Маме
Обними меня, мама!
Так долго хотелось тепла
И хотя бы такого,
пустого, забытого дома,
где играют лучи
на прохладной эмали стола
и где вещи уже
не равняются слову
"знакомо".Обними меня, мама!
Я долго брела в темноте.
Были люди не те,
и дороги пустынные были.
Мы остались вдвоём
на холодном и белом холсте.
А что было за ним?..
Ничего… Мы забыли…
Забыли…
"И спит Господь…"
И спит Господь,
всё крепче, слаще спит,
и, как его ни молишь,
не услышит.Порой кричат:
"Смотрите, он не дышит!" –
но спит Господь.Как сладко спит Господь.
VII. Войне 15-го года
Войне 15-го года
Об этом много,
но молчать нельзя.
Всех чаще мы в себе не замечаем
черты,
в душе которые сличаем
с понятием "бездушности".
Скользяпо белым спинам
стройных мостовых,
по мирным кораблям,
по старым паркам,
мы так спешим
скорей не слышать их,
попавших в ад
или в земную варку
военных действий.Выдохся пилот,
в себе храня мультяшную картину:
вот мост,
вот – по нему народ
идёт,
вот – мост сгорел
почти наполовину.Устал районный доктор,
нездоров.
Так много ран
лечил он этим летом.
Устал таксист:
не замечая кровь,
везёт убийц,
не думая об этом.И мы теперь молчим про ту войну,
где брат на брата на окрайне света –
Укра́ине.
Мы все за тишину,
за ощущенье радости и света.Вздыхаем тихо: "Это ж не у нас!
Давно уже чужая – Украина!"
Так и фашист смотрел,
не пряча глаз,
им,
в лагерь смерти
уходящим,
в спины.Охранник так
в Майданек загонял,
не думая,
что это преступленье.
"Обычный человек, –
он рассуждал, –
не вправе изменить
ничьё решенье!"Спешил домой,
вино с друзьями пил,
ласкал жену,
детишкам изумлялся
а изумляясь,
даже улыбался,
а скольких он убил –
уже забыл.Вот так и мы:
едим, смеёмся, пьём,
в кино, в театры ходим,
в гости к маме
И верим мы,
что не решаем сами,
как мы живём
и для чего живём.Всего верней
не слышать и не знать,
о том не думать,
не мечтать об этом,
всё сложное
оставить под запретом,
а жизнь такой,
как дали,
принимать.
В посёлке под именем Счастье
В посёлке под именем Счастье,
в украинской тихой дыре
не люди – а чёрные власти,
устроили бой во дворе.Устроили крики и споры,
и в мир, где война не жила,
вошли пулемёты, моторы,
дыхание пушек с утра."Со Счастьем беды не случится!",
но всё же случилась беда,
И плохо сегодня мне спится,
и холодно, как никогда.Всё видится: в зареве сонном,
за избами,
в дикой глуши,
как бьются они обречённо
за хлюпкие жизни гроши,как плачут – из дома уходят
(я горе их слышу и тут!),
как места себе не находят
от этих печальных минут.Мне стыдно сидеть здесь без дела,
на звёздное небо смотреть.
Я с ними сегодня б хотела
увидеть и горе, и смерть.В посёлке под именем Счастье
нет больше счастливых минут.
Неважно, какие там власти,
какие – к рассвету придут,какие там танки, гранаты,
но страшно: не создан запрет
на то, чтоб стреляли солдаты
за целые тысячи лет.И радость становится тенью,
и зависть поёт соловьём.
И нет нам на небе прощенья:
как жили мы – так и живём.
Тишины…
А. Блоку
Александр Александрович,
снова пребуду я с Вами!
Выпит чай, и стихи
точно умерли,
в горле ни зги.Отравилась я, что ли,
сегодня своими стихами?
Точно тучи бредут надо мною
и бродят круги.Александр Александрович,
сложно теперь не заметить,
если что-то случится,
спешу не к любимым,
а к Вам.Там, за синей горой,
этой ночью свирепствует ветер
и задумчивый ливень
гремит и гремит по гробам.Не о том я сегодня…
Всё призрачно стало
и больно!
Там уходят солдаты,
там женщин с детишками бьют.Там в кощунственный бред
каждый миг превращают невольно
все возможности светлых
и самых счастливых
минут.Александр Александрович,
кончен век страшный,
двадцатый…
Мир не сделался проще.
В нём прежний живёт человек.На полях – колеи,
в деревнях – те же серые хаты,
и безмолвие тел
обрамляет созвучие рек.Жизнь – война. В ней, увы,
кто воюет,
тот чаще и правит!..
Александр Александрович,
помните боль той войны?..
Александр Александрович
тихо над бездной
вздыхает,
за Андреем Андреичем
просит её:
"Тишины!"
VIII. Ты – знай
"Ты можешь что угодно говорить!.."
Ты можешь что угодно говорить!
Со мной о чём угодно можешь спорить!
Одно не смеешь только – не любить
и никогда меня не беспокоить!Мне наплевать на все твои грехи,
долги, измены, совести уродство,
на все твои запреты и замки,
на все твои судейства-пароходства,на белый лист, что на твоей стене
заплаткою в давно остывшем доме,
и на трамваи, что плывут в окне,
и на Москву, что блещет на ладони.Мне наплевать на то, что ты жесток,
что не такой, как все, солидной масти.
Меня пьянит твой внутренний восторг,
твоё неописуемое счастье,верней,
уменье жить со всем в ладу
(скрипят в пустынном доме половицы),
бродить холодной ночью на ветру
не потому, что ты сумел влюбиться,а просто
наслаждаясь тишиной,
круженьем улиц, жаждущих рассвета.
Мне только жаль, что это не со мной,
вернее, мне совсем неважно это.Но точно знаю: жить хочу, как все
или как ты,
всем сущим наслаждаясь,
но только силы мне даны не те:
я каждый вечер в пропасти срываюсьсвоих видений, ритмов, неутрат,
пронзающего горло песнопенья.
Мне очень жаль, что ты не виноват
в моих тревогах
и в моих мученьях.Мне очень жаль, и непонятно мне,
откуда это светлое виденье,
что образ твой стоит в моём окне,
что ты ко мне приедешь в воскресенье.
Я не хочу!
Я не хочу,
чтоб ты мне позвонил!
Ты не звонишь,
а значит, всё в порядке,
и утра горизонт,
густой и гладкий,
похож на очертания перил.Пускай! Пускай!.. Ты держишься за них,
чтобы пройти остаток этой ночи!
Мне за тебя, больного, страшно очень
и за всех тех, кого ты не любил.Они такие:
будут долго спать,
за шторой не почувствуют вторженья,
той женщины
над городом круженья,
что в страшный мир спускается опять.А после?..
Станут чувствовать вину:
"Недолюбили… да… недосмотрели…" –
и говорить четыре-три недели
про то, как ты не любишь
тишину.Но за неё одну
мне всех страшней, –
с лицом уставшим,
мягким, точно вата,
глядящую
как будто виновато,
но знаю точно: нет вины за ней.И лишь её молитвами из слёз
(а этих слёз все матери на свете
пролили столько, что не смогут дети
вдруг оценить их тайный дар всерьёз)сегодня впрок утешится Она,
летящая над городом несмело,
забудет то, что тут забрать хотела,
и превратится в облако из сна.И я, поверь, сильней всего хочу,
чтоб не пришлось нечаянно расстаться
с тем, –
с кем смешней смешного
мне смеяться,
с тем –
с кем порой и боль
не по плечу.
Ты знай!
Мне холодно, если тебя рядом нет.
Мне больно, когда утром еду к другому,
когда поздней ночью шатаюсь по дому
и вся моя жизнь превращается в бред:в забытый на площади
цирк шапито,
в трамваи промозглые,
в блеск от витрины…
С тобою мы стали почти половинны,
но этого, жаль, не узнает никто.С тобою мы точно два серых стекла –
безликого моря бесчувственной глади.
Не дай же проститься с тобой, бога ради,
чтоб я этой гладью вовек не была.Не дай мне проститься с тобой!.. Уходи,
лишь если сумеешь опять возвратиться.
Которую ночь мне твой образ не снится,
и столько ненужных ночей впереди.Но даже в тот миг, когда гордо твержу:
"Не надо!.. Не сбудется больше!.. Расстались!.." –
ты знай: во мне прежние чувства остались,
ты знай: я, как прежде, тобой дорожу.
"Теперь хочу…"
Теперь хочу,
чтоб ты был счастлив там,
где нет моих капризов и различий,
где, просыпаясь с женщиной обычной,
ты будешь растворяться по утрам
в себе и в деле,
в детях и в жене,
в покупке холодильника и крана.Хочу, чтоб больше
не ходил ко мне
ни ночью поздней
и ни утром рано.Хочу тебя всей болью отпустить!
(И пусть потом вовек не позабуду.)
Ещё тебя мне хочется простить
за то, что я
той женщиной
не буду,что вылепить меня ты не сумел,
какой мечтал,
какой всегда хотел
(что мастер оказался мягче глины).Но и расставшись,
мы с тобой едины.
Новогодняя сказка
"Нас разделяет ровно десять лет…"
Нас разделяет ровно десять лет,
а в них – восторг, покой, паденья, страсти,
в них ощущенье неизменной власти
над собственной возможностью побед.
Ещё нас разделяют города,
сердца столиц – Москвы и Петрограда,
и я к тебе спешить сегодня рада,
ещё сама не ведая куда –…в огромный замок и в старинный сад,
в прохладу серой потускневшей арки,
вблизи проспектов и вблизи Фонтанки,
где новогодних ёлок маскарад,где всё, как сотню
с лишним лет назад:
наряды, кони…
Только вот машины,
и серебром горящие витрины,
и надписи: "Билайн", "Смартфон", "IPad".
"Но в белом парке через глубь-года…"
Но в белом парке через глубь-года
ещё до нас доносится как чудо –
она ему: "Я Вас не позабуду!";
он ей: "Не позабуду!.. Никогда!".…То было сотню с лишним лет назад.
Сегодня чудо снова повторится:
моя рука с твоей соединится,
ты спросишь: "Рада?" –
и ответишь:
"Рад!"
"Выплёскиваю тело своё…"
Выплёскиваю тело своё
в тебя!
Будешь теперь
по ночам
обо мне
молиться!Куда ни приедешь –
всюду тебе приснится
нежность моя
и гремучая спесь
моя.Куда ни приедешь –
будешь искать угла,
чтоб только спрятаться,
чтобы освободиться!..
Но я не выйду
из вен твоих
никогда.Вены мои
все в тебе
превратятся
в спицы.Колко и вёртко
все будут в тебе свербеть,
но не узнаешь,
куда и уйти от боли.Я тебя, миленький,
так научу любить,
что рад проснуться
ты будешь в моей
неволе.Я тебя, миленький,
так научу желать
тела чужого,
как воздуха в бездыханьи!..А отпущу –
не захочешь уже
бежать,
а прогоню –
заскулишь и умрешь
в изгнаньи.Будешь подобен
лохматому псу у ног,
но не пущу –
никогда не пущу обратно.Буду жестокой,
как ты был со мной жесток.
Душу твою превращу
в болевые пятна.Будешь в поту просыпаться,
в аду, в бреду,
будешь рычать и стонать
от нещадной боли.А как иссякнешь –
тогда я к тебе приду!
И ты на воле
уже не захочешь
воли!
Остаток дня
Не знаю, что случилось с этим днём,
но, начинаясь,
с самого рассвета,
он то и дело говорил о нём,
о незнакомце
беспокойном этом.И пусть была на улице зима,
луч ринулся по стенам
и по шторам.
И ощутила радость я сама,
как будто небо
перед летом скорым.Потом – улыбку видела в метро
у старика, сидевшего с газетой,
и думала: "Вот дурню повезло!..
Увидеть радость на бумажке этой!"Потом – собака белая, как пух,
мне во дворах арбатских повстречалась.
И я уже произносила вслух:
"Как мало мне до радости осталось!"Не замечая серых, нудных лиц,
неслась к тебе,
не знавшему об этом,
и наши взгляды молнией сплелись,
стремясь к друг другу,
и сияли светом.Никто в тот миг не мог произнести,
как этой встречи мы безмерно ждали,
но счастье в сердце смела унести
я – целый год проведшая а печали.И, наслаждаясь глупостью звонка,
случившегося после скорой встречи,
я говорила "здравствуй" и "пока",
а ты про то, что был прекрасным вечер.Потом – всю ночь не смела засыпать,
чтоб день избыть без всякого остатка.
Но день прошёл – и вот его загадка:
я сделалась счастливою опять.
"Дождался ты: я стала деревянной…"
Дождался ты: я стала деревянной.
Стучи – откликнусь… Не стучи – молчу…
Колодою дубовой, окаянной, –
не всем придусь отныне по плечу.Возьмёшь не так – и руку вмиг поранишь,
как будто вдоль руки прошёлся нож.
От новодеревянной ты устанешь,
но и к другой не сможешь – не уйдёшь.
Попытка заговорить
Со мной не встретишься, не спросишь:
"Зачем живу и как сейчас?"
Обиду в сердце бедном носишь
не за меня одну – за нас.Идёшь куда-то ночью длинной,
глядишь в холодные зрачки
скользящих фар, домов старинных,
на башен чёрные крючки.Идёшь безмолвно и не знаешь,
что в этот день и в этот час
всё безысходнее теряешь,
всё больше отдаляешь нас,что наша жизнь не вечно длится:
в ней миг не повернётся вспять.
Тебе советую решиться
со мною встретиться опять,чтоб дать судьбе возможность сжиться:
твоей судьбе – с моей судьбой,
чтоб смог ты заново влюбиться
в мой взгляд, а я –
в характер твой.
Неотвратимое
Рука в руке,
да только всё не впрок:
не выпадет нам больше повстречаться.
Бьёт времени трагический звонок,
и бесполезно в губы целоваться.Сегодня пуще прежнего молчу,
не обвиненья и не уверенья…
Я этой ночью подарить хочу
как амулет тебе стихотворенье.Пускай оно мой нежный пыл хранит,
и дразнит пусть тебя, и согревает,
стихотворенье пусть переживает
всё,
что во мне к рассвету
замолчит.Иди к другой,
а хочешь – так к другим,
но правда остаётся неизменной:
один во все века,
во всей Вселенной
ты был мне нужен,
важен
и любим.
"Мне хочется верить в тебя до последнего "nicht"…"
Мне хочется верить в тебя до последнего "nicht",
до маленькой чёрточки вещего самообмана,
мне хочется знать, что ночами бушующих вихрь
ноябрьских ветров не развеет обрывки тумана.Под ними скрываются чёрные лужи дождя.
В тех лужах – трава, что на гибель посмела родиться.
Мне хочется верить, что в дом мой однажды войдя,
ты будешь не тем, кто, приблизившись, вновь отдалится.Что эта трава из улыбок, признаний и слёз,
из терпких "прости!"
и доверчивых "ладно…", "до встречи!.." –
из тонких ростков разовьётся когда-то всерьёз
и вдруг превратится в волшебный и праздничный вечер.Да, я загадала, что вырастет, вырастет сад,
что лето настанет, пускай за окошком метели.
Ещё я хочу, чтоб ты тоже был этому рад:
что наши сердца от ноябрьских ветров уцелели.
"Ухожу!.."
Ухожу!..
Мне не надо любви
и забот твоих больше не надо.
Что угодно теперь говори –
я всему и покорна,
и рада.Точно листья опали слова,
и как ветки топорщатся руки.
Опустела моя голова.
Не слова во мне больше, а звуки.Я под вечер оставлю авто,
заварю чёрный кофе…
Не то!..Я под вечер,
вернувшись домой,
в шаль закутаюсь,
словно зимой,
не раздевшись,
улягусь в кровать –
так удобнее переживать.Точно в детстве
о кукле старинной,
что осталась в пыли
магазинной.
"Руки даны…"
Руки даны,
чтобы греть,
губы – чтоб в ямки вдаваться,
чтоб глубиной наслаждаться,
кожи исследуя твердь.Ноги – чтоб были корнями!
(В землю врастающий столб!)
Плечи – чтоб были тенями,
падающими
на стол.За плечами твоими
розовость старых стен,
за плечами твоими
гул городов, измен,
женщин, гладивших руки,
сходивших в ночи с ума.
Так когда-то сходила
с ума по тебе
сама.А теперь – только вечер
и розовость старых стен,
руки, губы и речи
всей прежней тоске
взамен,
чудо-выспанность кожи,
усталость моей души.Свет потушен в прихожей.
Теперь и меня
туши.
IX. Поэтический серпантин
"Кому теперь нужны мои стишочки…"
Кому теперь нужны мои стишочки,
мои детишки, видевшие ад?
Я им сошью крылатые сорочки, –
и пусть
они по облаку летят.У них в глазах такое огорченье!..
Но что поделать?.. Лопнула струна!..
Я им сошью сорочки в воскресенье,
когда уйду на озеро
одна.Я их пущу туда, где между строчек
читают боги, ангелы поют.
А на земле оставлю сотни точек
и сотни восхитительных минут.
Анне Ахматовой
"Что ты молчишь…"
Что ты молчишь,
в глаза взирая, Анна;
неужто там тебе ещё больней
лежать
на серой паперти дивана
и коротать
остаток сонных дней?!Неужто там тебя за всё простили
твой муж,
твой сын
и воинство твоё?!
И так тревогу в сердце погасили,
что даже больше
не слыхать её?Ох, Анна, Анна!.. Где твоя обитель
и розы чайной терпкие цветы?
Ты, как Нева,
стоишь теперь в граните,
но никогда теперь не станешь ты
покорной ланью
для досужих сплетен,
сусальностью – для лживых языков.
Скажи мне, Анна, как доносит ветер
к тебе с "Крестов"
тюремный лязг
замков?Не вздрагиваешь ли
в граните, словно
очнулись руки?!
Не звенит строка?!
Здесь на тебя
легко и обречённо
глядит, как вечность,
сонная река.
"Что тебе этот лёд оправданий?.."
Что тебе этот лёд оправданий?!
Ты закончила с жизнью игру.
Как на ко́нях на сером диване –
там летишь и паришь на ветру.Поутру,
жёлтый дом вспоминая,
вдоль Фонтанки
спускаешься вниз,
и глядят в тебя бездна немая
и нависший над домом карниз.В Летний сад беспокойно и стойко
тихо входишь и розу берёшь
у того, кто не любит нисколько
(в нём и прежнем любви не найдёшь).Но тебя здесь пленяло другое.
(И другое пленяет теперь.)
Царство радости, царство покоя
и раскрытая
в прошлое
дверь.