Наконец Аберкромби признал себя побежденным и отступил.
Описанная битва была одной из самых ожесточенных и упорных. Неприятель потерял 6 тысяч человек, более четверти своей наличности; почти все офицеры были перебиты или ранены; генерал Гой погиб одним из первых.
Французы со своей стороны потеряли 377 солдат убитыми и ранеными и 37 офицеров. Шевалье Леви, командовавший правым флангом, не получил ни одной раны, хотя его плащ и мундир были во многих местах пробиты пулями. Бугенвиль, менее счастливый, получил рану в голову.
Аберкромби воспользовался темнотой ночи, чтобы прикрыть свое более чем поспешное отступление.
Он посадил войско на суда на озере Сан-Сакраменто и вернулся беспрепятственно в форт Эдуард.
Французский главнокомандующий не располагал достаточными силами, и войско его было слишком утомлено, чтобы преследовать неприятеля.
Закончим описание этого сражения извлечением из письма Монкальма на имя маршала де Бель-Исль, тогдашнего военного министра; письмо было написано через два дня после описанной нами блестящей победы.
"…Для себя я попрошу вас исходатайствовать мне у короля позволение вернуться во Францию; здоровье мое слабеет; кошелек истощается; к концу года мой долг казначею колонии дойдет до 10 000 экю; прибавьте к этому постоянные неприятности и противоречия, невозможность приносить пользу и помешать злоупотреблениям - все это вместе заставляет меня горячо умолять его величество оказать мне эту милость, единственную, которой я домогаюсь.
Остаюсь и пр."
Глава X
О ТОМ, КАК В ДОБРОЕ СТАРОЕ ВРЕМЯ
УМЕЛИ ВЕСЕЛИТЬСЯ ДВОРЯНЕ,
КОГДА БЫЛИ В ХОРОШЕМ РАСПОЛОЖЕНИИ ДУХА
По приказанию Монкальма в форте Карильон были устроены импровизированные госпитали для раненых. К несчастью, оказался полный недостаток в медиках, хирургах и медикаментах.
Некоторые хирурги получили от солдат название мясников и действительно не заслуживали другого имени; что касается медикаментов, то они были в весьма небольшом количестве и крайне дурного качества.
Вот каковы были все учреждения этой несчастной страны, в которой преобладающим деятелем являлось интендантство, занимавшееся бесконтрольным грабительством. Поэтому солдаты говорили, что они предпочитают быть убитыми наповал, нежели попасть в руки этих мясников, так как в этом случае после нескольких месяцев мучений все-таки приходилось умереть.
К концу сражения, во время последней атаки королевских шотландцев, пуля попала в Сурикэ, и он повалился, как сноп.
Мрачный Взгляд в сопровождении Бесследного и Мишеля Белюмера бросился к нему под градом пуль; он поднял молодого человека с помощью своих друзей, взвалил его к себе на плечи и перенес в форт Карильон. Раненый не обнаруживал признаков жизни.
Многие дамы приняли на себя обязанности сестер милосердия; они ходили за больными солдатами и своей добротой, заботливостью, умением, ежеминутным самопожертвованием значительно облегчали страдания несчастных, потерпевших от неприятельских пуль.
Отступление или, скорее, бегство английской армии было так поспешно, что неприятель побросал своих раненых на поле сражения.
Главнокомандующий распорядился, чтобы несчастные, покинутые своими соотечественниками, были перенесены в форт Карильон; это произвело в крепости страшную тесноту, так как потери англичан были громадны: число их раненых было в пятнадцать раз больше.
Монкальм требовал, чтобы не делалось никакой разницы между французами и англичанами.
К сожалению, английские генералы - и это, конечно, не может быть поставлено им в заслугу - не выказали подобной деликатности. Во избежание скопления раненых они с полным равнодушием и, как бы по принципу, оставляли французских раненых на поле битвы, где несчастные добивались и скальпировались индейцами при молчаливом соучастии английских офицеров, в присутствии которых обыкновенно совершались эти чудовищные убийства. Такие гнусные действия следует предавать огласке для того, чтобы они подвергались осуждению истории; мы основываем наши сообщения на официальных, данных.
Когда наши охотники достигли форта, неся на руках своего друга, они были встречены у ворот Мартой де Прэль и другими дамами.
- Кого вы несете, друзья мои? - с волнением спросила Марта у Белюмера.
- Одного из наших товарищей, он ранен, - грустно отвечал лесной охотник.
- Кого же? - продолжала девушка.
- Сурикэ, - сухо отвечал Белюмер; его сердили все эти вопросы, так как он был сердечно огорчен положением своего друга.
- Ах! Боже мой! - с грустью вскричала молодая девушка. - Г-на Лебо, не правда ли, господа?
- Увы, да! - отвечал Мрачный Взгляд.
- Проходите здесь, господа, пожалуйста, скорее. О! - прибавила она тихо. - Недаром у меня было тяжелое предчувствие; что, он опасно ранен?
- Не знаю, м-ль Марта, он без сознания.
- Ах! Боже мой! Идите, идите, господа.
Молодая девушка провела охотников в здание, предназначенное исключительно для офицеров. Раненого понесли в помещение Меренвиля; Марта шла впереди; пройдя несколько комнат, она отворила дверь и ввела охотников в прелестную комнату, очевидно, спальню молодой девушки.
- Здесь ему будет хорошо, - сказала она, - я ему уступаю мою комнату и буду сама за ним ходить; не беспокойтесь, уход у него будет хороший, - прибавила она, стараясь удержать слезы.
- Да благословит вас Бог за вашу доброту, - сказал Мрачный Взгляд, - мы знаем, насколько вы добры и потому уверены, что наш бедный друг не будет иметь недостатка в заботливости.
- О! Конечно, - сказала она печально.
- Я немножко доктор, позвольте мне хорошенько исследовать вашего больного.
Молодая девушка поспешила удалиться. Через четверть часа Мрачный Взгляд снова ее позвал. Раненый лежал в постели.
- Ну? - спросила она с тревогой.
- Успокойтесь, - отвечал охотник, - рана не настолько опасна, насколько я предполагал в первую минуту; в него попало две пули, но они не коснулись важных органов, не проникли глубоко; при хорошем уходе больной поправится, и выздоровление его даже пойдет очень быстро.
- Дай Бог! В уходе он, конечно, не будет иметь недостатка.
- В этом я уверен.
- Но меня беспокоит его обморок.
- Он придет в себя; а пока оставьте его, природа - лучший доктор; она сделала уже свое дело, обморок остановил кровь; я перевязал ему раны, не трогайте перевязок до завтра, я сам приду их возобновить.
- А какие лекарства?..
- Сохрани вас Бог давать ему лекарства; они сделают больше вреда, чем пользы, - с живостью прервал он молодую девушку. - Я приведу завтра индейского вождя, он будет его лечить теми средствами, которые мы обыкновенно употребляем в пустыне.
- И вы не боитесь?
- Я боюсь только одного, - сказал он, смеясь.
- Чего же?
- Я боюсь, чтобы вы не прибегли к этим мясникам, которые имеют бесстыдство называть себя медиками.
- Я буду делать только то, что вы предпишете.
- Тогда дело пойдет отлично, и я вам обещаю, что через десять или, самое большее, через двенадцать дней наш друг будет на ногах; конечно, только при условии, чтобы вы пунктуально исполняли мои предписания.
- Даю вам слово.
- В таком случае мне только остается проститься с вами до завтрашнего утра.
- Я буду ожидать вас с нетерпением. Охотники простились с м-ль де Прэль и удалились.
- Ну, - проворчал Мрачный Взгляд, - я не беспокоюсь о моем бедном Сурикэ, за ним будут ходить лучше, чем за самим главнокомандующим, если бы он очутился на его месте. О! Любовь чудесный доктор!
Молодая девушка села у изголовья раненого и не сводила с него глаз.
Скоро она начала замечать симптомы близкого возвращения сознания: дыхание стало порывистее, из груди вырвались слабые вздохи, наконец глаза полуоткрылись, но еще не различали ясно окружающие предметы, мысли были вразброд, больной не узнавал самого себя, он снова закрыл глаза, бормоча едва слышным, слабым голосом:
- Марта, милая Марта!
И заснул спокойным сном.
Как ни тихо прошептал больной имя Марты, молодая девушка расслышала его и затрепетала от радости.
- Он меня любит, теперь я уверена. Боже мой! Как я счастлива! Без этого случая я никогда бы не узнала о его любви.
Когда настал час обеда, молодая девушка встала, позвала горничную, на преданность которой вполне могла рассчитывать, посадила ее на свое место и отправилась в квартиру главнокомандующего, где всегда обедало семейство Меренвиля; особым коридором помещение графа сообщалось с квартирой главнокомандующего.
Во время сражения Меренвиль был постоянно впереди; его плащ был во многих местах пробит пулями, но тем не менее он отделался небольшой царапиной на лбу.
Графиня настояла на том, чтобы он позволил перевязать ему эту царапину; и с завязанным лбом он, по мнению маркиза де Монкальма, необыкновенно походил на амура, маленького шаловливого бога, как выражались в ту эпоху.
Появление м-ль де Прэль произвело сенсацию.
Каждый считал долгом подразнить ее по поводу раненого незнакомца, весьма интересовавшего все общество; но, прибавлялось при этом, м-ль де Прэль должна была еще сильнее им интересоваться, если она даже решилась уступить ему свою комнату.
Марта смеялась на все поддразнивания.
- Прибавьте, генерал, - сказала она с лукавой улыбкой, - что я даже уложила его на свою кровать.
- О, это венец всего! - сказал главнокомандующий.
- Однако счастливому юноше везет, - сказал, смеясь, де Леви.
- Я бы желал быть на его месте, - сказал барон де Водрейль.
- Как! Все это правда? - воскликнула графиня.
- Да, милая мама, - отвечала девушка с шаловливой улыбкой, - и вы на моем месте сделали бы то же самое.
- А! - воскликнула графиня.
- Что за тайна, - протянул нараспев де Леви на мотив из оперы, которая тогда была в большом ходу в Версале.
- Кто же этот счастливый страдалец? - спросил главнокомандующий.
- Вы, господа, любопытнее женщин, - возразила молодая девушка со смехом.
- Пусть будет так, - отвечал ей в тон главнокомандующий.
- Вам непременно хочется знать, кто он?
- Непременно, - отвечал генерал.
- Да, да! - закричали все присутствующие. - Мы сгораем от нетерпения.
- Ну, господа, я не хочу вас больше томить: раненый, о котором идет речь, вам давно знаком, вы все его любите и уважаете, несмотря на то, что он простой охотник.
- Шарль Лебо! - вскричал генерал с испугом.
- Он самый.
Настроение общества мгновенно изменилось: смех и шутки прекратились, уступив место сильнейшей тревоге.
Тогда молодая девушка, отбросив ложный стыд, рассказала просто и искренне все, что произошло; она прибавила, что сочла своей обязанностью поступить именно так в отношении человека, которому семейство Меренвиля многим обязано.
Графиня обняла ее и сказала растроганным голосом:
- Дочь моя, ты хорошо поступила.
- Благодарю вас, милая Марта, - с чувством сказал ей граф.
- Бог благословит вас за то, что вы сделали, м-ль Марта, - обратился к ней главнокомандующий. - Примите благодарность от меня и от наших друзей, мы все в долгу у Шарля Лебо.
Молодая девушка плакала от радости, слыша, какого все были высокого мнения о человеке, которого она любила.
Каждый пожелал его навестить, главнокомандующий вызвался первым.
Но Марта энергично воспротивилась этому намерению; она объяснила, что состояние больного не позволяло ему видеть кого бы то ни было ранее как через два-три дня. Допущены могут быть одни дамы. И она прибавила:
- Дамы будут за ним ходить, между тем как мужчины только вызовут его на разговор, а это замедлит выздоровление.
Общество преклонилось перед таким энергическим заявлением своей воли со стороны молодой особы и примирилось с необходимостью подождать два дня.
Марта, не дожидаясь десерта, извинилась и встала из-за стола - она спешила к своему больному.
Раненый продолжал спать тем спокойным сном, который удивительно восстанавливает силы.
Марта села у его изголовья.
Горничная ушла, она еще не обедала, и, кроме того, ей нужно было приготовить для барышни другую комнату.
Марта приказала постлать себе постель в соседней комнате, которая служила ей уборной.
В восемь часов явился Белюмер с тем, чтобы провести ночь у больного; охотники сговорились по очереди исполнять эту обязанность.
Первое дежурство выпало на долю Белюмера, за ним следовал Бесследный, потом Ивон и, наконец, Мрачный Взгляд.
Молодая девушка не позволила себе отказаться от дружеской помощи, она знала, что больной от этого ничего не потеряет, но поставила условием, на которое Белюмер согласился, чтобы в случае какого-нибудь опасного симптома он разбудил ее, постучавшись к ней в дверь.
Выслушав и приняв все условия, Белюмер с видимым удовольствием приступил к своему дежурству.
Ночь прошла отлично, больной ни разу не проснулся.
В восемь часов утра Марта сменила Белюмера, обменявшись с ним несколькими словами.
Минут через десять после его ухода пришел Мрачный Взгляд в сопровождении Тареа.
Молодая девушка знала индейца и приняла его с улыбкой. Вслед за этим она вышла из комнаты, чтобы они могли заняться перевязкой.
Через четверть часа Мрачный Взгляд опять отворил дверь к ней в комнату.
- Как вы его находите? - с тревогой спросила она охотника.
- Лучше, чем я ожидал; увидите сами. Марта поспешила войти в комнату больного. Сурикэ уже сидел, обложенный подушками; бледность его несколько уменьшилась.
- Марта, - пробормотал раненый, увидев молодую девушку, - как вы добры и как я вас лю… благодарю, - поправился он.
Марта улыбнулась.
Голос раненого был тверд; глаза яснее и светлее, одним словом, состояние его было настолько хорошо, насколько могло быть при данных условиях. Марта чувствовала себя счастливой.
- Что надо делать? - спросила она индейца.
- Любить Сурикэ хорошо, ходить за ним хорошо, - улыбаясь, отвечал Тареа на своем оригинальном наречии.
Марта сначала покраснела от этих слов, потом оправилась.
- Не трогать пластыря; давать есть, пить, если хочет есть и пить; нужны силы, чтобы выздороветь.
- А что ему давать есть, если он попросит?
- Давать охотничью пищу, вина, если хочет - привык, кофе не надо. Тареа приходит всякий день утром!
- Отлично, Тареа.
- Хорошо! Не говорить много, спать очень хорошо, оставаться один, друзей не надо: они говорят.
- Будьте покойны, никто не войдет сюда без вашего г позволения.
- Очень хорошо!
- А что, его раны не скоро заживут?
- Надо четверть луны.
- Неделю, - перевел Мрачный Взгляд.
- Так скоро! - воскликнула она с удивлением.
- Наши индейские доктора не похожи на других; если он сказал через неделю, так и будет; попадись Сурикэ в руки вашего медика, лечение продлилось бы месяца три, даже четыре; но мы, дикари, - прибавил он, смеясь, - мы признаем только медицину, основанную на природе, и употребляем одни простые средства.
Мрачный Взгляд и индейский вождь приходили навещать больного всякий день в один и тот же час. Выздоровление Сурикэ шло быстрыми шагами; через пять дней он уже встал с постели и мог немного пройтись по комнате.
Тареа позволил допускать к нему посетителей; у больного постоянно сидело несколько человек, чаще всех главнокомандующий и граф де Меренвиль; Марта была недовольна этими постоянными посещениями, но не могла им помешать; она сожалела о первых днях болезни Сурикэ, которые они проводили с глазу на глаз, тогда никто им не мешал открывать друг другу сердце, и время проходило в сладких признаниях. Дело в том, что теперь между ними более не было недоразумений: в лихорадочном бреду молодой человек высказал тайну, которую так долго скрывал. С тех пор они стали жить только друг для друга; кроме их любви, для них ничего и никого не существовало.
Во все времена и на всем земном шаре влюбленные неудержимо предавались и предаются мечтам; поэтому и наша парочка строила множество воздушных замков, на которые стоило дунуть, чтобы они рассыпались, но они ни о чем не думали, ничем не тревожились, все им улыбалось, ведь они любили друг друга! Что на это ответить? Ничего.
Через неделю Сурикэ совершенно оправился от ран и мог бы возобновить свои странствования по саваннам, но Марта попросила его поберечься еще несколько дней и, конечно, ему и в голову не пришло отказать ей; согласие само слетело у него с губ без того, чтобы сознание принимало в этом какое-нибудь участие.
Не говорит ли это решительно в пользу того, что человеческими действиями управляет не ум, а сердце, так как всюду, где замешивается чувство, сердце действует, не ожидая решения мысли.
Вечером того дня, когда Сурикэ дал Марте обещание остаться еще несколько дней на положении выздоравливающего, при нем дежурил или, скорее, с ним беседовал Мрачный Взгляд.
Марта с час тому назад ушла спать. Друзья уже переменили не один предмет разговора, и наконец весь материал, служивший им для обмена мыслей, истощился. Шарль Лебо был очень весел и оживлен.
- Кстати, как говорит наш главнокомандующий, он передал вам письмо вашего отца, которое, кажется, чуть было не затерялось?
- Передал.
- Вы его прочли?
- Нет еще; сознаюсь откровенно, что о нем забыл; мне так много приходится думать о более важных предметах.
- Так; но вам все-таки следует его прочесть.
- Это правда, но когда? Мне все некогда.
- Кажется, в данную минуту вы свободны.
- Правда; мне это и в голову не пришло.
- Следовательно, пользуйтесь случаем, другой, может быть, не скоро представится.
- Я очень рад.
- Где ваше письмо?
- Если не ошибаюсь, оно заперто в моем портфеле.
- А где ваш портфель?
- В кармане моего сюртука, во внутреннем левом кармане; если при таких подробных указаниях вы его не сумеете найти, это будет означать с вашей стороны злой умысел.
- Увидим, может быть, вы его и потеряли: с вас станется.
- Как! Вы позволяете себе предполагать, что я могу потерять отцовское письмо!
- Вы сегодня что-то очень веселы.
- Сам не знаю отчего, я все вижу в розовом свете сегодня.
- Это бывает, вот письмо.
- Гм? Мой достойный батюшка написал мне не письмо, а целую книгу; о чем это он мне так широко вещает?
- Читайте - узнаете.
- Правда, начинаю.
Молодой человек распечатал письмо и расположился его читать, покойно лежа в постели.
Мы передадим своими словами содержание письма, принадлежавшего перу капитана, командира роты ста швейцарцев его величества Людовика XV, постараясь очистить его от всех стилистических украшений, которые затрудняли молодого человека на каждой фразе.
У капитана была младшая сестра; он ее чрезвычайно любил и воспитал с отеческой нежностью.