"Никто мне ничего не пишет. Думают, что я холерой схвачен и зачах в карантине. Не знаю, где и что моя невеста. Знаете ли вы, можете ли узнать? ради Бога узнайте и отпишите мне…"
Из Москвы, кроме Наталии Николаевны, Пушкин получал письма от С. Л. Пушкина, от Л. С. Пушкина…
Кто же такие "никто", которые не пишут? Приходится вернуться к мысли, что "моя невеста" – постоянная шутка. Прозвище, известное всему ближайшему окружению поэта.
Пушкин советует Погодину печатать стихотворение "Герой" без имени автора. Стало быть, не испрашивая особого дозволения у Бенкендорфа. Тем паче, что сей государственный муж куда-то запропастился, не шлет ожидаемого Пушкиным письма. "Никто" – из властей – не пишет…
Если принимать слово "невеста" в буквальном смысле – выйдет, что, продолжая переписку с Натальей Гончаровой, получив от нее три письма, Пушкин просит навести о ней справки окольным путем, и сообщить, что на сей счет слышно…
Собирать слухи? Предоставим это занятие дежурным пушкинистам.
И освободим от него – Александра Пушкина.
Еще раз сопоставим пушкинские письма.
1826, из Михайловского, А. Вульфу. "А об коляске сделайте милость, напишите мне два слова, что она? где она?"
1830, из Болдина, П. Плетневу. "Невеста и перестала мне писать, и где она, и что она, до сих пор не ведаю".
1830, из Болдина, М. Погодину. "Не знаю, где и что моя невеста".
Дежурным пушкинистом усмотрено важное различие: в то время, как относительно тайного значения "коляски" имеется достаточная документация, таковой нет в наличии относительно "невесты".
"В данном же случае ни документов, ни следов прошения Пушкина о поездке или намерения обратиться с таким прошением не прослеживается".
Дежурный забыл, что "следы прошения", а именно неблагоприятный ответ Бенкендорфа, мы уже приводили. Остается напомнить само "прошение", отосланное Пушкиным к Бенкендорфу в январе 1830 года:
"Покамест я еще не женат и не связан службою, я бы желал предпринять путешествие во Францию либо в Италию. Если, однако, оное не будет мне позволено, я просил бы согласия посетить Китай…"
Вскоре обстоятельства переменились. В связи с предстоящей женитьбой забрезжила мысль о свадебном путешествии. Возник замысел, обозначенный в письме к Плетневу:
"Доселе он я – а тут он будет мы. Шутка!"
Невыездной
Расул Гамзатов однажды произнес с мнимым простодушием: "Пушкин был поэт невыездной".
Опытные ораторы с успехом повторяли шутку. Она вызывала оживление в зале. Большинство публики на краткий миг ощущали себя в чем-то сопричастными Пушкину.
Кое-что изменилось. Цитирую не Расула Гамзатова, а Корнелия Тацита. Настало "на редкость щастливое время, когда дозволено чувствовать, что хочешь, и говорить, что, чувствуешь".
Нам уже не обязательно чураться мысли о том, чтоб по прихоти своей скитаться здесь и там.
И только Пушкину по-прежнему возбраняется стремление повидать белый свет. Старший Инспектор и дежурный пушкинист неукоснительно стоят в дозоре и не дозволяют поминать о том, как поэт пытался преодолеть административные преграды.
Инспектор пришлепывает круглую печать, одним движением руки осуществляет право на безоговорочное мнение.
Участие в текущей суете не всегда надлежит почитать занятием первостепенной важности. Кто действительно хочет постигнуть творческую биографию Пушкина, тот не должен есть глазами начальство или держать кукиш в кармане.
Еще раз вспомним одно из последних пушкинских стихотворений:
Зависеть от властей, зависеть от народа
Не все ли нам равно?
Эти строки в равной мере противостояли гнету бюрократии и гнету демократии.
Относительно недавно, лет сорок назад, "властей" удалили из пушкинского текста. При этом не отрицали, что именно такова была последняя редакция строки, начертанная рукой Пушкина.
Взамен преподнесли домыслы: имела, мол, место вынужденная автоцензура. Не иначе как поневоле поэту пришлось заменить первоначально написанное "зависеть от царя".
Однако замена могла быть сделана еще и потому, или прежде всего потому, что нашлось слово более глубокое, всеобъемлющее.
Предполагать можно все что угодно. Но не следовало столь решительно распоряжаться за художника и переиначивать то, что им приведено в законченную, в отделанную форму.
И все же всегда найдутся услужающие хитрецы, готовые куда угодно подставить "царей", лишь бы не задеть авторитет "властей".
Кому-то надобен Пушкин, который пишет "серьезно и скромно" и чуждается свободомыслия. И пусть у него запомнится поменьше шуток, намеков и эпиграмм. Особенно – про властей. Когда не принимают во внимание даже и сказанное Пушкиным явно, трудно ожидать признания, что были у Пушкина еще и тайные письмена.
Мелкая букашка
Пушкин не был чужд греческому тайному обществу "Филика Этерия". Сошлемся на дневниковую запись, сделанную в Кишиневе 2 апреля 1821 года:
"Между пятью Греками я один говорил как Грек, – все отчаивались в успехе предприятия Этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует…"
О том же – в стихах:
Эллеферия, пред тобой
Затмились прелести другия,
Горю тобой, я вечно твой,
Я твой навек, Эллеферия!
Эллеферия по-гречески означает свобода. Любопытно, что стихотворение не попало в поле зрения современного исследователя. Работая над темой "Стихи Пушкина о свободе", он сверялся со "Словарем языка Пушкина", но привлекал только те строки, где слово "свобода" записано русскими буквами…
И еще стихи:
Ты рождена воспламенять
Воображение поэтов…
Пушкин поместил это стихотворение в разделе "Послания" и назвал его "Гречанке". Комментаторы ограничились поиском женского имени и к тому же ошиблись. Они не обратили внимания на то, что гречанкой – по материнской линии – была Екатерина Раевская, в замужестве Орлова. Имена поэтов Пушкин перечислил позже, в отрывке, который, по всей вероятности, входил в состав Десятой главы "Онегина".
Б. Томашевский пробовал воссоединить два печатавшихся порознь отрывка. Продолжая начатую им компоновку, подчиним порядок строк той формуле чередования рифм, которая присуща "онегинской строфе":
Недаром напрягали силы
Олимп и Пинд и Фермопилы.
Освободилась от оков
Страна героев и богов,
Тиртея, Байрона и Риги.
В царствование Александра I в России одновременно были два равноправных министра иностранных дел. Корфиот, то есть грек, рожденный на острове Корфу, граф Иван Антонович Каподистрия, он же Иоанн Капо д’Истрия, с 1816 по 1822 год ведал Востоком. Вместе с тем его считали видным деятелем Этерии – подпольного движения, готовившего освобождение Греции от турецкого владычества.
Выходец из Австрии, К. В. Нессельроде ведал Западом. Вслед за австрийским канцлером князем Метгернихом олицетворял реакционное направление.
Александр I с симпатией относился к Каподистрии, но в решительные минуты принимал сторону Карла Нессельроде. Австрийские политики были постоянными противниками этеристов, а также филэллинов – так называли друзей Греции.
Талант поэта, приверженность к свободе, преданность греческому делу – все это соединялось и воплощалось в фигуре Байрона.
Впоследствии, в 1866 году, Егор Ковалевский напечатает биографический очерк "Граф Блудов и его время", где так и напишет: "…Имя Байрона, как защитника Греции, было громче и славнее, чем имя поэта, и возбуждало всеобщий энтузиазм".
Стихи Байрона немедленно становились доступными благодаря парижским изданиям. Отличные построчные переводы Амадея Пишо сохраняли все сатирические оттенки.
П. А. Вяземский, когда просил прислать что-либо из стихов недозволенных, презревших печать, всякий раз спрашивал: "Нет ли чего новенького из байронщизны?"
Главными сочинителями рукописной "байронщизны" были сам Вяземский и Пушкин. Современники Пушкина, кто в похвалу, кто в осуждение, величали его "русским Байроном".
Недели за две до высылки Пушкина из Петербурга, 22 апреля 1820 года, в газете "Русский инвалид" появилось "письмо в редакцию". Эту скрижаль подписал один из руководителей санкт-петербургского учебного округа. Тот самый Д. П. Рунич, который через год осуществит разгон лучших преподавателей СПб-го университета. Письмо обвиняло в неблагонадежности "английского безбожника", "лорда-стихотворца". Имя юного русского поэта осталось не названо. Однако именно оно было мишенью печатного поклепа.
Сей "крик души" старался выглядеть самостоятельным, но был лишь подголоском уже предрешенных карательных мер. Оказывается, не является новинкой, не был изобретением XX века "подготовительный" текст, после которого произвол уже вроде бы не произвол, а исполнение "настояний общественности".
Вот как запредельно благонамеренный Рунич ниспровергал приверженцев свободы:
"Кто заразится бреднями Байрона – такой погиб навеки; подобныя впечатления, особенно в юных сердцах, с трудом изглаживаются. Поэзия Байронов и приписываемое им достоинство гениев и истинных поэтов родят Зондов и Лувелей!"
Эти имена политических борцов, успешно совершивших покушения в Пруссии (1819) и во Франции (февраль 1820), то прямо, то косвенно с одобрением упоминались в эпиграммах Пушкина.
По части бахвальства и пустомельства Рунич ничем не отличается от наших нынешних кликуш:
"Вера и отечество, храбрость и великодушие – вот предметы, достойные русского воина! Благосостояние его родины на сих только, выдержавших все обуревания житейского моря, твердынях и основано. Что ему нужды до ядовитых, заразительных мечтаний французских, английских и германских поэтов, филологов и философов? Он знает, что жизнь его, деятельность и все способности принадлежат Богу, государю и отечеству…"
И еще наставлял сей виртуоз по части обличения крамольных мыслей:
"Я вооружился… против гения и поэзии английского лорда-стихотворца, у которого, вероятно, довольство, праздность и желание чем-нибудь прославиться вскружили голову.
Я не мог остаться равнодушным там, где дело идет о вреде, который что-либо соотечественникам моим причинить может… Ревность ко благу отечества должна одушевлять нас во всех отношениях и случаях".
В заключение Рунич еще раз призвал возвещать "храбрым воинам и мирным гражданам торжество веры над неверием, великодушия над злобою, бескорыстия над алчностию, добродетели над пороком. Вот предметы, достойные внимания русских! Будем держаться сего светоча, не обращая и внимания нашего на чадныя факелы лжеименного разума".
Трудно понять, почему это обвинительное косноязычие не включено в круг интересов пушкиноведческой администрации. Не для того ли замалчивалось, чтоб не подрывать практику составления подобных "заказных писем", в коих "общественность требует" всего того, что властям в данный момент приспичило?
Судьба жестоко покарала Дмитрия Павловича Рунича. Ему довелось дожить до эпохи реформ. Выпрашивая у когда-то уволенных им профессоров материальную помощь, он принялся писать совсем другие письма, из которых надлежало понять, что, в сущности, он всегда в душе разделял передовые взгляды. Да вот, время было такое… Да вот, начальство принуждало…
Если кто-либо уж очень распинается насчет забот о всеобщем благе, то нередко выясняется, что он перепутал отечество со своим карманом.
Пример прямо-таки хрестоматийный. В 1826 году многоречивый Рунич был уличен в расхищении казенных денег, уволен и предан суду.
"Великодушный гражданин"
Директор Царскосельского лицея Энгельгардт непрестанно интересовался судьбой своих питомцев. В письмах повторял неоднократно, что "Пушкин ничего не делает в Коллегии, он даже там не показывается".
Допустим, что так оно и было: именно "не показывается". Но разве обязательно отсюда извлекать отрицательный вывод – "ничего не делает"?
Быть может, переводы с французского или переводы на французский Пушкин готовил на квартире графа Каподистрия и передавал в собственные руки?
В обстановке противоборства с Нессельроде мог ли Каподистрия хранить всю свою доверительную переписку в служебных стенах?
Вряд ли в архивах министерства удастся обнаружить бумаги, выполненные рукой Пушкина. Вдвойне секретная переписка была либо уничтожена, либо увезена. И отсутствие в архиве МИДа подобных бумаг не умалит, скорее повысит основательность наших умозаключений.
Предположим, что Пушкин, давший подписку о неразглашении служебных тайн, не только не был обязан появляться в Азиатском департаменте, более того, был обязан не появляться. Иначе непонятно, каким образом граф Каподистрия приобрел близкое, тщательно продуманное представление о биографии и характере молодого поэта. В сопроводительном письме, при отсылке Пушкина на юг, Каподистрия заботливо, участливо пишет Инзову:
"Исполненный горестей в продолжение всего своего детства, молодой Пушкин оставил родительский дом, не испытывая сожалений. Лишенный сыновней привязанности, он мог иметь лишь одно чувство – страстное желание независимости".
"Не желаю ничего лучшего как дать ему место при себе, но он получит эту милость не иначе, как через ваше посредство, и когда вы скажете, что он ея достоин".
Иначе говоря, Каподистрия выражает готовность вернуть под свое начало Пушкина. Это кого же? Того, кто пренебрегал служебными обязанностями?
Стало быть, ничегонеделание было легендой, прикрытием серьезных занятий. Василий Львович Пушкин не заблуждался, когда писал в те дни, в июне 1820 года: "Радуюсь сердечно, что г. Каподистрия к нему хорошо расположен".
Начальник, наставник и заступник Пушкина, Каподистрия совместно с Карамзиным в апреле-мае 1820 года хлопотал за поэта и добился отмены ссылки в Сибирь, на которой настаивал Аракчеев.
Два года спустя сам Каподистрия был вынужден уйти в отставку и покинуть пределы России. В 1827 году, после победы России над Турцией, Каподистрия стал первым правителем свободной Греции. 9 октября 1831 года в ходе разжигаемых из-за рубежа внутригреческих распрей он был убит. Его прах покоится в семейном склепе за оградой монастыря Платитеры на острове Корфу.
По настоянию Каподистрии Пушкин был откомандирован из столицы не куда-нибудь, а в Бессарабию, в места, находившиеся в ведении Каподистрии, в тесное соседство с политической картой Балкан.
Напрашивается вывод, что круг служебных занятий Пушкина изначально был связан с греческим вопросом. Коротко говоря, не потому Пушкин стал твердым сторонником освобождения Греции, что оказался в Кишиневе, а потому очутился именно в Кишиневе, что был убежденным сторонником свободной Греции. Возможно, еще в Петербурге он усвоил те способы скрытнописания, которые применяла этерия. Например, избрание условной темы рассуждений.
Отвечая Пушкину на построчный разбор стихотворения "Водопад", П. А. Вяземский в письме от 30 августа 1826 года выразился замысловато:
"…строфа, осужденная тобою к острацизму, не лишняя, но надобно ее поаристидить в формах…"
Очень может быть, что придуманное Вяземским словечко "поаристидить" не случайно соседствует с термином "остракизм", также имеющим древнегреческое происхождение.
Что такое остракизм? Изгнание, удаление. Эта мера, этот способ политической борьбы был введен и постоянно применялся в Афинах в пятом и четвертом веках до нашей эры.
Кто был Аристид? Древнегреческий государственный деятель, по прозванию Справедливый. Однако именно он был подвергнут остракизму. Впоследствии изгнаннику удалось вернуться в Афины и остаться в памяти потомков образцом честного, правдивого, неподкупного правителя.
Чем объяснить, что невнятная фраза Вяземского нимало не удивила, ничуть не озадачила Пушкина? Раз он не стал переспрашивать, значит, от него не был сокрыт некий далеко не очевидный смысл.
Не впервые два поэта, два вольнодумца оставляли сказанное в письмах недоступным для окружающих. Годом ранее Пушкин похвалил своего постоянного собеседника за догадливость, за умение подхватить намек:
"Прощай, добрый слышатель; отвечай же мне на мое полуслово".
Чтоб понять изобретенный Вяземским глагол "поаристидить", надо отыскать опорный текст, известный обоим поэтам. И действительно, есть у Пушкина стихотворение, которое послужило отправной точкой. В начале упоминается остракизм. Далее – Афины. А в окончании – последнее слово последнего стиха – Аристид.
Поставленные рядом стихотворные строки Пушкина и письмо Вяземского проясняют друг друга. Что же здесь означает "поаристидить"? Укрыть, притаить подспудный смысл.
Таково первое пояснение. А второе вытекает из первого. Пушкин уже "поаристидил"! Иначе говоря, его Аристид – фигура замаскированная. В стихотворении кроется то, что в письме Вяземского именуется "задняя мысль".
Своему Аристиду Пушкин дал весьма высокое определение – "Великодушный Гражданин". (С больших букв!)
Вместе с тем, рассылая рукопись вольномыслящих стихов, Пушкин явил осторожность, предусмотрительно указав ложный след. Надпись "Стихи Ф. Глинке" – всего лишь громоотвод. Федор Глинка оставался чиновником средней руки, адьютантом у генерала Милорадовича.
К древнегреческому Аристиду Пушкин приравнял крупную фигуру, видного политического деятеля, лично знакомого тому же Вяземскому, а также Жуковскому. Данное В. А. Жуковским в одном из более поздних писем к А. С. Стурдзе определение "наш христианский Аристид" относится не к кому иному, как к графу Каподистрия.
Кроме всего прочего, Каподистрия быя почетным членом литературного общества "Арзамас". Каждому арзамасцу присваивалась кличка, придумывал их, как правило, Жуковский. Какое прозвище пришлось на долю Каподистрии? Аристид!
Как свидетельствуют биографы, в нем сочетались "блестящие дарования ума и качества прекрасной души", а также "характер идеально-бескорыстный".
Почему именно в конце 1822 года, а, допустим, не двумя годами ранее Пушкин счел своевременным написать стихи про остракизм? И почему пришлось укрывать имя подлинного адресата?
По предложению императора Александра I ушедший в отставку Каподистрия отправился в путешествие "для поправления здоровья". Он навсегда покинул Россию в августе 1822 года. Значит, примерно в сентябре известие об остракизме дошло до Пушкина.
Именно тогда, когда напоминание о дружеском участии "Великодушного Гражданина" в судьбе поэта могло принести только вред, именно тогда поэт сердечно поклонился тому, чей "отрадный голос", чье письмо к Инзову хранил в благодарной памяти. Если бы этих стихов не существовало, поэт остался бы в неоплатном долгу перед своим заступником, перед воплощением справедливости.
Перечитаем заново стихи, вернув им притаенное заглавие.