Наиболее серьезным аргументом в оценке любой концепции являются ее идейный смысл и общественная направленность. Концепция Ивана противоречива, о чем уже неоднократно писалось. Хотелось бы добавить, что ее противоречия проистекают в первую очередь из ее широты. Ведь она включает в себя, по существу, социологические, политические, теологические, нравственные и философские мотивы. Отсутствие диалектики в понимании связи между разными сторонами мышления, или, говоря современным языком, разными гранями общественного сознания, указывает на эклектичность автора, его непоследовательность, на невозможность ответить на поставленные вопросы. Достоевский обнажает противоречия концепции, подмечая абстрактность идей, высказываемых Иваном, но сам противопоставляет им такие же абстракции из учения Зосимы. К счастью, в большинстве случаев он старается проанализировать и осознать эти мысли и без помощи Зосимы.
Претендуя на компетентность, но не будучи по-настоящему компетентным в трактовке социологических, философских, политических идей, Достоевский достаточно силен и правомочен в оценке нравственно-психологических аспектов концепции своего героя. Выявление этих аспектов и их отражение в облике героя он и избирает способом оценки теории в целом. Это оказывается весьма результативным еще и потому, что именно такая интерпретация и такое освещение сознания героя наиболее соответствуют читательскому восприятию художественного произведения.
Прежде всего, оценка достигается обнажением объективного нравственного пафоса идей, которыми делится Иван Карамазов со своим братом Алексеем. Содержание его рассказа должно убедить, что нравственно нормальный человек не может не ощутить горечь от обилия страданий на земле, не ужаснуться тем фактам, которые приводятся Иваном, не задуматься над причинами, которые порождают такие страдания. Иными словами, систематизированные им жизненные впечатления столь потрясающи, что не могут не вызвать сочувствия у слушателя и заставляют поверить в нравственное обаяние героя. По мысли Кирпотина, "Достоевский полон сочувствия Ивану".
В размышлениях о причинах бедствий людей позиция героя не столь убедительна – мы уже обращали на это внимание. Исходя из тезиса о порочности людей, об их злобности и несовершенстве, о нелюбви друг к другу (Иван настойчиво повторяет эту мысль), герой предлагает доверить их судьбу людям типа Великого инквизитора, которые накормят их и поведут за собой, как стадо, совершая при этом новые жестокости вроде сожжения еретиков, к которым они готовы причислить самого Иисуса Христа. По мнению героя, это единственный выход, который и его самого приводит в отчаяние, но другого он предложить не может.
Мы отвергаем такую теорию за антиисторизм и утопичность. Достоевский не принимает ее за безнравственность. Предпочтение жестокого, не доверяющего людям Инквизитора верящему в людей Иисусу Христу дискредитирует концепцию Ивана Карамазова. К этому хочется добавить, что человек, в том числе современный, независимо от его веры в Бога, не может не поддержать Достоевского в этом отношении, ибо речь идет не о религиозности, а о нравственной окраске поведения человека, претендующего на руководство другими людьми.
С теоретическими убеждениями социально-политического характера связаны философские и этические представления Ивана. Приятие Инквизитора взамен Христа означает отрицание Бога и атеизм. Атеизм, в свою очередь, подразумевает отрицание идеи бессмертия, т. е. веры в бесконечные нравственные начала. Сочетание атеистической идеи с идеей дурной человеческой природы логично приводит к выводу о вседозволенности, который подкрепляется впечатлениями о необузданности человеческих страстей, о праве на любое желание, на своеволие. Наблюдая за собой и окружающими, Иван Федорович заявляет Алеше: "А насчет права, так кто же не имеет права желать?.. К чему же лгать пред собой, когда все люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить… В желаниях моих я оставляю за собой полный простор".
В таких умозаключениях писатель уже не мог сочувствовать герою, о чем он говорит устами Алеши, подчеркивая тем самым нравственную несостоятельность концепции его брата. "Как же жить-то будешь? – горестно восклицал Алеша. – С таким адом в груди и в голове разве это возможно?"
Нравственная уязвимость теории подчеркивается и другими приемами. Во-первых, самой манерой ее преподнесения. В данном романе, как и в первом, сообщается о существовании статьи Ивана Федоровича, но дается она в устном изложении автора и его читателей, знаменитая поэма "Великий инквизитор" – тоже. Думается, что в данном случае действуют два мотива. С одной стороны, писатель избрал наиболее доступную форму донесения мысли до читателей, с другой – эта форма вуалирует некоторые недостатки самой мысли. Дело в том, что устное изложение как бы не претендует на абсолютную точность и отчетливость, допускает противоречия, которые возникают будто бы за счет произнесения. Это хорошо подмечает Алеша, стремящийся своими вопросами и репликами уточнить некоторые положения. На это, возможно, и рассчитывает Иван, зная о неясности некоторых положений своей концепции. Но все это означает определенную ее окраску.
Изложение Иваном Федоровичем своих мыслей не предполагает их обсуждения и хотя бы некоторой дискуссии – это тоже ощущает Алеша. Любые его попытки вмешаться, задать вопрос, уточнить услышанное игнорируются Иваном. Ему важно сказать, а не узнать, высказаться, а не дойти до истины. Он подозревает непоследовательность в своих мыслях, но не желает останавливаться и разбираться с помощью других, пока сам верит в них В этом обстоятельстве опять же скрыта оценка сути его мыслей. При таком способе изложения мыслей речь героя превращается в монолог. Монолог довольно стройный, логичный, лишенный эмоциональности, которая была присуща монологам Раскольникова. Это говорит об отсутствии у героя прямых сомнений и нежелании хотя бы самому себе признаться в них.
Сомнения обнажаются в реакциях героя. В ответ на недоумение и тревогу Алеши Иван смеется. Его смех часто выражает ироническое, презрительное, несерьезное отношение к окружающим и к своим мыслям. Это улавливает даже Федор Павлович Карамазов, который говорит: "Чего опять смеешься?"
Еще более показательна реакция окружающих. Стремление неоднократно проговорить свои мысли и таким образом проверить их на слушателях заставляет Ивана Федоровича высказываться и в обычных разговорах – с отцом, Катериной Ивановной, Дмитрием, Смердяковым. Такие беседы позволяют увидеть реакцию на суждения Ивана и отношение к нему как к личности. При этом образованность Ивана никем не подвергается сомнению, а вот его тип мышления воспринимается неоднозначно.
"Иван гимну не верит!" – с горечью констатирует Митя, подтверждая приведенный выше тезис о нелюбви Ивана к ближнему, о его нежелании поверить в благородные порывы и вскрывая тем самым противоречивость и непоследовательность мотивов бунта Ивана. Ракитин, тоже не чуждый подлости, говорит про Ивана: "Сам подлость сознает и сам в подлость лезет". Миусов удивляется тому, что после скандала в монастыре Иван идет на обед к игумену "как ни в чем не бывало". Герой вызывает раздражение и у Катерины Ивановны, укоряющей его в том, что он убедил ее в убийстве отца Митей. Даже Федор Павлович чует что-то не то и говорит, что боится Ивана больше, чем Митю. Но особенно показательны реакции Смердякова, который сначала слишком внимательно слушает Ивана, а в конце издевается над ним за его трусость. Внимание Смердякова к речам Ивана смущает и волнует того больше, чем критические замечания отца Паисия, Алеши, Миусова.
Нравственная оценка героя подается и в форме комментария к его поведению со стороны рассказчика, что очень напоминает изображение Раскольникова. Повествователь подмечает и фиксирует психологические нюансы состояния героя, подчеркивая, в частности, как после собрания в монастыре Иван, садясь в дрожки, "злобно крикнул кучеру", "заодно отпихнул Максимова так, что тот отлетел на сажень", "злобно закричал" на отца, "злобно искривил лицо", "с отвращением понял", "засмеялся" в ответ на горестное восклицание Алеши и т. п. Все это проявления косвенного, предметного психологизма и одновременно способ оценки поведения героя.
Похожая, но несколько другая форма косвенного психологизма проявляется в констатации поступков и состояний героя, не соответствующих его привычному поведению. Этот прием уже знаком по "Преступлению и наказанию". Такая тенденция особенно активизируется к концу романа, т. е. к моменту убийства Федора Карамазова, нарушающего обычное состояние окружающих людей. Весьма заметно отражается это и на Иване. Его поведение становится автоматичным, трудно контролируемым, а состояние неприятным, неуютным для него самого. "Но странное дело, на него напала вдруг тоска нестерпимая и, главное, с каждым шагом, по мере приближения к дому, все более и более нараставшая. Не в тоске была странность, а в том, что Иван Федорович никак не мог определить, в чем тоска состояла… Тоска до тошноты, а определить не в силах, чего хочу. Не думать разве". Косвенный психологизм тут сочетается с прямым. Или: "Что-то ненавистное щемило его душу, точно он собирался мстить кому. Ненавидел он даже Алешу, вспоминая давешний с ним разговор (в трактире), ненавидел очень минутами и себя".
Чем ближе к трагедии, тем больше Иван наталкивается на свои идеи в смердяковском толковании и приближается к прямой нравственной самооценке. Перед отъездом из города Иван впервые признается себе: "Я подлец!". А когда узнает об убийстве, еще сильнее осознает свою причастность к нему. Однако увидеть свою настоящую роль в происшедших событиях ему очень трудно до самого конца, до того момента, когда он появляется в суде с целью фактического признания. Не случайно у него, как и у Раскольникова, начинается поединок с самим собой, поединок между мыслями и их мотивами, мыслями и поступками.
Иван Федорович страдает, мучается, мечется. Его тянет к Смердякову, как Раскольникова к Свидригайлову. Раньше он делился своими мыслями с окружающими – теперь скрывает. Так же как Раскольников, он становится желчным, необщительным, злым. Идя вечером по улице, в раздражении он чуть не убил мужичка, толкнув его изо всех сил. Наконец он заболевает. Болезнь приобретает опасные формы и приводит к галлюцинациям, а затем к потере разума.
Следовательно, и здесь прямо и косвенно вступает в силу психология. Психологическая неуравновешенность сигнализирует о душевном неблагополучии, в основе которого возникшие сомнения в своих мыслях и особенно в идее вседозволенности.
Психология помогает герою ощутить нравственную уязвимость своих мыслей, а нравственная оценка этих мыслей и вытекающих отсюда последствий ведет к осознанию их идейной несостоятельности. При этом ложные стороны концепции Ивана подаются и воспринимаются как результат искренних его заблуждений: он желал помочь людям, подобно герою его легенды Великому инквизитору, и потому изображается в данный момент с сочувствием и жалостью.
Итак, принцип трактовки характера Ивана и его изображения в "Братьях Карамазовых" близок к таковому в "Преступлении и наказании", что обусловлено сходством материала, т. е. характерами героев-идеологов, носителей еще не окончательных идей, и способами подхода к анализу таких характеров, разработанными Достоевским, чтобы проникнуть в "тайну" человека, как писала Е.П. Червинскене.
Ярко очерчена и исследована с завидной придирчивостью личность Дмитрия Федоровича Карамазова. Исследователи не склонны видеть в нем ведущего героя, хотя готовы признать великолепную отделку именно его характера. Заметим, что сама по себе отделка и свидетельствует об особом интересе к нему автора и выделении его в качестве романного героя.
Дмитрий не является антиподом двух названных героев, но введен в роман не просто как один из членов семьи Карамазовых, а как личность, привлекающая своей характерностью и входящая в состав микросреды, представленной в данном романе. В организации микросреды Достоевский отличается от других писателей и тем, что у него не так ощутимо противопоставление характеров, герои высвечивают друг друга, отражаются друг в друге, находят точки соприкосновения, что объясняется опять же многомерным пониманием личности, умением подметить наряду с различиями сходные нравственно-психологические тенденции.
Дмитрий не может быть противопоставлен Ивану, потому что он не идеолог. Зато в его мироощущении активны нравственные начала. Поэтому если при изображении Ивана объектом анализа были мысли и в связи с этим эмоциональные состояния, действия, поступки, помогавшие проникнуть в его нравственный мир, то при изображении Дмитрия предметом внимания становятся в первую очередь поступки и эмоции, а в связи с этим мысли, убеждения, представления. Иван все время думает, Митя живет импульсами и порывами, Иван часто не договаривает, Митя слишком много говорит, навлекая на себя подозрения в убийстве отца почти всех жителей города. Поэтому его характер изображается иначе, чем характер Ивана. Автору не нужно комментировать слова и поступки героя – они открыты, непреднамеренны, не продуманы, очевидны. Собственно психологические реакции проявляются в самих действиях, жестах и, конечно, словах. Обычные диалоги, сопровождающие поступки или представляющие собой его порывы, как правило, идеологически не окрашены.
Серьезные высказывания, преследующие задачу обнажить свой внутренний мир, иногда принимают монологический характер. Таково его излияние перед Алешей, названное автором "Исповедью горячего сердца", а затем и перед другими персонажами – Хохлаковой, Самсоновым, судьями. Речь Дмитрия эмоциональна, экспрессивна, не всегда логична. Вот, например, как начинается его исповедь в саду: "– Чего шепчу? Ах, черт возьми, – крикнул вдруг Дмитрий Федорович самым полным голосом, – да чего же я шепчу? Ну, вот сам видишь, как может выйти вдруг сумбур природы. Я здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно и шепчу как дурак, тогда как не надо. Идем! Вон куда! До тех пор молчи. Поцеловать тебя хочу!" Или: "Грянула гроза, ударила чума, заразился и заражен доселе, и знаю, что уж все кончено, что ничего другого и никогда не будет. Цикл времен совершен. Вот мое дело. А тогда вдруг как нарочно у меня в кармане, у нищего, очутились три тысячи. Мы отсюда с ней в Мокрое, это двадцать пять отсюда верст, цыган туда добыл, цыганок, шампанского, всех мужиков там шампанским перепоил, всех баб и девок, двинул тысячами. Через три дня гол, но сокол. Ты думал, достиг чего сокол-то? Даже издали не показала. Я говорю тебе: изгиб. У Грушеньки, шельмы, есть такой один изгиб тела, он и на ножке у ней отразился, даже в пальчике-мизинчике на левой ножке отозвался. Видел и целовал, но и только – клянусь!".
Помимо экспрессивности здесь обращает на себя внимание многословность, которая объясняется, во-первых, отсутствием привычки формулировать свои мысли, во-вторых, взволнованным состоянием героя, в-третьих, стремлением доказать окружающим, какие мотивы двигали им и какое большое место занимали в них благие порывы.
Писателю тоже необходимо зафиксировать эти порывы, даже если они еще не реализовались в поступки или убеждения. Говоря об убеждениях применительно к Мите, нужно иметь в виду не идеологические представления (поэтому он носитель своего "голоса", но не "идеи"), а нравственные принципы, присутствие которых является одним их главных признаков личности. При всей своей импульсивности и непредсказуемости Митя все время думает о них, анализируя себя, видя в себе плохое и ища хорошее.
На данном этапе его более всего беспокоит вина перед Катей, желание отдать ей долг и не быть подлецом в ее глазах. Ради этого ему нужны деньги, которые он не возьмет нечестным путем. Требуя их от отца, он исходит из чувства справедливости и сознания того, что отец ему должен по законам имущественных отношений. Беспокоит его и ощущение измены Кате, которую он оставил, встретив Грушеньку. И он принимает все меры, чтобы снять с души этот грех. Ищет деньги, которые истратил ("не как вор"!), не считает себя женихом и, наконец, узнав о Грушенькином возлюбленном, принимает решение расстаться с жизнью. Обидев Катю уходом, Митя боится оскорбить ее на следствии, ранив Григория, он жалеет его, благоговеет перед Алешей, тревожится за Грушу. Все это говорит о добрых намерениях и положительных нравственных началах в его душе. Нравственная позиция Мити, во многом, конечно, уязвимая, укрепляется и формой общения его с Алешей в момент исповеди. Монолог Мити сопровождается диалогом, в котором Алеше предоставляется гораздо большее право задавать вопросы, комментировать речь брата, сказать свое слово.
Но в Митином сознании и его поведении есть и другие мотивы, в которых он сам признается и которые, к сожалению, подтверждаются фактами. Например, предлагая молоденькой Кате деньги для отца, он поначалу смеется над ней, отказывает, хотя затем и дает их. Обольщает девицу, не считая нужным сделать ей предложение. Тратит деньги, хотя они чужие. Все это обнаруживает множество противоречий в поступках и мотивах. У Ивана противоречия в мыслях, идеях и взглядах отражались в противоречиях нравственно-психологических, у Мити это противоречия в поведении, настроении, а отсюда – в нравственной позиции. Поэтому не удивительно, что Иван его "гимну не верит", а весь город убежден, что именно Митя убил Федора Павловича. Сам же герой, крича об убийстве, по-настоящему убить и не хочет, и не сможет, а если убил бы, то в состоянии аффекта и тут же покаялся бы – и судьям не пришлось бы так долго искать убийцу.
Свои принципы понимания личности Достоевский демонстрирует и на других персонажах, окружающих героев и входящих в сферу их жизнедеятельности, в том числе и на детях. У всех сложные противоречивые характеры: Катерина Ивановна то целует Грушеньку, то грозит ей плетью, то плачет с ней, то кинжал в сердце готова вонзить, то защищает Митю, то предает его; Лиза прямо признается в своей непоследовательности; мальчики оказываются и жестокими и добрыми; Снегирев то унижается, то гордыню проявляет; даже Федор Павлович Карамазов и "зол и сентиментален". Для доказательства этого тезиса можно воспроизвести по крайней мере треть эпизодов романа.
А все лишний раз подтверждает мысль, во-первых, о присутствии личностного начала во многих людях, а не только в избранных; во-вторых, о сложности личностной структуры любого человека; в-третьих, о необходимости знания такой сложности для тех, кто так или иначе причастен к решению социальных и этических проблем.