Очевидно, предлагая опыт философского анализа текста, М. Бахтин и сам понимал терминологическую уязвимость предпринятого эксперимента. Вот как он начинает статью "Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках": "Приходится называть наш анализ философским прежде всего по соображениям негативного характера: это не лингвистический, не филологический, не литературоведческий или какой-либо иной специальный анализ (исследование). Положительные же соображения таковы: наше исследование движется в пограничных сферах, то есть на границах всех указанных дисциплин, на их стыках и пересечениях". Не будем вдаваться в спор о достоинствах и недостатках экспериментальной теории М.М. Бахтина - об этом написано много. Отметим интересующее нас: подступиться к исследованию жанра эссе, игнорируя пути, открытые М. Бахтиным для филологического прочтения текста, невозможно.
Филолог, по утверждению М. Бахтина, "разгадчик" чужих тайных текстов и "учитель", передающий эти разгаданные тексты. Понятие "текст" в филологии - науке о духе - основное. В его исследованиях ("К методологии гуманитарных наук", "Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках", "Из записей 1970-1971 годов", "Проблема речевых жанров", "Марксизм и философия языка. Основные проблемы социологического метода в науке о языке" и многих других) выстроена цельная философско-лингвистическая концепция гуманитарных наук. Ее основные положения следующие.
Постулат о диалогичности понимания ("Процессы понимания какого бы то ни было идеологического явления. не осуществляются без участия внутренней речи").
Теория ориентации слова на собеседника ("Значение ориентации слова на собеседника - чрезвычайно велико. В сущности слово является двухсторонним актом").
Проблема текста как "исходного пункта" любого гуманитарного исследования (". нас интересует специфика гуманитарной мысли, направленной на чужие мысли, смыслы, значения и т. п., реализованные и данные исследователю только в виде текста. Каковы бы ни были цели исследования, исходным пунктом может быть только текст").
Проблема жанра, которую М. Бахтин выдвигал как центральную в гуманитарных исследованиях ("Форма авторства зависит от жанра высказывания. Жанр в свою очередь определяется предметом, целью и ситуацией высказывания").
Проблема автора ("Увидеть и понять автора произведения - значит увидеть и понять другое, чужое сознание и его мир, то есть другой субъект").
Филологическая установка, приходит к выводу Бахтин, "определила все лингвистическое мышление европейского мира", а "филологами были не только александрийцы, филологами были и римляне, и греки (Аристотель - типичный филолог); филологами были индусы".
Похоже, что самого Бахтина удивила эта всеобщая порабощенность тайной "чужого" слова: "Поразительная черта: от глубочайшей древности и до сегодняшнего дня философия слова и лингвистическое мышление зиждутся на специфическом ощущении чужого, иноязычного слова и на тех задачах, которые ставит именно чужое слово сознанию - разгадать и научить разгаданному". Гуманитарная мысль, творчески перерабатывая чужие тексты, в свою очередь, оформляется как отклик на содержащиеся в них мысли, и появляется новый текст.
Мысль Монтеня о "сознательном заимствовании" соотносится в концепции Бахтина с его собственной теорией "читатель - автор" как "сотворчество понимающих": "Понимать текст так, как его понимал сам автор данного текста. - Спокойно, неторопливо рассуждает Бахтин. - Но понимание может быть и должно быть лучшим. Могучее и глубокое творчество во многом бывает бессознательным и многосмысленным. В понимании оно восполняется сознанием и раскрывается многообразие его смыслов. Таким образом, понимание восполняет текст: оно активно и носит творческий характер. Творческое понимание продолжает творчество, умножает художественное богатство человечества. Сотворчество понимающих".
Диалектический характер процесса понимания состоит в том, что понимание всегда связано с оценкой (по Монтеню - "взвешивание", проверка в соответствии со своими требованиями к полезности текста в развитии идеи). А этот момент прокомментирован Бахтиным совсем уже в духе Монтеня: "Понимающий подходит к произведению со своим, уже сложившимся мировоззрением, со своей точки зрения, со своих позиций. Эти позиции в известной мере определяют его оценку, но сами они при этом не остаются неизменными: они подвергаются воздействию произведения, которое всегда вносит нечто новое. Понимающий не должен исключать возможности изменения или даже отказа от своих уже готовых точек зрения".
Воображаемый диалог Мишеля Монтеня и Михаила Бахтина вне рамок времени: он, как сжатая спираль, наполнен силой и энергией, вовлекает в новые контексты новых смыслов. В последних словах последней статьи Михаила Бахтина дано философское объяснение незавершенности диалога: "Нет ни первого, ни последнего слова и нет границ диалогическому контексту (он уходит в безграничное прошлое и в безграничное будущее). В любой момент развития диалога существуют огромные, неограниченные массы забытых смыслов, но в определенные моменты дальнейшего развития диалога, по ходу его они снова вспомнятся и оживут в обновленном (в новом контексте) виде. Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения. Проблема большого времени".
Если же попытаться "взвесить" роль Монтеня и Бахтина в "сознательном заимствовании" в мировой науке, то сегодня уже ясно, что в контексте "большого времени" она безгранична. О работах первого из них написаны сотни (!) творчески осмысленных новых текстов. К работам второго, который до сих пор считается "непостижимым", мировая наука упорно ищет подступы. И, думаю, что здесь до полной расшифровки еще далеко.
"Кто он - Михаил Михайлович Бахтин?" - такой вопрос канадский критик К. Томсон поставил в начале 80-х годов. По изучению "загадочного русского" в США создана "индустрия Бахтина" (М. Холквист, К. Кларк, Э. Шульц, Р. Стэм.). В Англии открытие Бахтина воспринимается как чудо: "Его появление на нашем горизонте можно уподобить явлению какого-то пришельца из другого времени и места, который говорит с нами и о нас на каком- то малопонятном нам всем языке" (Малькольм Джонс). Энтузиазм японских ученых безмерен: в Японии работы М. Бахтина изданы в восьми томах. Ц. Тодоров, Ю. Кристева рассекретили Бахтина для испанских ученых.
Особое внимание испанский академик Фернандо Ласаро Карретер уделил теории жанров Бахтина. В своих работах по поэтике он высоко оценивает вклад русского ученого в развитие теории литературы. Вот, к примеру, одно из его рассуждений: "Это расширение понятия жанра во многом обязано великому Михаилу Бахтину, который называет так относительно устойчивый вид высказываний, в которых непременно формулируются все и каждое наше лингвистическое действие: и когда мы говорим, и когда мы пишем".
Признанием преемственности звучат и слова другого испанского ученого Антонио Гарсия Беррио о философской теории текста Бахтина, теории полифонии произведения, теории взаимодействия голосов автора и героя. "Однако, с другой стороны, очевиден простой переход от идей Бахтина к "полифонии голосов", к риторико-прагматической интерпретации литературного текста как удачной совокупности форм экспрессивности, - пишет он, - любой тип текста с персонажами, которые включают в вербальный вымысел голосов тональность убедительно аргументированной речи, располагая таким образом к этическому взаимодействию говорящего и слушающего, решительно опирается на художественную эффективность вербальной выразительности, достигнутой автором вымысла. Голоса персонажей, по моему мнению, составляют первую инстанцию выразительности, через которую автор не только собирает и описывает элементы при наличии социальной ситуации, но и использует их особенно для выражения своего собственного представления о мире в интеллектуальных и моральных понятиях".
В работах и других авторитетных испанских ученых комментируются и получают новое развитие теоретические выводы М. Бахтина.
В русской науке появилась масса работ по осмыслению наследия Бахтина (В. Кожинов, М. Гаспаров, В. Махлин, О. Осовский, С. Аверинцев, С. и Л. Конкины, Г. Тульчинский, Н. Бонецкая, А. Фаустов). Проблема исследуется в многообразных ракурсах, в частности, даже в таком: возрождение России и Бахтин.
Согласимся с испанским исследователем Луисом Бельтраном, который в статье "Мышление Михаила Бахтина", опубликованной в журнале "Химера" еще к 100-летию со дня рождения, говорит: "В итоге перед нами размышление, которое, несмотря на свое тематическое разнообразие, объединено глубокой цельностью, новым методом - диалогич- ностью и новым горизонтом для идеологического исследования - горизонтом большого времени, который уже является горизонтом грядущего века". Согласимся и добавим: нет области в гуманитарных науках, которая была бы закрыта для диалога с М. Бахтиным.
Это ли не подтверждение справедливости слов самого Бахтина о преемственности в науке: "В сущности научная работа никогда не кончается: где кончил один - продолжает другой. Наука едина и никогда не может кончиться".
В виртуальном диалоге Монтеня и Бахтина объект исследования постоянно усложняется: от внутренней незавершенности процесса думания о мире и своем "я" в этом мире - к пониманию диалектического характера и бесконечных возможностей совершенствования в области любых научных открытий. Появляется представление о личном пространстве, которое в науке обретения гуманитарных знаний дает ощущение самого себя как части переосмысленного предыдущего опыта филологических, культурологических и методологических исследований. Как возможность преломления собственного опыта к накопленным знаниям и нового пространства для их применения.
Эссе как универсальный жанр обладает сильным магнитным полем, которое стягивает различные идеи, перегруппировывает их, перераспределяет и совершенствует, создавая новые полюса притяжения. Он сам по себе - сложная система, исследовать которую, быть может, под силу лишь филологии на философском уровне, т. е. в ключе "лотмановской школы". "Филологическая философия" действительно развивается бурно, но дискуссии о взаимоотношениях обеих наук пока демонстрируют полное взаимонепонимание.
Например, А. Пятигорский утверждает: "У филологии свой предмет - это конкретные тексты. У "филологической философии" свой предмет - это мир как текст (или что угодно как текст). У философии своего предмета нет, поскольку ее объект - мышление - может своим объектом иметь все, что угодно". Ему возражает Н. Автономова, которая считает, что "говоря о смысле и бессмыслице, филологи и философы имеют в виду разные фигуры смысла". И дальше почти риторически восклицает, переводя спор, на наш филологический взгляд, в софистический поединок: "Но какие у нас есть основания верить философу, когда он утверждает, что именно его прочтение вычленяет подлинную "коммуникативную стратегию произведения"? Почему-то он выбирает из всей философии и всей литературы только неустойчивый "бессмысленный" материал. Не потому ли, что его легче подчинить своей творческой воле, нежели более упорядоченные формы?"
В философско-филологическом направлении исследования эстетики жанров - свои заманчивые перспективы. Мы вправе допустить, что разработка универсальной концепции эссе лежит именно в долгом и поэтапном процессе интеграции научных знаний и методологий. Призываю в союзники М. Бахтина: "Критерий глубины понимания как один из высших критериев в гуманитарном познании. Слово, если оно только не заведомая ложь, бездонно. Набирать глубину (а не высоту и ширь). Микромир слова".
Глава вторая О "блуждающей сущности" эссе
Недописанная теория жанра
Эссе соединяет разных людей, разные национальные культуры, разные века, потому что выражает естественное состояние души и ума человека - сомнение, со-переживание, со-участие. Взвешенность опыта, разумная самостоятельность, языковой вкус и интеллект автора увлекают сложностью познания внутреннего мира человека и саморефлексирующего сознания.
В соответствии с "двумя модусами влияния текста на читателя" - утверждение и пожелание задуматься, которые рассматривает философия филологии, эссе сориентировано на второй модус. Метод эссеистического мышления сосредоточен на приведение в равновесие ("взвешивание" - по Монтеню) любых мыслей о взаимозависимости в пространстве "я и мир". И продолжение обдумывания, взвешивание уже с позиций читательского опыта, сопоставления, рефлексии по поводу затронутой проблемы - естественное состояние читателя после прочтения эссе.
Поэты и прозаики, философы и историки, критики и публицисты разных эпох и национальных культур восприняли оригинальный жанр, обогатив своими произведениями мировую эссеистику. Он оказался востребованным Ф. Бэконом и В. Ирвингом, Д. Дидро и Вольтером, Р. Ролланом и Б. Шоу, М. Валье-Инкланом и Х. Ортегой-и-Гассетом. В ней - "Дневник писателя" Ф. Достоевского, литературные эссе А. Пушкина и Л. Толстого, "Письмо к Гоголю" В. Белинского, "Эссе о драматургии" В. Набокова, "Эссе о даре" (об искусстве делать подарки) М. Мосса. А еще М. Бахтин, Ю. Лотман, У. Эко. "Девять эссе о Данте" Х.Л. Борхеса. Все это - огромное общечеловеческое наследие культуры, опыт, стимулирующий эволюцию многих жанровых систем. И в этом нет разногласий.