подозревать, что ты с ними заодно. Дурак, конечно. Пошел к себе, "адскую" захерачил двойную, на ладони даже не уместилось.
– Что за "адская"? – спрашиваю я.
– Ну, ты ее должен помнить, меня еще с крыши снимали, когда я под этой хуйней был, только там одна доза была, а тут две. Короче, прихавал я ее и водкой залил. Вштырило минуты через две. Полчаса полежал как пришитый, думал все – пожил свое, еле оторвался от кровати, потный весь, сполз, пиджак стал натягивать прямо на полу, думал, чтоб, когда за мной приедут, прилично выглядеть. А потом – как будто вспышка, как в фильмах прям, и я уже в теплотрассе лежу. Ты прикинь, там две трубы большие и под ними все в книгах: Ленина писульки, сказки, учебники, целая гора книг. Короче, еле вылез оттуда, голова трещит, пиздец, будто я всю эту гору книг за ночь перечитал, тело ломит, смотрю – город ебучий, высотки, а за ними горы все в деревьях. Оборачиваюсь, а там море и корабли стоят, прикинь.
– А вещи зачем забрал? – спросил я.
– Не помню, – теребя бровь, ответил Ватсон, – у меня вот золото в кармане почему-то оказалось, серьги, цепочки и кольца, штук двадцать всего. И еще это… – Ватсон замялся, – я карту в банкомат вставил, а у меня на счету ноль… все деньги исчезли…
Я жадно допил остатки минералки.
– Да похуй, – устало выговорил я, – у меня достаточно средств и на двоих, и на троих. Не ссы. Все равно недолго осталось. Больше восьми лет еще никто не жил, а у меня уже шестой заканчивается. У тебя, насколько помню, тоже.
– Я думаю, можно золото в ломбард сдать, на первое время хватит, а потом…
– Она того мудака кончила, прикинь, – говорю я, чтоб перевести тему.
Ватсон достает из пакета банку корнишонов, ударяет по дну и снимает крышку.
– В смысле, малая кого-то завалила?
– Да не малая завалила, а эта.
– Хуяссе… – протянул Ватсон, – это че – пацана своего что ли?
– Ага, – сказал я.
Ватсон вытащил сразу два корнишона, закинул их в рот и захрустел.
– Ебать… а с виду и не скажешь. А за че хоть?
– Я не спрашивал.
– Мда… бабы дают, конечно…
Я вытер руки о занавеску и стал переодеваться в чистое. Ватсон отставил банку в сторону и подошел к окну.
– А мне, кстати, майор звонил, пока ты спал.
– Че хотел?
– Сказал, чтоб сегодня в девять на ферме были, там, типа, нам целевые дадут. По ходу они там нас того, свинюшкам собрались скормить, – засмеялся Ватсон.
– Скорее всего, – соглашаюсь я, – мы уже и так по их меркам слишком старые, да и нагородили некисло.
Ватсон задернул шторы.
– Че, девчат так оставим? – говорит он, – или вынесем?
– А сколько времени? – застегивая рубашку, спрашиваю я.
– Два часа уже. Я в принципе уже начал немного.
– Нуда, – соглашаюсь я, – придется опять переодеваться…
7. …Если вы решили вынести труп из квартиры, надо избавить его от лишнего веса. Кровь слить в ванну. Если есть мясорубка, можно перемолоть мясо, и фарш спускать в унитаз, но не увлекайтесь, а то забьете сток. При правильной разделке, средней комплекции человека вы сможете без проблем уместить в "гастарбайтерской" клетчатой сумке. Для этого туловище необходимо отделить от конечностей. Голову положить в отдельный пакет, обернув в бумагу и плотно замотав скотчем, и нести отдельно. Само туловище лучше не вскрывать, а то начнете вытаскивать кишки, как фокусник ленточки, увлечетесь, и будете потом запихивать все эти прелести обратно. Ну, а при определенном навыке, можно и в животе кое-чего поубавить. Главное, помнить, что человек на 80 % состоит из воды, поэтому смело используйте кухонный комбайн или соковыжималку. За часа два работы можете избавиться от 10 кг. тела. Если никуда не торопитесь, цифра вырастет вдвое и втрое. Следует, конечно, разжиться клеенкой. Чем больше клеенки, тем меньше вероятности, что ваша сумка даст течь в неподходящий момент…
Уже пять часов, и мы с Ватсоном в последний раз сидим на набережной возле фонтана на парапете, пьем пиво. За нашими спинами медленно течет речка. У нас на руках билеты до Воронежа. Взяли купе. Воронеж нам конечно в хуй не впился, сойдем где-нибудь часа через три, а там уже – как получится. Проводник, думаю, до утра нас не побеспокоит. Телефоны скинули в воду на всякий случай, пытаемся расслабиться, отвлечься, смотрим на солнце, затем взгляд привлекает мельтешащий балахон и длинные волосы. В последнее время эти вещи стали для нас сродни бренду. Наш патлатый идет вдоль парапета и что-то высматривает в воде, этим занятием он увлечен настолько, что буквально натыкается на нас.
Все-таки, у жизни на каждого имеются свои виды. Ватсон вне себя от злости, его приходится держать, чтобы он не убил паренька на месте.
– Ты где был, мудак? Ты где был, я тебя спрашиваю? Ты вообще понимаешь, что из-за тебя, гад, возможно хорошего человека зарезали?
Хорошенькая предъява, подумалось мне. Из-за тебя зарезали хорошего человека, а вот если бы не зарезали, то под нож бы пустили тебя.
– Кого зарезали? А я при чем? – испуганный яростью Ватсона, оправдывается патлатый. – Мне не спалось просто, решил прогуляться, в драку попал, потом пошли мириться, купили водочки там, колбаски, на вечном огне присели, а нас тут мусора и повязали, даже первую бутылку не дали допить, а когда прописку Екатеринбургскую посмотрели…
Мы сидим на парапете на набережной. Патлатый хлебает водку прям из горла. Его лицо разбито, у балахона оторван капюшон – я все-таки не удержал Ватсона. Прямо на нас едет черный лексус и, не доезжая до фонтана метров десять, останавливается. Открывается правая задняя дверь, из машины выходит низкорослый, коротко стриженый старик в домашнем затасканном трико, в тапочках и бушлате. Это майор. Майор машет нам рукой и кричит с характерным кубанским станичным акцентом:
– Робята, давайте бэстрэя. Опаздываэм.
Мы не удивляемся тому, что он приехал раньше времени, да еще и сам нашел нас. Переглянувшись, почти одновременно нашариваем в карманах билеты и выбрасываем в реку. Если нас будут обыскивать и найдут их… в общем, лишняя ненависть ни к чему.
– Вы меня не подбросите поближе к трассе? – спрашивает патлатый, – я хочу посмотреть море.
– Дружище, – говорит Ватсон, – лучше не испытывай судьбу. Ступай с миром, тебе и так повезло.
Патлатый утирает нос рукавом.
– Да я что, я же так, мне просто сказали, что эта речка впадает в море… – он на несколько секунд замолкает, грязный и ободранный. Смотрит на нас почему-то с жалостью, потом указывает на мост и говорит: – Видите вон тот железнодорожный мост?
– Ну, – отвечает Ватсон.
– Да, – отвечаю я.
– Я с него недавно сбросил кораблик из пенопласта. Обычный кусок пенопласта, воткнул веточку в него и сбросил. И теперь, ребята, знаете, что я теперь делаю?
– Что? – спрашивает Ватсон.
– Что? – спрашиваю я.
– Я сопровождаю его в пути, – гордо говорит патлатый и добавляет, – до самого моря. Но раз уж вы меня остановили, то поеду туда, где впадает речка, и буду ждать его.
– Не тупи, идиот, – раздраженно говорит Ватсон, – твой кораблик метров через сто прибьется к берегу или зацепится за корягу.
Патлатый смотрит вниз, видно, что он сдерживается, чтобы не рассмеяться, снова смотрит на нас и, улыбаясь, хлопает Ватсона по плечу.
– Во всяком случае, нужно верить в то, что делаешь, – говорит он, – ведь так? Иначе можно было зацепиться за корягу уже давно.
Мы стоим, как два долбоеба и не понимаем, что за хуйня только что произошла. Патлатый машет нам рукой и уходит, а майор терпеливо дожидается, когда же мы, наконец, соизволим подойти к машине.
– Хто эта с вами там стаял?
Ватсон отмахивается, я говорю:
– Нефор местный, просил до моря подвезти.
Мы садимся в машину.
8. Когда катишься с крутого склона, если повезет, можешь ухватиться за какой-нибудь куст. Эта девушка, имя которой я так и не узнал, была таким кустом. Увидел, мелькнула надежда, зацепился, падение замедлилось… Но вот куст в твоих руках, выдернут с корнем и ты продолжаешь падать. И может, лучше было бы, чтобы ты за него не хватался.
Майор все же недооценил нас. Наверное, ему сложно было понять, что обреченному нечего терять. Если ты только что расчленил и закопал женщину, с которой был готов провести всю жизнь вместе, то убить какого-то старика… Скорее всего, он просто расслабился. Расслабился настолько, что теперь плывет вместе со своим водителем по реке или просто лежит на дне. Может быть, патлатый вместо своего кораблика встретит разбухшие тела… но это вряд ли…
Мы на пятом этаже пятиэтажного панельного дома в самом центре города. Это наша с Ватсоном вторая квартира, обставленная в разы лучше, чем та, где мы проводили большую часть времени. Я был здесь всего два раза. Первый раз, когда давал добро на покупку, а второй – вот сейчас. Ватсон лежит, закинутый какой-то гадостью и уже с полчаса не подает признаков жизни. Я смотрю телевизор. Я даже не знаю, что я хочу увидеть в нем, я просто пялюсь в двигающиеся картинки. Загадки, великие тайны, разоблачения, это все для кого-то другого. Я теперь точно знаю, что весь закончился. Может, даже и не было меня, не было ничего того, что могло бы закончиться. Моя "будущая" жизнь, моя "бывшая" жизнь. Между ними можно поставить знак равно "=", затем убрать одну черточку "-" и наложить на ту, что осталась "+". И это никакой не плюс – это крест… Но и ему не быть.
Весь мой привычный мир уничтожился, и самый лучший способ исправить ситуацию – зависнуть сейчас на пятом этаже, желательно держась за перила балкона со стороны улицы. Желательно также упереться ногами, чтоб не напрягать лишний раз руки, а голову лучше опустить вниз, чтоб страх высоты выбил из тебя другой страх. Впрочем, за последние два дня это лучшее, что случилось со мной. Внизу уже обратили внимание на повисшее за балконом тело, и возле лавочек начинает собираться толпа. Взрослые кричат, чтоб я залез обратно, дети кричат, чтобы прыгал. Все эти крики, как советы "бывшей" и "будущей". Я почти уверен, что советы детей – советы "будущей". Так будет лучше. Потому что другого выхода уже нет. Те ребята, которые сейчас выбивают дверь в квартиру, наверняка затащат меня внутрь и о том, что будет дальше, лучше не думать.
Главное – выбрать нужный момент. Всплывают строки чьей то песни, пытаешься вспомнить мотив, но не получается, только слова:
Я самый плохой, я хуже тебя.
Я самый ненужный, я гадость, я дрянь…
ЗАТО Я УМЕЮ ЛЕТАТЬ!
Когда видишь удаляющееся небо, успеваешь подумать, что если падать бесконечно долго, то рано или поздно небо превратится в точку. Хотя со стороны неба твоя удаляющаяся точка так и останется точкой, потому что ты меньше неба. Сколько бы ты не жрал и не строил всяких лестниц, ты никогда не станешь больше неба, если только не сожрешь его целиком.
Падают листья, как листья твоей биографии. Один из них ложится на грудь.
"Сегодня 14 сентября, и мне пересадили сердце человека, которого я убил сам".
Это 404 страница в книге моей судьбы. Давно вырванная страница.
Елена Семенова (Мандала). Красноярск :: Мой брат Даржи
Сейчас мама вспоминает мою кормилицу с юмором. А тогда, в незапамятном году, плакала от ревности, глядя, как белобрысый детеныш впивается в желтую грудь с черным соском.
– Смешная какая, – приговаривала бурятка Саша, почесывая подкидыша за ухом. – Голодная – чисто волчонок.
Новорожденный сын Саши спокойно дожидался очереди, слепив узкие глазки – повезло ему с молочной родительницей. И мне повезло – шесть месяцев не отлипала от щедрой Азии.
– У Саши молоко рекой лилось, а ты все равно орала, засранка, – вспоминает мама. – Вот Даржи – такой спокойный был мужичок! Словно в нирване пребывал, маленький Будда. Где он теперь, твой молочный брат?..
…Я никогда не расскажу ей, что приключилось со мной жарким летом в жарком нахальном возрасте. Есть вещи, которые мамам знать не положено. Она ведь, как шахматист, начнет проворачивать в голове десятки вариантов…
Ну, что сказать о той, 25-летней? Этакий Наф-Наф в юбке – практичное, самодовольное существо, заложившее фундамент каменного дома.
Диплом в кармане, обеспеченный муж, квартира в центре, здоровый ребенок, к счастью, не изуродовавший мамкино тельце. Чего еще желать? "Пятерка" за обязательную программу.
И вот такая вся благополучная, бегу я вечером домой из гостей – в прекрасном настроении. И вдруг вспоминаю, что забыла в чужом доме… А Бог его знает, чего я там забыла, только надо срочно позвонить. Мобильника у меня нет. Его почти ни у кого нет – такое время на дворе. И осеняет идея: к Лариске! Вот ее "сталинка" на углу.
Лариска – бывшая одногруппница. Насмешка природы: строгое лицо библейской Юдифи – от отца, и распиздяйская русская удаль – от мамочки. Лариска недавно вышла замуж – в третий раз. Я этого третьего мужа видела – на ознакомительной пьянке. Чудовище с поломанными ушами. Чемпион Европы по вольной борьбе. Бабла – немеряно, купил Лариске норковую шубу. Целовал ей ножки – при всех. А потом, когда я, привычно проблевавшись с водки, пошла умываться в ванную, это чмо возникло на пороге и стало бормотать, типа: "Как ты поешь, бля, какой темперамент, офигеть, обними меня, детка…" Этот номер со мной не проходит. Ответила я ему что-то вроде: "Щяс как обниму, яйца в раковину стекут. Молодожен сраный…"
…Я взлетаю на второй этаж, звоню в дверь. Открывает борец – расписной, уши красные, рожа сияет:
– Вау! Какие люди!
И я ступаю в прихожую с вопросом:
– Еде Лорка?
– Нету Лариски, к родителям уехала с ночевой. Ты давай, давай, проходи! – и нежно заталкивает меня на кухню, из которой слышно звяканье, несет водкой и арбузом. Куприн писал, что арбузом пахнут юные девственницы. Ошибся классик – за столом четыре копии Ларискиного молодожена. Бугры мышц, причудливо изломанные ушки, сонные глазки. Правда, разномастные парни – черные, белые…
– Посидишь с нами, – без тени вопроса выдает Ларискин борец. – Ребята турнир отработали, вот – отдыхаем.
Отдыхают они знатно. Под столом катается пустая тара, бликует на солнце "Смирнофф", икорка, балычок, кровавый разлом арбуза. Табаком не пахнет – не курят борцы, здоровье берегут.
Обрадовались мне мужики, пьяно улыбаются – глупо так, по-детски. Пусть пялятся – не они первые, не они последние.
– Хорошо у вас, ребята, но не получится. Мимо шла, позвонить надо.
– Ну, позвони, а потом споешь нам, лады? – не унимается молодожен.
– Ага. И спою, и станцую.
Иду в прихожую, набираю номер, говорю чего-то. Ларискин третий вертится за спиной, дышит в шею, и… перехватывает по дороге к двери.
– Ну, чего ты? Тебе же сказали – посидим.
Я вижу в его простоквашных глазках кровавые жилки. Пальцы у борца каменные.
– Успокойся, – говорю, выдергивая руку. – В другой раз.
И добавляю – зря, наверное:
– Я с кем попало, не пью.
Он хватает меня за горло и бьет головой об стену. Бесшумно у него получается, даже бережно – силу чемпион Европы рассчитывать умеет. И я молчу, потому что больно и страшно, очень страшно. Потому что шутки разом кончились. – Пойдешь, сука, тихо сядешь и выпьешь с нами, – шипит борец. – Я тебе в ванной не понравился? Сегодня понравлюсь – обещаю.
Не знаю, что у меня на физиономии написано. Но лица четверых борцов вижу и понимаю – все слышали и задумались о своем, мальчиковом. Мысли эти коротенькие, шустрые: "Пришла вся из себя деловая по имени "Нельзя". А сейчас сидит дрожащая овца по имени "Можно". Как я вас понимаю, мальчики. И взгляды ваши понимаю. Вы не на женщину сейчас – на мясо смотрите, перебираете – филе, грудинка, лопатка. Ваш товарищ по команде подал знак: можно, вот вы и повелись. Это нормально, мальчики. И молчание ваше гробовое понимаю. Вы хоть и пьяны в драбадан, а ритуал еще никто не отменял. Вы от меня сейчас ждете ответного хода и потому неопасны. Пока. Стоит ошибиться – назад не отмотаешь. Вот почему ваш дружок молодожен кует железо, пока горячо. Одна его лапа с моего плеча свисает, другая – на коленке под столом. Дрожит моя коленка, и ему это жутко нравится. Он ведь не сам заводится, он вас заводит, мальчики. Ему компания нужна – одному-то страшно.
Ну, что – есть у него компания? Посмотри, не боись – может, чего и выгорит.
Первый напротив солнца сидит. Русский богатырь – морда здоровенная, угрюмая, шары светлые, как плесень – сходятся, расходятся, закатываются. Пьянее его в комнате никого – этот бык пойдет на автомате со всем стадом, если прикажут.
Второй – кавказец. Не азер. Дагестанец, что ли, или чеченец? Переминается весь. Елазки блестят, ноздри раздуваются – жеребец. С этим тоже ясно: русские бабы – бляди, вольная борьба – форева, Аллах акбар, Иншалла! Поставь ему меня и вокзальную проститутку, попроси найти десять отличий – не найдет.
Третий, невзрачный славянин – трезвее остальных, но и злее. Раздраженно ковыряет пальцем арбузную мякоть и ждет развития событий. Проиграл, что ли, средний вес? Мочегонные не подействовали? Знаю я ваши мучения, знаю, как руками выдавливаете из себя мочу, и топчетесь на весах. Ну, ешь арбуз, парень, ешь. Ты и меня будешь хватать острыми зубами, если выгорит. Но не сразу – твой номер пятый…
Четвертый… О, Господи, это вообще какая-то резьба по дереву. Смотрит… Куда он смотрит – хрен разберешь. Это глаз не человеческий – прорезь, затопленная водярой. Только мышцы-веревки на смуглых руках перекатываются. Луноликий ты мой, ты вообще к белой женщине прикасался когда-нибудь? Ты видел когда-нибудь в своем улусе белую женщину, голубь? Как тут любимого Бродского не вспомнить:
"…предпочитай карему – голубой
глаз, ибо в полынье
легче барахтаться,
чем в вязком, как мед, вранье…"
Попала я под раздачу, как пить дать, попала.
А пить мне дают. Молодожен сжимает коленку крепче – до синяков. Тихо, только не орать.
– Ну, давайте! У всех нолито! За дам! – веселится Лоркин третий.
Я беру рюмку и сливаю в стакан. Доливаю из бутылки под завязку. Сжимаю стакан в ручонке и слышу незабвенный голос тренера:
– Ты притворяешься, что ли? Дети на динамометре больше выжимают. Ты как мяч в руках держишь, инвалидка? Быстро отжиматься!
А без толку отжиматься. Руки мне сегодня не помогут – точно. Вот пяткой, глядишь, успею кого-нибудь кастрировать.