Исследуя роль понятий "стыд" и "страх" в механизме культуры, Ю.М. Лотман раскрывает зависимость между сферами стыда и страха и выделяет три этапа в их историческом соотношении. Например, на третьем этапе, когда "регулирование стыдом начинает восприниматься как показатель высшей организации", возникают разные типы поведения. И в семиотике "особое культурное значение приобретают описания поведений, воспринимаемых как "бесстрашное" или "бесстыдное". Взаимозаменяемость отношений между "стыдом" и "страхом" "как психологическими механизмами культуры" позволяли строить типологические описания этих отношений с "поправкой" на время и национальные особенности, сложившиеся в разных обществах".
Фактор "регуляции стыдом" или "регуляции страхом", по Ю.М. Лотману, - переменная величина. И тем интереснее сравнить обыгрывание этих понятий в эссеистике. Культурологическая общность эссеистических текстов воспринимается как само собой разумеющееся: эссе - жанр универсальный. И особенно впечатляет то, что в проанализированных текстах использован одинаковый эссеистический ход. А именно - постоянная смена ролей: автор - гражданин, личность, философ, историк, нравственный судья и т. д.
Авторское "я" в такого рода текстах многоликое и объемное. Конечно, есть и различия. В классическом эссе философия - на абстрактном уровне (мысли автора о стыде как категории сознания, подкрепленные историческими фактами, например взглядами императора Юлиана Отступника и других французских королей). В рассуждениях И. Петровской понятия "стыд", "совесть" - только ее личная оценка состояния дел на современном российском телевидении, основанная на совпадающих с опытом других конкретных явлениях и поступках ("устыдился и отказался от программы"; "неизменный и желаннейший герой ТВ, которое вместе с ним тоже забыло стыд.", "стыдно делать халтуру, стыдно нарушать правила хорошего тона" и т. д.).
Заголовок в вопросительной форме вовлекает читателя в со-размышления. Размышления самого автора вращаются вокруг понятия "стыд", и в подтексте эссеистически корректируются понятием "совесть", хотя в эксплицитном плане текста здесь этого понятия нет.
И снова кажется, что есть все, свойственное эссе, хотя автор, может быть, и не задумывался над жанром написанного: оригинальность и кружение мысли, образность языка, ассоциативные сравнения, сопоставления опыта и т. д. Эссеистическая тональность, помимо воли автора, заставляет в какой-то момент отойти от конкретики, присущей статье, где все герои узнаваемы, а ситуации известны, где упомянуты события, происходившие на глазах читателя, где все аргументировано и логически изложено. Но из статьи все-таки не может прорасти эссе. Получился стилистически хорошо написанный жанровый гибрид, в котором сплетены эссеистическое авторское "я" и разнообразные композиционно-речевые приемы с открытой публицистической позицией.
После всего сказанного может возникнуть логичный вопрос как у университетского профессора, так и у читателя: можно линаучить(ся) писать эссе? Вопрос, как говорится, "на засыпку". Но ведь проблема существует, и затрагивает она не только спектр гуманитарных наук, но и всю систему массовых коммуникаций. Дидактическая литература об эссе - русская и зарубежная - пронизана не творческим, а скорее деловым подходом, чем-то вроде "скорой помощи" в развитии навыков эссеистического письма.
Интернет делает все эти рекомендации методистов общедоступными, однако анализ самих рекомендаций дорисовывает общую картину неблагополучия в овладении мастерством эссеиста.
И все было бы не так страшно, если бы в область дидактических рекомендаций по деловой, по сути дела, почти анкетной эссеистике не попала литература, претендующая на обучение эссе как творческой манере письма. Встречаются откровенные курьезы: городская центральная библиотека г. Новоуральска предлагает сначала "по косточкам" разложить эссе на заданную тему и при этом умудриться "блеснуть мыслью" на школьном экзамене. Смею уверить, что "блеска" при таких рекомендациях экзаменаторам не дождаться.
Во всех них сделан упор на технику письма. Назидательно советуют пишущим сосредоточиться на поиске основной мысли и вплетении ее в "пестрое кружево" размышлений. Появились даже "Три модуля эссе", прямолинейно доводящие до сведения читателей (будущих эссеистов), что можно, оказывается, выполнив определенные пункты этой инструкции, получить оценку в 12 баллов. И т. д. и т. п. Некомпетентность и практическая беспомощность многих советов видны невооруженным глазом, и нет никакого смысла их подробно анализировать. Выскажу лишь некоторые соображения.
Первое. Эссе - парадоксальный жанр. Его практически невозможно, как мы уже отмечали, классифицировать. И все попытки дать схемы и инструкции его написания убивают творческое начало автора.
Второе. Как и любой другой жанр, эссе всегда находится в движении. Важный момент
поиск "точки" отсчета, точки удивления, недоумения, восхищения, желания познать неизвестное. Иными словами, расположенность автора к проявлению личной свободы в процессе думания о мире и о себе в этом мире. Состояние "думающего тростника" (выражение Ю.М. Лотмана) - это состояние нестабильности, сомнений, колебаний в поиске решений.
Третье соображение. В работах по обучению эссеистической манере письма не оказалось ни одного внятного объяснения, что такое "свободная композиция". Что это не беспорядочность, не хаотичность и не фрагментарность мысли, не бумагомарание обо всем и ни о чем - лишь бы присутствовало твое "я". На самом-то деле, свободная композиция - это гармония, связанная эссеистической формой авторского "я". Кто-то скажет: "В беспорядочности мыслей - гармония?" Именно так. Читатель, попав в паутину всех этих колеблющихся мнений и сомнений, наблюдений и сопоставлений, ассоциаций и перекличек векового и многовекового опыта, знаний и мыслей о них, чувств и т. д., испытывает неотступное ощущение гармонии, получая "наслаждение от чтения". Согласимся с Р. Бартом, бывает и такое.
Можно утверждать, что главное в обучении написания эссе - не следование плану, который предлагают практически все авторы статей о том, как его написать, а глубокое погружение в процесс осмысления явления, события, чьего-то мнения о чем-то и т. д. Эссе
жанр спонтанный, неожиданный, значит, и оригинальный. Для умеющих думать и обладающих эрудицией. И совсем не обязательно каждого тянуть в него на аркане. Есть ведь и другие формы сочинений, чтобы выразить свое "я".
Учить мыслить сложнее, чем научить составить план из N пунктов. Не часто встретишь человека, умеющего мыслить спонтанно и оригинально, хотя эссеист, если верить Монтеню, не отвечает "даже перед собой, не то что перед другими". И все же есть надежный способ собственным чутьем понять, что такое эссе. Способ этот - читать эссе, "вычитывая" из текста личность пишущего. Возможно, это и есть самый верный путь познания "свободной композиции" жанра с технической стороны. А творчеству научить нельзя.
"В искусстве не может быть второго Мейерхольда, второго Таирова. Вы можете как педагог раскрыть задатки человека, но он должен быть другим. .Будущего живописца можно научить основам перспективы, композиции, но научить человека быть художником нельзя". Это сказал Г. А. Товстоногов. Наверное, можно научить технике эссеистической композиции, но эссеистом все-таки надо родиться.
Вместо заключения Стилистический портрет эссе В "Манере сфумато"
Найти "сфумато", по Ю.М. Лотману, это "найти психологическую структуру личности. Одно просвечивает сквозь другое: вдохновенное - сквозь глыбы жизненных обстоятельств, свет - сквозь дым. Портрет в манере сфумато." Образ точно проецируется на эссе, как на что-то неясное, без четких границ, где одно накладывается на другое, словно воздушные замки в воображении. Параметры его не ограничены, дать научную дефиницию, которая устроила бы всех, оказалось не по плечу ни одному из исследователей. На мой взгляд, четкого определения жанра, в отличие от концепции, которая необходима, не должно быть из-за его изменчивости и подвижности, из-за превратности его многовекового существования. Позволю себе лишь набросать "штрихи" к портрету, открывшемуся в разных проекциях.
Итак, вот они, общие теоретические контуры жанра как композиционно-речевой системы, ранее уже предложенные нами как результат стилистического анализа эссе М. Монтеня и других русских и зарубежных авторов, критического обзора русской и зарубежной эссеистики и скорректированные в сопоставлении с современными вариантами жанра.
Смысловой план. В эссе соединяются эпохи и судьбы, философские мысли и обыденные дела, события, факты, жестко подчиненные комментарийному движению мысли. Ничего не говорится "просто так", нет "проходных" фраз, все имеет смысл реальный и философский. Факты автор отбирает тщательно, рассматривает их, поворачивая, всесторонне, но интересуют они его не сами по себе, не как разрозненные и единичные, а в сложной мыслительной взаимосвязи до тех пор, пока не приобретают некий новый, нужный ему философско-обобщенный смысл.
Композиционно-речевой план. Впечатление жанровой свободы создается действительным отсутствием жестких композиционно-речевых схем. Для достижения цели автор привлекает и свои чувства, и чужие мнения, и извлечения из сокровищницы общечеловеческой культуры. Движение мысли свободное, часты переходы от конкретного к абстрактному, что неизбежно раздвигает горизонт исследования во имя поиска истины. Единство же целого постигается в эссе каждым автором по непрогнозируемой схеме, хотя в итоге можно говорить о композиционно-речевой гармонии, отличной от других жанров.
Стилистическая модель. Ее можно уподобить голографическому изображению, ибо автор, "копаясь в себе", занимаясь самоанализом, произвольно, или даже, быть может, интуитивно выбранными композиционно-речевыми средствами насквозь "просвечивает" объект исследования, черпая в нем самом новые мысли. В работе все известные типы речи (рассуждение, повествование, описание, объяснение) и формы речи (монолог, внутренний монолог, обращенный в подтексте к самому себе, несобственно-прямая речь, диалог с воображаемым оппонентом и т. д.). И разные типы словесности: философские умозаключения, воспоминания, афоризмы, авторский комментарий и т. д. В целом же стилистические и художественные приемы помогают создать "эссему" - жанровое объединение авторской мысли и образа.
Портрет, естественно, получился в стиле сфумато: с затушеванными, смягченными тенями. Это не фотография застывшего на мгновение объекта, которую нельзя изменить. Не жанровый портрет классического эссе с неясными контурными очертаниями, на который можно наложить другой, набросав "штрихи" и к современному его облику. Их наложение, возможное при современной технике исследования, могло бы дать более объемное представление об интересующем нас объекте. Писать об "опыте" (эссе) - тоже опыт.
Впечатление удивительной легкости, ненавязчивости и незатейливости придает эссе возможность прилюдно высказаться о том, что волнует, будоражит мысль. Ведь это "опыты" (пробы), в них человек всегда вправе делиться без оглядки своими затаенными думами и чувствами, размышлять над собственным удивлением, любопытством, завистью, страхом. Мысль летит по касательной, то сужая, то расширяя круг тем, примеряя их к рождающимся новым мыслям, сопоставляя, сравнивая, путаясь и волнуясь.
А что вытворяет язык! Вся существующая система лингвистических средств и приемов - к услугам эссеиста. Все в высшей степени привлекательно для творческого развития. Только вот каждый ли, влюбившийся в этот жанр, может быть эссеистом?
Мне кажется, для этого должна быть какая-то внутренняя предрасположенность души, не всегда совпадающая с желанием. За эссе берется человек, не уверенный в себе, сомневающийся, всегда сравнивающий свои мысли с мыслями других людей, склонный к рефлексии. Он рассматривает со всех сторон интересующий его объект, отыскивает возможность хотя бы приблизиться к истине в своих откровенных размышлениях. В ход идет все: знания собственные и чужие, впечатления, восприятие, ассоциации. История и современность. Но когда это приведено, казалось бы, в некое "равновесие", автор все еще не спешит захлопнуть за собой дверь. Он всегда оставляет ее открытой для любого желающего подумать вместе.
Понимаю, что по каждой проблеме, затронутой в книге, тоже следует продолжить размышления. И невольно вспоминаю историю, рассказанную академиком Д.С. Лихачевым, у которого не грех поучиться. В "Предисловии" к "Поэтике древнерусской литературы" он, оглядывая работу, пришел к выводу: "Еже писах - писах", потому что ничего нельзя изменить. А в "Послесловии", озаглавленном "Зачем изучать поэтику древнерусской литературы? (вместо заключения)", рассуждает: "Может быть, вопрос о том, почему нужно изучать поэтику столь далекой от современности древнерусской литературы, надо было поставить в начале книги, а не в ее конце". И отвечает на собственные сомнения так: "Но дело в том, что в начале книги ответ на него был бы слишком длинным. К тому же он приводит нас к другому, гораздо более сложному и ответственному вопросу - о смысле эстетического освоения культур прошлого вообще".
Сомнения одолевают и меня при виде уже написанного. Но вновь ощущаю его непроизнесенные слова поддержки: "Ни один из вопросов, поднятых в этой книге, не может считаться решенным окончательно. Задача данной книги - наметить пути изучения, а не закрыть их для движения ученой мысли. Чем больше споров вызовет эта книга, тем лучше. А в том, что спорить нужно, - сомневаться нет оснований".
* * *
Иногда, правда, мне даже кажется, что писать об эссе - это как передавать словами образ утекающего времени на картинах Сальвадора Дали. У него "Постоянство памяти" - так называется одна из них - заключается в пластичных формах свободного движения времени, влекущих в бесконечность. Эссе, суть которого - постоянное движение мысли, обладает своим собственным "постоянством памяти", в котором есть что-то завораживающее.
Приложение
Текст 1 И.А. БУНИН ПОЗДНЕЙ НОЧЬЮ
Был ли это сон или час ночной таинственной жизни, которая так похожа на сновидение? Казалось мне, что осенний грустный месяц уже давным-давно плывет над землей, что наступил час отдыха от всей лжи и суеты дня. Казалось, что уже весь, до последнего нищенского угла заснул Париж. Долго спал я, и наконец, медленно отошел от меня сон, как заботливый и неторопливый врач, сделавший свое дело и оставивший больного уже тогда, когда он вздохнул полной грудью и, открыв глаза, улыбнулся застенчивой и радостной улыбкой возвращения к жизни. Очнувшись, открыв глаза, я увидел себя в тихом и светлом царстве ночи.
Я неслышно ходил по ковру в своей комнате на пятом этаже и подошел к одному из окон. Я смотрел то в комнату, большую и полную легкого сумрака, то в верхнее стекло окна на месяц. Месяц тогда обливал меня светом, и, подняв глаза кверху, я долго смотрел в его лицо. Месячный свет, проходя сквозь белесые кружева гардин, смягчал сумрак в глубине комнаты. Отсюда месяца не было видно. Но все четыре окна были озарены ярко, как и то, что было возле них. Месячный свет падал из окон бледно-голубыми, бледными-серебристыми арками, и в каждой из них был дымчатый теневой крест, мягко ломавшийся по озаренным креслам и стульям. И в кресле у крайнего окна сидела та, которую я любил, - вся в белом, похожая на девочку, бледная и прекрасная, усталая ото всего, что мы пережили и что так часто делало нас злыми и беспощадными врагами. Отчего она тоже не спала в эту ночь?
Избегая глядеть на нее, я сел на окно, рядом с ней. Да, поздно - вся пятиэтажная стена противоположных домов темна. Окна там чернеют, как слепые глаза. Я заглянул вниз - узкий и глубокий коридор улицы тоже темен и пуст. И так во всем городе. Только бледный сияющий месяц, слегка наклоненный, катится и в то же время остается недвижимым среди дымчатых бегущих облаков, одиноко бодрствуя над городом. Он глядел мне прямо в глаза, светлый, но немного на ущербе и оттого печальный. Облака дымом плыли мимо него. Около месяца они были светлы и таяли, дальше сгущались, а за гребнем крыш проходили уже совсем угрюмой тяжелой грядой.
Давно не видал я месячной ночи! И вот мысли мои опять возвратились к далеким, почти забытым осенним ночам, которые видел я когда-то в детстве, среди холмистой и скудной степи средней России. Там месяц глядел под мою родную кровлю, и там впервые узнал и полюбил я его кроткое и бледное лицо. Я мысленно покинул Париж, и на мгновение померещилась мне вся Россия, точно с возвышенности я взглянул на огромную низменность. Вот золотисто-блестящая пустынная ширь Балтийского моря. Вот - хмурые страны сосен, уходящие в сумрак к востоку, вот - редкие леса, болота и перелески, ниже которых, к югу, начинаются бесконечные поля и равнины. На сотни верст скользят по лесам рельсы железных дорог, тускло поблескивая при месяце. Сонные разноцветные огоньки мерцают вдоль путей и один за другим убегают на мою родину. Передо мной слегка холмистые поля, а среди них - старый, серый помещичий дом, ветхий и кроткий при месячном свете. Неужели это тот же самый месяц, который глядел когда-то в мою детскую комнату, который видел меня потом юношей и который грустит теперь вместе со мной о моей неудавшейся молодости? Это он успокоил меня в светлом царстве ночи.
Отчего ты не спишь? - услыхал я робкий голос.