Отметим также эффективное использование метода "сократовской ловушки", о котором уже шла речь, и мягкую тональность реакций автора на его же профессиональные жесткие логические выводы. Эссеистические элементы в аналитической публицистической статье выполняют функцию "очеловечивания" текста и приближения его к читателю. Свойственный такому типу текстов эффект убеждения смягчается эффектами личного мнения и сопричастия.
Но, пожалуй, самый неожиданный эффект присутствия элементов эссе обнаруживаем в таком, совсем, на первый взгляд, не подходящем месте, как некролог. В последние годы эта тенденция проявляется все чаще. Как правило, предпринимается попытка осмыслить сделанное человеком, дать оценку его жизни на уровне философских или близких к этому рассуждений о земной жизни вообще. Конкретный пример - "прощание с философскими идеями" известного в прошлом диссидента философа А. Зиновьева в тексте критика Л. Анненского (Мужество мысли // "Известия". 15 мая 2006).
В жизни автор знал и "бесконечно уважал" А. Зиновьева. В эссеистическом плане он отдает дань его мыслям и идеям, доказывающим "фантастическую жесткость мыслителя и невероятного мужества человека". Выделив самые главные философские идеи, - не дела, поступки, факты биографии или жизненные ситуации, а именно идеи, автор делится с читателем личным восприятием этих идей. Дает их оценку и комментирует воздействие на собственное мнение. Затем предлагает читателю несколько идей, занимавших философа, которые требуют дальнейшего осмысления. "Москва - не русский город" есть "предмет очень горьких размышлений". Или "о самой России" он говорил "с поразительной безжалостной прямотой".
Такое вот своеобразное эссеистическое действие: прощаясь с человеком, развить его мысли, продолжить их жизнь.
Но вот пример с противоположным знаком. Влияние моды на эссеистическое "я" наблюдаем даже в таком жанре, как спортивный репортаж. Репортер, рассказывая о конкретном событии, вдруг отрывается от земли и устремляется в философские выси, многозначительно и загадочно рассуждая о философии игры в бадминтон или регби, о психологических потрясениях побежденных и о синдроме славы у победивших, о непонятной русской душе. И уже забываешь о самом событии, пытаясь преодолеть дебри потока неорганизованной мысли. Затем автор обычно все-таки выруливает на главную репортажную дорогу и сообщает, чем закончилось событие. Вот эта завершенность и есть грань, не позволяющая приблизиться к эссе, - жанру всегда не завершенному, без финала и результата, с открытой концовкой. И не только в спортивном репортаже. Речь - о любом традиционном газетном жанре. Хотя никто не спорит: насыщение элементами эссе делает любой текст привлекательнее для читателя.
Рождение жанровых "гибридов", на наш взгляд, связано с развитием форм выражения эссеистической позиции автора. Особенно активно это происходит в авторских колонках, опубликованных под одной рубрикой "Резонер". Остановимся на двух, совершенно разных по типу позиции автора текстах - "Анахронизм и анахореты" С. Лескова (Известия. 18 сентября 2006) и "Ученые-разбойники" (там же. 21 августа 2006). Рубрика подсказывает, чего же ждать от автора и его текста: "резонер - человек, склонный к пространственным рассуждениям нравоучительного характера". Но в рассматриваемом тексте этого мы не видим.
Автор в форме "робкого замечания" рассуждает о "главном парадоксе советской науки", который состоял в том, что ученые "под прицелом снайпера", в период репрессий сохранили состояние внутренней свободы. От "робкого замечания" (а его можно сделать только от собственного "я") автор незаметно переходит к форме "мы", включающей в себя и его личное "я": "нам невозможно понять, какие силы помогли выстоять. не озлобиться, не мстить, но "укреплять режим преданно и всемерно". А дальше - слом ритма: "парадокс новейшего времени в том, что, когда сумерки рассеялись, полет интеллекта иссяк и наука пошла на убыль". Мысль переходит в ироническую плоскость (конкретные примеры с комментарием о деятельности РАН). От иронии - к сатирическим фактам и уточнениям ("А то ведь смех и грех": в здании Санкт-Петербургского научного центра открыто уже пять ресторанов, элитный мебельный салон, бутики.).
Движение мысли резонера переходит в практический план. По схеме "вопрос - ответ" отмечены изменения, которые будут вписаны в устав академии. Автор от своего имени, внешне с полной серьезностью, вносит конкретное предложение: перевести всех членов-корреспондентов РАН в академики. И в рассудительной мягкой форме "я полагаю" высказывает надежду на то, что такие конкретные предложения (юмор, конечно же) снимут все острые проблемы.
И вдруг - возвращение к забытой роли резонера. Смена ролевых позиций очеловечила этот текст. Перед нами не занудная, утомительно-нравоучительная, возвысившаяся над читателем фигура, а живой человек, заинтересованный в решении сложных проблем в науке. Как видим, есть и такой вариант обновления позиции автора в публицистическом тексте.
В другом материале, опубликованном под той же рубрикой и того же автора, элементы эссе выполняют свою роль еще ярче и эффективнее. Итак, "Ученые-разбойники". В авторском написании через дефис, как странное и неожиданное приложение. Эта эссема очень напоминает "бином фантазии" (фантазирование, по Дж. Родари, новой реальности, как в волшебной сказке "Царевна-лягушка"). Рой символов разлетается по тексту и выстраивается в цепь новых представлений. Так зарождается сатирический эффект.
В теоретическом плане интересно отметить, что тяга эссе к сатирическим жанрам была замечена литературоведением и стала объектом дискуссии в 20-х годах. Так, Б.В. Томашевский обратил внимание на существование "промежуточной" формы, находящейся "на грани газетного и литературного творения", в котором происходило "новое функциональное перераспределение элементов уже сложившихся жанров", что, по его мнению, было "равносильно рождению нового жанра". А В.Б. Шкловский, сравнивая две родственные формы - эссе и фельетон, - принципиальное различие отнес в область разного адреса этих жанров: ".фельетон предназначается именно массам, эссе - культурно-воспитанному, но не узко специализированному в интересах своих обществу. В своей истории фельетон говорит о сегодня, эссе - о вчерашнем дне. Опыт - для журнала, фельетон - для газеты".
К сожалению, такая категоричность в теории не поддержана практикой ни тех лет, ни современной. Известны эссе, говорящие не о вчерашнем дне, а о сегодняшнем, адресованные широкому читателю и опубликованные в газетах. Это позволило вывести новую закономерность, которая нам кажется более гибкой и отвечающей сути жанра: эссе - нейтральная, но доступная полоса для писателя и журналиста, на которой может проявить себя и тот и другой, если обладают глубокой эрудицией, аналитическим умом и профессиональным мастерством.
Эссе С. Лескова "Ученые-разбойники" - едкая сатира не на вчерашний, а на сегодняшний день. Опыт, оказывается, вполне подходит не для журнала, а именно для газеты (перекличка исторических моментов!). Проблема злободневна: перерождение интеллигенции и криминальная деятельность ученых (конкретнее - взятки берут профессора на экзаменах). Позиция автора понятна из отрицательно-оценочной лексики. В композиционном плане идет исследование проблемы. Приемы сопоставления ("взвешивается" опыт сегодняшнего дня с исторической ролью интеллигенции) делают наглядно выразительной потерю интеллигенцией высоких позиций в обществе: русская интеллигенция, которая была носительницей высшей духовности, теперь "все ближе смыкается с преступным миром".
Проблема поднята на философскую высоту: ".вопрос о взаимосвязи нравственности и знания волновал человека с тех пор, как были созданы первые этические системы и появились задатки науки". Осмысляется и опыт "китайского мудреца" Лаоцзы, который выводил нравственность из свойств ума, накопившего знания. И опыт "мудрейшего из мудрых" Сократа, который считал, что "зло есть результат незнания". И опыт буддизма, признававшего одним из трех главных ядов - невежество. Опыт христианской культуры, опыт ученых-атеистов, опыт в самом широком плане в сопоставлении с фактом невежества ученых-мутантов, забывших об этике, подкрепляется и конкретными примерами, парадоксальность которых доводит ситуацию до абсурда: "Представить, что Ньютон обобрал монетный двор, которым руководил, невозможно. Менделеев не мог брать взятки на экзаменах." и т. д.
В эссе всего шесть абзацев. Но на четвертом резко обрывается эссеистическая обращенность в высокую философскую сферу. Предлагается (в двух последних абзацах) открытая публицистически-резонерская программа действий. Автор пишет, что вина за нравственный упадок лежит не только на интеллигенции, потому что "наука, образование, культура оказались на обочине внимания общества, бизнеса и государства".
И снова - парадоксальная концовка, которая обрывает разумные рассуждения: "Но если наука все ближе к криминалу, то, может быть, преступники спасут науку?"
Перепады ритма создают иллюзию спонтанности. Да и последний риторический вопрос, спроецированный на заголовок-эссему - "Ученые-разбойники", усиливает разоблачительный эффект "жанра-гибрида", своеобразного сплава эссе и фельетона. И это еще один вариант публицистического текста с элементами эссе.
После всего сказанного возникает резонный вопрос: а есть ли вообще обратная связь "читатель - автор" в новых формах публицистики? В документальной системе отношения между автором и читателем складываются как между реально существующими личностями. Возможности взаимопонимания материализованы в самом тексте, а "сотворчество" рассчитано не на "множественность" прочтений и толкований, а на "однозначность" как максимальную приближенность читательского восприятия к авторской интерпретации. Социально значимый текст должен быть прочитан в соответствии с авторским замыслом.
Форма выражения в публицистическом тексте с элементами эссе меняется, увлекая за собой и втягивая автора в новые отношения с читателем. Жанр самовыражения, конечно, не несет в своей структуре установку на читателя. Но, самовыражаясь, автор должен считаться с эпохой и условиями собственной жизни. Эссе прочитают, и жанр подскажет читателю модель восприятия текста. Услышать личное, свободное, откровенно высказанное мнение? Да, интересно. Вникать в заворот мыслей, в которых запутался сам автор и безуспешно пытается распутать их? Нет, не интересно. А ключ к прочтению эссе - у того же М. Монтеня: "Мое мнение о них (о вещах. - Л.К.) не есть мера самих вещей, оно лишь должно разъяснить, в какой мере я вижу эти вещи".
Для самих авторов это очень важно - не нарушить право читателя на невмешательство во внутренний мир. Хосе Ортега-и-Гассет объясняет, что даже доктрины, которые являются научными убеждениями для автора, не должны претендовать на восприятие читателем как истины. Эссеист, по его мнению, лишь предлагает допустимые новые взгляды на вещи и приглашает читателя исследовать их самому, проверить своим опытом, действительно ли эти новые взгляды на вещи являются плодотворными, и он, наконец, в благодарность за свой внутренний и искренний поиск убедится в их правоте или ошибочности. Деликатные и уважительные отношения "автор - читатель" - своеобразный знак качества эссе. Во все времена.
Так должно быть. Хотелось бы, чтобы так было. Однако не всегда получается. Читатель не всегда получает то, чего ждет от автора. И в стилистике текста такой нереализованный эффект называется "обманутым ожиданием". Итак, о том, когда эссеизация авторского "я" не оправдана.
Самый распространенный вариант хорошо известен: приспособление всех форм авторской публицистики "под эссеистику". Эссеизация позиции автора в современной публицистике сама по себе вызывает жанровые сдвиги, которые видны на газетной полосе любого издания. В меру сил, таланта и эрудиции авторы пытаются эссеизировать практически любой жанр, не задумываясь о результате. Это стремление "очеловечить" текст приводит к видоизменению традиционных жанров, разрушает их границы и вносит сумятицу в голову самих авторов.
Абсолютное большинство материалов авторских колонок в самых разных газетах "косят", да простят меня за молодежное арго, но оно в нашем случае точно отражает суть явления, под эссе. Разнузданный стиль, языковая свобода, понимаемая как вседозволенность, порождают жанровый хаос на газетной полосе. Впечатление усиливается бурным потоком рубрик разового употребления, подрубрик и всяких разных "флажков". Беру три номера "Известий" - за 18, 21 и 22 августа 2006 года: "Проверка слуха", "Арест", "Шок", "Противостояние", "Прокат", "Детство золотое", "Провокация", "Импорт", "Бедствие" и т. д.
Пассаж о рубриках - это так, к слову. Они не предваряют эссеистические размышления. Но есть в одном из номеров такие, которые предваряют, хотя и не оправдывают ожиданий. Авторская колонка под рубрикой "Просто жить с." - собственность О. Бакушин- ской. Стилистика рубрики настраивает читателя на разговор о будничных, бытовых вещах и событиях. Вот и здесь: "Осторожно, двери закрываются" ("Известия", 22 августа 2006 г.), где речь шла не о естественном страхе человека перед закрытой дверью тюрьмы, больницы, райотдела милиции, дома престарелых, сумасшедшего дома или вагона метро.
Нет, закрытая дверь - это метафора. Образ нашего закрытого общества, где человек беззащитен перед произволом и насилием. А все закрытые двери перечисленных заведений - лишь примеры. Тема актуальнейшая, а что предлагает автор в своем публицистическом финале? Читаем: "Не пора ли что-то менять в механизме? Впрочем, понятно, что пора. Так, может, начать?"
Что менять и в каком механизме, из текста вычитать невозможно. Может быть, открыть на всеобщее обозрение двери тюрем, сумасшедших домов, больниц и т. д.? Автор сам считает, что делать этого не следует. Но как же тогда понять глубокомысленную смелость и неоправданный пафос автора "начать менять"? Просто бессмыслица какая-то. В стилистике декодирования это называется эффектом обманутого ожидания.
О стилистических функциях "обманутого ожидания" читателя писали многие (Р. Якобсон, М. Риффатер, И.В. Арнольд и др.). Явление сложное, связанное с непредсказуемостью восприятия прочитанного текста. Но в данной работе мы не говорим о нарушении стилистических норм, норм сочетаемости слов и т. д. Говорим только о нарушении жанровых норм: публицистический текст должен быть организован так, чтобы исключить свободное толкование.
И какие бы лихие и яркие заголовки ни увенчивали кручение мысли автора в любой авторской колонке, коих развелось несметное количество, заявка на продуктивное общение с читателем должна быть реализована в стилистическом единстве текста и подчинении четкой коммуникативной цели. Интересно, что сама О. Бакушинская считает свои материалы "короткими комментариями" (Чума на оба ваших домика // "Известия". 10 октября 2006 г.). А в колонке "Пока красный петух не клюнет (Известия. 22 сентября 2006 г.) - о беспомощности рядового человека перед пожаром в его доме, бытовая тема и соответствующая ей стилистика текста неожиданно обретают достаточно странный - в форме P.S. - шуточный финал: "С большим удовольствием я не только опубликовала бы ее (колонку. - Л.К.) в газете, но и нацарапала бы гвоздем. Половину на капотах машин, которые паркуются на нашем тротуаре, половину - на полированном столе ховринского префекта. Вдруг подействует, а пятнадцать суток за хулиганство всяко лучше, чем вечность на кладбище".
Шутка и ирония вовсе не противопоказаны публицистике. Но не "легкость мысли" в форме шутки. Заигрывание автора с читателем не сближает их, не делает такую "публицистику" доходчивее и яснее, а превращает весь текст на важную тему в пустышку.
Дело порой доходит и до откровенных глупостей. О том, что руководители одного из телеканалов передвинули время детской передачи с привычного на более позднее и неудобное, рассказывается под той же рубрикой "Жизнь с." все той же О. Бакушинской - "Спокойной поздней ночи, малыши!" (Известия. 5 октября 2006 г.). Повод для выступления бесспорен. Тональность и избранная автором стилистика не продуманы и потому вызывают много вопросов. К чему, скажем, этот пафос: ".дети должны это терпеть и не хныкать. И они стерпят, потому что всегда лишены права голоса".
Но ведь права ребенка - это совсем другая тема. Как и политический пассаж с разухабистой стилистикой: "И путь все нюансы российско-грузинского конфликта летят в тартарары, если нашим детям это нужно". Все в кучу, зато какой смелый автор! А вот о том, что улетело в те самые тартарары ее эссеистическое "я", сраженное бездумной авторской свободой, она и не догадывается.
Как, очевидно, и о том, что юмористический тон заголовка стилистически противится пресной деловой концовке: "Кстати, стоит заодно сделать так, чтобы "Спокойной ночи, малыши!" выходила не только по будням, но и по выходным". Даже скрытая в ней ирония не спасает текст, не "вывозит" автора из обычных критических заметок в более высокий жанр: "Может, кому и не известен сей медицинский факт, но дети имеют обыкновение по субботам и воскресениям ложиться спать, как и в прочие дни недели".
А ведь какой был замах.
Эссе всегда безадресно, мы уже об этом говорили. И потому смешение его с острой публицистикой не всегда ведет к искомому результату. Но самым серьезным просчетом, опасным и нежелательным можно считать неуместное использование риторических приемов, не отвечающих ситуации, теме или затронутой проблеме. Пафосность стиля (пусть даже талантливо созданная) сама по себе не достигает цели. Эссеизация позиции автора, его желание по горячим следам события делать философские умозаключения от имени всего человечества нередко ведет в пустоту. А. Архангельский в публицистической статье с элементами эссе в связи с убийством журналистки А. Политковской (Вихри враждебные // "Известия". 9 октября 2006 г.) выстроил свою эссеистическую риторику на полумистических рассуждениях об "общественной атмосфере", убившей журналистку. Но виновником любого убийства не может быть нечто нематериального характера. Пули не соткались из воздуха и не прилетели ниоткуда. Мысль автора, впрочем, понятна: виноваты власть и общество, в котором случаются убийства честных журналистов.
Однако читатель может воспринять эти эссеистические размышления как желание "обесточить" главное: убийцы - это конкретные люди, их надо искать, они должны понести конкретное наказание. Доказательство такой потенциальной возможности прочтения