Но прохлаждаться не стал – гости же не виноваты, что он такой депрессивный лузер. В несколько заходов перетащил в дом вещи, продукты, звенящие ящики с бутылками. На потертое кресло бросил костюм Деда Мороза. На подарки денег не нашлось, елку ставить тоже неохота – пусть хоть Дед Мороз будет в наличии, нарядим кого-нибудь.
Найдя на кухне веник, Леня кое-как подмел выцветший линолеум. Вытолкал на середину горницы запыленный стол, нарисовал на столешнице пальцем грустный смайлик. Жаль, не догадался купить одноразовую скатерть – сейчас пригодилась бы… Что еще? Спальные места. Двух кроватей, дивана и раскладного кресла на всех не хватит, придется доставать с чердака раскладушку. Хотя и этого будет мало. Разве что парами укладываться… Интересно, а Паша снегурочек привезет, как анонсировал? Или будет, как с травой на прошлый год – обещал целую коробку притащить, а вместо этого приперся с бутылкой шампанского. Ему это шампанское чуть об голову не разбили.
Принеся из чулана приставную лестницу, Леня поднялся на заплетенный сумраком и паутиной чердак с косым потолком. Окошки замело снегом, но света из люка хватало, чтобы осмотреться. Пока глаза привыкали к полумраку, он побродил туда-сюда, оставляя на запыленном полу отпечатки, рассеянно трогая расставленные у стены ящики. Найдя, наконец, раскладушку, спустил ее вниз, также заметил в углу, среди пожелтевших газет, старую лампу с зеленым абажуром. Снял и ее. Еще раз осмотрел полупустой чердак, обратил внимание на стоящий в углу чемодан, прикрытый клетчатой клеенкой. Вот – клеенка, как раз то, что надо. Прочертив на полу неровную темную лыжню, обнажившую доски, он аккуратно оттащил невесомый шуршащий ворох к люку, спихнул его вниз.
Любопытства ради щелкнул замком чемодана. Второй замок открыть не успел – он оказался сломан, и чемодан раззявил пасть, вывалив на пол кипу старых фотографий. Чертыхнувшись, Леня побросал снимки обратно. Одну небольшую пачку, перевязанную синей лентой, сунул в карман пальто. Кое-как захлопнул чемодан, полез по лестнице. У той неожиданно поехали ножки, и Леня едва не грохнулся на пол. Едва успел ухватиться руками за края чердачного люка, как поверхность ушла из-под ног, и лестница с глухим дребезжанием повалилась на бок. Чертыхнувшись, он неловко спрыгнул вниз. Лестница вроде не пострадала, а вот абажур у лампы помялся, придавило железной ножкой. Щурясь, Леня потряс лампу, рассмотрел, как внутри болтается оборванная нить накаливания. Похвалил себя за то, что додумался захватить десяток запасных…
Отряхнув полы пальто, он сбросил его на кресло. Тряпкой протер запыленную раскладушку, лампу и клеенку. В носу засвербело от пыли, и он прочистил его смачным чихом.
Застилая стол клеенкой, отметил, что ему по-прежнему зябко. Что ж такое…
Проверил печку – огонь полыхает, но все равно холодно. Подбросил угля в брикетах, закрыл заслонку, походил по дому. В горнице тепло еще чувствуется, а в комнатах уже прохладно. На кухне вообще дубак. Леня сошел с синей выцветшей дорожки, нагнулся, зачем-то потрогал доски пола. Дерево старое, мать его, совершенно не хочет греться.
Захотелось выпить. А что еще делать? Скучно, помощнички что-то не спешат, а самому всей этой праздничной лабудой заниматься лень. Леня вышел в горницу, снова надел пальто, порылся в привезенных ящиках и достал водку. Набулькал в стакан, выдохнул, опрокинул в глотку. Потеплело. Отчего-то вспомнилась фраза из старого фильма: "Так ведь музыка, она не в инструменте – в душе!"
Сев к столу, он налил еще, занюхал рукавом и почувствовал, что пришел в кондицию. Какое-то время Леня с интересом наблюдал, как мерцает, то уходя в расфокус, то снова обретая четкость, узор на потертой клеенке.
Вдруг, словно толкнуло изнутри – поднял лицо от стола. Глаза слипаются, голова тяжелая. Что такое? Кажется, сморило…
Оглянулся – за окном темно. Уши продолжал сверлить какой-то повторяющийся звук. Оторвав зад от стула, он пошаркал в спальню, где были сброшены вещи, выудил из барсетки вибрирующую мобилу. Глянул на экранчик – Паша.
– Ну? – спросонья мозги почти ничего не соображали, язык предательски заплетался. – Где вы там?
Голос на другом конце был совсем слабым, периодически пропадал:
– Лень!.. Мы, это… Але!.. Лень!.. Мы, это…
– Что это?
– …шину…
– Что машину?
– Раз…бали… бля…
– Чего? Разбили?
– Да! Да!
– Черт!
– Это… Андрю… урод…
– Так вы что? Не приедете?
– Не!.. Уже не полу…тся! Половина один…го!
– Блядь!
– Про…ти, Лень… Мы, блин… – связь оборвалась.
Он некоторое время тупо смотрел на умолкнувшую мобилу. Бросил ее в кресло. Сел сверху, обхватил руками голову.
Вот тебе и Новый год.
Снег за окнами продолжал падать.
Сраное Незабудкино, – подумал Леня, выйдя на крыльцо. Край земли. И домой теперь хрен уедешь – машина, небось, по самые стекла в снегу.
Связь резко испортилась: внутри дома телефон работать отказывался. Леня отошел метров десять по подъездной дорожке, где снега было уже по икры, набрал Пашу. Ни-фи-га. Хорошо, что еды в доме на целую толпу. Недели две можно жить без проблем. Задрав голову к темному беззвездному небу, Леня хохотнул над собственной невезучестью и сам себя одернул – настолько пораженчески прозвучал этот смех.
Повторил вызов. И еще раз. И еще. Черта лысого, "абонент вне зоны".
Зашел в дом, треснул для успокоения тридцать капель. Вытащил из сумки новогоднюю газету, посмотрел колонку гидрометцентра. Черт-те что, никогда от этих брехунов правды не дождешься: пятница и суббота – "чисто", а снег возможен только в воскресенье, да и то небольшой. Вот козлы! Это ж как надо пить на рабочем месте, чтоб такой циклон мимо носа пропустить? Не зря у американцев есть выражение "врет, как синоптик"…
За выбеленными изморозью оконными стеклами плескалась чернота, падали редкие снежинки. Никто уже не приедет – это понятно. Леня от души выругался и залил хвост фразы еще ста граммами. Злость постепенно стала проходить. В доме потеплело – или это ему самому жарко?
Лениво охлопал карманы в поисках сигарет, вытащил пачку фотографий. На обороте, под синей ленточкой, разнокалиберные карандашные цифры: "1993". Аньке было одиннадцать. Ему – девять. Ей – уже, Леньке – еще.
Распустил ленту, полистал черно-белые фотоснимки с неровно обрезанными краями – плоды его детских фотоэкспериментов.
Анька на грядке, держит вырванный с клубнями картофельный куст. Анька возле колодца, прижимает к груди пустое ведро. Анька сидит на крыльце, над чем-то хихикает. Губы черные, будто шелковицы объелась – это Ленька со своих сбережений ей на 8-е Марта фиолетовую помаду подарил, такая как раз в моде была. А вот они с сестрой вдвоем – держатся за руки, оба серьезные: наверное, отец за что-то отругал. На Леньке только светлые шорты, на сестре – полосатое платьице. Она его вообще почти не снимала, носила эти полоски в любой сезон. Отец как-то даже схитрил, подарил ей на день рожденья точно такое же платье, только сестра, растеряша, не проносила его и месяца. Пошла с соседской девочкой купаться на озеро, а там чего-то испугалась и прибежала обратно в одних трусиках. Ленька с отцом ее целый час расспрашивали, куда делась обнова, но Анька так и не вспомнила. Думали, будет море слез, но она горевала над пропажей недолго – все-таки, имелось запасное. К вечеру уже успокоилась, рассказывала, улыбаясь, что первое платье все равно "любит-любит" и демонстративно гладила себя ладошками по всему телу. Выглядело это так потешно, что даже отец перестал сердиться.
Леню обуяла меланхолия, – он сам не заметил, как глазам стало горячо, и по носу сползла слеза. Фотки посыпались с колен на пол. Где ты сейчас, Анька? – подумал он. – Куда пропала? И найду ли я тебя когда-то?
* * *
К двенадцати часам он допил поллитровку. В теплом помещении Леню развезло, и он, сбросив пальто, вывалился в темный двор – покурить и освежиться. Еще несколько раз набрал Пашин номер, но тот по-прежнему оставался недосягаем. Мобильник пискнул и вырубился – села батарея. Леня понял, что забыл посмотреть время, а наручных часов у него нет. Ругаться не было ни сил, ни желания, так же как и докапываться до зарядного устройства, оставшегося в бардачке машины. Фиг с ним, решил он, опуская телефон в карман джинсов.
Подошел к снеговику. За несколько часов тот оброс снегом, глаза-маслины почти спрятались под кустистыми бровями, сигарета намокла и поникла – налипший на ней снег создавал впечатление торчащей козлиной бородки.
Повинуясь внезапному импульсу, Леня тяжело потопал обратно в дом, задел дверь и чуть не упал. Наружу он вышел спустя пару минут, неся в руках шапку Деда Мороза и открытую бутылку шампанского, из горлышка которой по пальцам лилась белая пена.
Дверь оставил открытой, чтобы на снеговика падал свет из дома. Криво нахлобучил на него шапку, отстранился, пожевал обветрившуюся губу – та тут же треснула – и хохотнул. Потом посерьезнел и насупился. Некоторое время стоял, глядя себе под ноги и сплевывая в снег кровь со слюной.
– Дедушка Мороз, – проговорил он невнятно, крутя в руках бутылку. – Ты видишь, какая жизнь… Какое она говно. Говно блядское. Мы тут одни с тобой, так давай выпьем хотя бы. А?
Снеговик молчал. Ветер чуть заметно шевелил отяжелевшую оранжевую бахрому на его груди. Лениво подрагивал красный помпон, повисший сбоку бесформенной белой головы.
– И вот, это… вот так оно все как-то. Я на днях электронную почту разгребал, а там новая услуга, на этом, на сервере ихнем – "напиши письмо Деду Морозу". Такая, знаешь, детская херня, непонятно даже, на кого рассчитанная. Но это не важно. Я просто подумал тогда, что мне ничего не надо. – Он переложил бутылку в левую руку, стряхнул с правой вытекшее шампанское. – Ну, то есть, не то чтобы у меня все есть… А что просто мне не надо ничего. Видишь, я после Светки даже заводить никого не стал. Ну их всех… Но это не важно, это тоже херня… – Леня на минуту задумался. – Дедушка! Я вот о чем…
Я же не понял… А понял только щас… Но другое понял. Фу, блин. Это… Я тебе не буду стишки рассказывать или там танцевать, я уже так натанцевался за этот год… Я тебя просто прошу…
Он покачнулся и чуть не сел задом в снег. Шампанское снова с тихим шипением полезло из бутылки.
– Я… хочу. – Леня утвердился на ногах. – Хочу! Деда… Я хочу в этом году найти свою сеструху… Помоги мне, дед. А? Ведь есть же она, есть! Я верю…
Леня глубоко вздохнул – в горле запершило – сглотнул, пьяно и доверчиво помялся перед снеговиком. Зачем-то поправил на нем шапку, чтобы помпон висел сзади.
– Понимаешь, дед… Я у тебя никогда ничего не просил, я и не верил в тебя, потому что еще с пяти лет знал, что это просто папа в красном костюме – подсмотрел однажды, как он бороду напяливал… И это… Да! А вот Анька – она верила. Всегда верила. И не потому, что у нее, как там говорили разные уроды, ума не хватало, а просто она добрая всегда была. Ты не для меня, ты для нее это сделай…
Он задумчиво пососал солоноватую губу, сплюнул. Розовая нить повисла на подбородке. Леня поставил бутылку, вытер лицо рукавом.
– Никого у меня нет. Отец и тот сбежал. В Одессу свою. А знаешь, каково это, когда ты совсем один… Знаешь вообще, что такое семья? А, дед?
Он обошел вокруг снежной фигуры два неровных круга, потирая болящие от мороза ладони, снова взял шампанское.
– Ну, что? Молчишь? Знак согласия?
Леня помолчал еще несколько секунд, облизал губы.
– Ну, будем, – он присосался к бутылке.
Напиток обжег холодом горло, вяло выплеснулся наружу, потек по губам, подбородку, свитеру. Леня сплюнул, посмотрел бутылку на свет, зажал горлышко ладонью, потряс ее и окатил снеговика остатками шампанского.
– С Новым годом, дед. С новым счастьем…
Забросил пустую тару в сугроб, вытер руки об свитер и побрел обратно в дом.
Когда, меньше чем через четверть часа над Незабудкино затрещали салюты, Леня уже спал, свернувшись калачом в кресле. Голова с липкой ладонью, подложенной под щеку, покоилась на вытертом подлокотнике. На брошенном бежевом свитере медленно высыхало пятно от шампанского.
II
Утро вызывало отвращение: серость, ветер, мороз. Солнце белело в тучах бледной сортирной лампочкой.
Леня воткнул ноющую голову в сугроб, взявшийся тончайшим настом, взвыл от непередаваемой смеси боли и удовольствия. Поднялся с колен, с рычанием тряхнул отросшими за осень волосами – во все стороны полетело колючее снежное крошево. Потрогал губу – не кровит, вот и отлично.
Растираться снегом не стал – он уже не первокурсник, чтобы понтоваться перед окружающими. Собственно, и окружающих нет, только этот белый уродец с лопатой.
Снеговик выглядел бодро. После ночного снегопада он стал еще толще, раздавшись в боках. Шапку запорошило белым, наружу глядел лишь помпон – его, наверное, все время болтало ветром, потому и не засыпало. Розовые плевки и пятна от шампанского тоже скрыл молодой снежок. Вот и славно, подумал Леня с одобрением, – а то бы стоял, как обоссанный.
Конец вчерашнего вечера виделся крайне смутно, но танцы вокруг снеговика сразу всплыли в памяти, когда, выбирая сугроб для "умывания", он увидел торчащее из-под снега зеленое горлышко с полуоборванной фольгой. Немедленно захотелось опохмелиться. Но сперва надо было заставить себя чего-нибудь съесть.
Сжевав пару бутербродов и немного винегрета, Леня почувствовал себя несколько лучше, а банка холодного "Гессера" и вовсе примирила его с неудобствами этого мира. Правда, после ночи, проведенной в кресле, у него нещадно ныла спина, но это тоже было поправимо. Издав громкую пивную отрыжку, Леня перешел в маленькую комнату, которую отвел для гостей. Здесь когда-то была его и Анькина спальня.
Упал на ближнюю к двери кровать, подрыгал ногами. Скука смертная.
Интересно, подумал он, а что там друзья? Тачку ведь, в конце концов, можно и другую найти, разве нет? Или они собираются сидеть и ждать, пока сугробы не растают? Телефон еще сел, как на зло. Ничего, сейчас зарядим.
Отхлебывая на ходу из банки, он накинул пальто, обогнул дом, проваливаясь в снег и беззлобно матерясь. Машину привалило, будь здоров – прямо не "Жигуль", а какой-то огромный сахарный пирожок. Пришлось вернуться за лопатой и потом еще минут десять счищать снег. Отогрев замок струей мочи, Леня достал из бардачка зарядное устройство для мобильника. Подумав, заодно захватил с заднего сиденья кассетник.
Воткнул зарядку в сеть, снова завалился на кровать, отхлебнул пива – после улицы жестяная банка была ледяной, аж зацарапало в горле. Лениво полистал газету. Телепрограмма – нафиг, все равно смотреть нечего, подробности из жизни "звезд" – да пошли они в жопу, клоуны безголосые, прогноз и гороскоп – тоже туфта, все эти гороскопы на ходу сочиняются… Ага, "Зимний символ плотских утех". С иллюстрации пунктирным полумесяцем зубов-угольков скалился в объектив снеговик в цилиндре, ниже была подпись: "Ну, кто перед таким красавцем устоит?"
Начиная клевать носом, Леня наугад прочитал несколько абзацев.
"Очевидно, подобными творениями могут похвастаться миллионы людей, ведь снеговиков лепят везде, где выпадает снег.
И занимаются этим люди уже не одну сотню лет, не задумываясь, откуда взялась традиция, и что значили снеговик и снежная баба для наших предков. Впрочем, даже специалисты не могут однозначно ответить на этот вопрос.
Некоторые, например, считают, что, поскольку в старину верили, что воздух населен непорочными небесными девицами (некогда принявшими смерть по чужой воле и после этого вечно повелевавшими туманами, облаками, снегами), то в их честь язычники устраивали торжественные ритуалы. Чтобы умилостивить безутешных небесных обитательниц, наши предки и лепили снежных баб, как бы возвеличивая небесных нимф на земле. Впоследствии этот обряд, разумеется, утратил первоначальный смысл. Матриархат изжил себя, и духом зимы стал являться мужчина-снеговик, к которому обращались с просьбами о помощи. Небесные нимфы оставили о себе след только в Восточной Европе, где снежная баба по-прежнему неотличима от фигур, найденных исследователями во время раскопок скифских курганов.
Любители и знатоки всяческой чертовщины считают, что снеговик – существо злобное и опасное. Не следует катать снеговиков в день полнолуния, а тем более, давать им в руки метлу на длинной палке. Ежели все-таки вы не удержались, необходимо разрушить снежного монстра до наступления ночи – иначе вам обеспечены дурные сны и головная боль. Это в лучшем случае. А в худшем – могут посыпаться травмы, неприятности дома и на работе, болезни, непонятный упадок сил. Жители Норвегии, которые называют снеговиков "белыми троллями", не советуют разглядывать снежное создание ночью из-за занавески – можно увидеть нечто такое, от чего не сможешь отделаться всю жизнь.