Представление о народном красноречии, высказанное по поводу исторически известных речей Минина, Пушкин переносит затем на Пугачева и его помощников, говоря о пугачевских воззваниях как образцах народного красноречия.
В "Капитанской дочке" есть эта стихия - стихия высокой народной речи: она прежде всего дана в речах Пугачева. Произведение в целом написано общелитературным языком, почти не отличающимся от языка пушкинской прозы того времени. В эту общеязыковую среду вкраплены разговоры Пугачева и его сподвижников. Пугачев часто употребляет поговорки, пересказывает сказки. Между тем речь его не пестрит отклонениями от норм общелитературного языка, не нарушается и единство стиля всей повести.
Для Пушкина народная речь составляет основу литературной.
В статье "О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова" Пушкин писал: "Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения нашит мыслей" . (Подчеркнуто самим Пушкиным. - В. Ш.)
У Пушкина, глубоко знающего народную русскую литературу, пугачевцы, среди которых есть уральские казаки - рабочие и беглые солдаты из екатерининской армии, - поют в Оренбургской степи вместе с донским казаком Пугачевым песню "Не шуми, мати зеленая дубровушка". Эта песня в тексте повести названа "бурлацкой", то есть волжской, знаем мы ее по чулковскому песеннику; существовала традиция, приписывавшая ее Ваньке Каину, называлась она в "Песеннике" разбойничьей. В тексте песни нет ни донского, ни уральского колорита, но есть воспоминание о богатырском эпосе; разбойник в ней называется "крестьянским сыном". Так в былинах иногда чествуют Илью Муромца. Песню эту поют пугачевцы "крестьянскому царю". Это песня высокого стиля.
Переход от этой песни к повествованию сделан очень любопытно. Здесь Пушкин внезапно использует слова высокого ряда, беря их слегка архаично.
"Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, - всё потрясло меня каким-то пиитическим ужасом".
Вслед за этим идет краткий, просто написанный диалог.
Оттенки пушкинской речи многозначительны; выразительные слова особенно ощутимы в общеязыковом контексте повести.
Слово "пиитический", приложенное к обозначению впечатления, произведенного песней в лагере пугачевцев, не произвело бы на читателя такого впечатления, если бы он его встретил в прозе Одоевского, Вельтмана или Марлинского.
Язык самого Пушкина все время обновлялся, обогащался народным языком, "народным красноречием". Его язык и явился той речью, которую вымечтал народ, создал ее, как язык своего чувства и разума. Это - общенациональный язык.
Пушкин широко использовал в повести народное красноречие, однако в речах его героев почти не заметна "простонародность", она сказывается только в произношении иностранных слов, да и то это произношение скорее архаично, чем "простонародно".
Общий высокий тон повести связан с песней. Иногда песни, идущие в эпиграфах, незаметно переходят в текст пушкинской прозы.
Ко второй главе повести "Вожатый" эпиграфом взяты строки из 68-й песни III части чулковского "Песенника":
Сторона ль моя, сторонушка,
Сторона незнакомая!
Что не сам ли я на тебя зашел,
Что не добрый ли да меня конь завез:
Завезла меня, доброго молодца,
Прытость, бодрость молодецкая
И хмелинушка кабацкая.
Гринев, увидев Пугачева в степи, спрашивает его:
"- Послушай, мужичок, - сказал я ему, - знаешь ли ты эту сторону?..
- Сторона мне знакомая, - отвечал дорожный…"
Слегка изменяя строку песни, продолжая ее образ, Пушкин как бы спорит с ней. Степь не чужбина для Пугачева.
Так слова песни переходят в диалог героя.
О прототипах
Поговорим о так называемых прототипах.
Прототипами обычно называют тех реально существующих людей, от которых писатель шел к созданию художественного образа.
Мы не можем до конца проследить путь художника по созданию произведения искусства. Перед нами как предмет анализа находится само художественное произведение. Мы можем и должны знать действительность, которую отобразил художник в целом, но не должны стараться разбивать ее на отдельные моменты, которые будто бы геометрически точно повторяются в художественном произведении.
Поэтому работа над поиском прототипов обычно приводит к неудаче, и часто, найдя как будто совершенно точный прототип героя художественного произведения, мы убеждаемся в том, что существуют и другие прототипы, или же в том, что произведение искусства как бы предваряло появление своего жизненного прототипа - писатель досказал героя.
Конкретные наблюдения, конечно, входят в арсенал художника и используются им, но, стремясь отыскать точные прототипы, исследователи все же уподобляют художественное произведение мозаике фактов.
Увлечение поисками прототипов методологически неправильно и часто не столько проясняет, сколько запутывает вопрос о творческой истории произведения.
Само по себе указание прототипа ничего не решает. Писатель по самой сущности своей работы, опираясь на прототипы, говорит о своем герое нечто большее и нечто иное, чем можно сказать о человеке, который только реально существует.
Посмотрим, к чему привели некоторых пушкинистов поиски прототипов.
Утверждали, например, что прототипом Гринева и Швабрина является один и тот же человек - Шванвич. Между тем Гринев совсем не похож на Швабрина.
Немало наговорено было и о прототипе Маши Мироновой из "Капитанской дочки". В "Русском архиве" даже утверждалось, что ее прототипом был один молодой грузин (П. А. Клопитонов), который попал в сад Царского Села и разговаривал о статуях с императрицей; утверждалось также, что этого самого грузина прозвали "капитанской дочкой".
А ведь ясно, что если человека прозвали "капитанской дочкой" в силу того, что положение, в которое он попал, напоминало положение из повести Пушкина, то эта повесть уже существовала и именно она дала повод к подобного рода шутке.
В набросках герои не охарактеризованы. В качестве конфликта намечена судьба дворянина из хорошего рода, попавшего в стан Пугачева и спасенного от казни.
Вначале Пушкина интересовала сравнительно мелкая тема о внутридворянских отношениях, связанная с противопоставлением старого дворянства новому и развитая в "Моей родословной":
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов,
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудреных дружин;
Так мне ли быть аристократом?
Я, слава богу, мещанин.
Здесь в каждой строке можно поставить фамилии: это Меншиковы, Разумовские, Безбородки и бесчисленное количество дворян из немцев.
По первоначальному замыслу и сюжет "Капитанской дочки" предполагал лишь повествование о судьбе представителя старого дворянского рода, оказавшегося на стороне Петра III и униженного Екатериной.
Гриневы ссорились с Орловыми - это было намечено как тема, которую предполагалось развить сюжетно. Движение Пугачева должно было играть роль далекого фона, не больше. Но по мере работы над повестью сюжет вымыслился не так, как он был задуман. Все время вырастали роль и значение Пугачева; первоначальная тема стала отступать на задний план и почти совсем исчезла: она осталась только в упоминаниях о том, как отец Гринева огорчался, читая в газетах, что бывшие его друзья оказывались уже сановниками.
В "Замечаниях о бунте" к "Истории Пугачевского бунта" Пушкин подымал вопрос, не касаясь споров внутри дворянства. Он писал: "Весь черный народ был за Пугачева. Духовенство ему доброжелательствовало, не только попы и монахи, но и архимандриты и архиереи. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства. Пугачев и его сообщники хотели сперва и дворян склонить на свою сторону, но выгоды их были слишком противуположны. (NB Класс приказных и чиновников был еще малочислен и решительно принадлежал простому народу. То же можно сказать и о выслужившихся из солдат офицерах. Множество из сих последних были в шайках Пугачева. Шванвич один был из хороших дворян)".
О Шванвиче Пушкин пишет в "Замечаниях о бунте": "Замечательна разность, которую правительство полагало между дворянством личным и дворянством родовым. Прапорщик Минеев и несколько других офицеров были прогнаны сквозь строй, наказаны батогами и пр. А Шванвич только ошельмован преломлением над головою шпага. Екатерина уже готовилась освободить дворянство от телесного наказания. Шванвич был сын кронштадтского коменданта, разрубившего некогда палашом в трактирной ссоре щеку Алексея Орлова (Чесменского)".
Этот факт и был зерном первоначального конфликта "Капитанской дочки". Смысл примечания следующий: все родовые дворяне на стороне правительства; один был против в силу своей ссоры с Орловым, но его судьба особенная, и дело кончилось его примирением с правительством. Это же примечание наводит нас на новую мысль: Миронов, выслужившийся из солдат, человек с фамилией, произошедшей из имени, должен был бы иметь судьбу Минеева, то есть пристать к Пугачеву. На это Пушкин не решился…
В пушкинских записях анекдотов упоминается про богатыря Шванвича, силой равного Орловым. Когда он встречался с одним из Орловых, то уходил Орлов, когда же приходили двое Орловых - уходил Шванвич. Сын его попался по пугачевскому делу, отец за него хлопотал, и Орловы добились прощения своему сопернику.
Таким образом, первоначальный план повести предполагал и такую сюжетную подробность, как симпатия богатырей из враждующих лагерей. Затем к этому мотиву прибавилась новая подробность: герой в кулачном бою или в бою на пиках сталкивался с могучим Перфильевым, который впоследствии делался сподвижником Пугачева и спасал Шванвича.
Богатыри имели друзей и в том и в другом лагере.
Нетрудно заметить, что в начале внимание поэта сосредоточивается на описании личных судеб героев. В этой же интерпретации предполагалось дать и образ Пугачева. Он должен был находиться на заднем плане и действовать лишь как человек, принявший имя Петра III. Шванвич делался сообщником Пугачева, так сказать, "со зла". Безликий "крестьянский бунт" лишь упоминался в первоначальной записи.
Но планы осложнились, менялись фамилии героя. Изменялась роль отца героя. В одном из планов он помещик-полуразбойник, держит у себя "пристань". Тут же запись:
"Метель - кабак - разбойник вожатый - Шванвич старый… Мария Ал. сосватана за племянника, которого не любит. Молодой Шванвич встречает разбойника вожатого - вступает к Пугачеву. Он предводительствует шайкой… спасает семейство, и всех".
Дальше идет ходатайство отца перед Екатериной, упоминается Дидро и казнь Пугачева.
В следующем наброске плана герой, теперь уже под фамилией Башарин, сослан из гвардии, пощажен Пугачевым, предводительствует отдельной партией, спасает своего отца, который его не узнает, переходит на сторону екатерининских войск. Принят в гвардию.
План не дописан. В следующем наброске Башарин во время бурана спасает изуродованного башкирца; башкирец, в свою очередь, спасает его.
Последний вариант плана таков: "Валуев приезжает в крепость.
Муж и жена Горисовы. Оба душа в душу - Маша, их балованная дочь - (барышня Марья Горисова). Он влюбляется тихо и мирно - Получают известие и Капитан советуется с женою… Крепость осаждена - приступ отражен - Валуев ранен… - второй приступ. Крепость взята - Сцена виселицы - Валуев взят во Стан Пут. От него отпущен в Оренбург.
Валуев в Оренб. - Совет - Комендант - Губернатор - Таможенный Смотритель - Прокурор - Получает письмо от Марьи Ивановны…"
Последние три наброска плана сделаны в один и тот же год. Планы записаны поэтом для себя, это лишь наброски. В них еще нет Швабрина и Гринева, хотя появился башкирец и намечена уже ситуация - дворянин в стане Пугачева.
Что же происходит в повести, которую мы знаем?
Гринев посылается отцом в Оренбург.
Отец Гринева - опальный приверженец Петра III. Вероятно, и немец-генерал, комендант Оренбурга и друг старого Гринева, находится в далекой окраине как ссыльный.
Хотя отец Гринева и опальный человек, стоявший на стороне Петра, но коллизия Петр III - Екатерина совсем не использована поэтом в окончательной редакции.
Мотив помилования Гринева Пугачевым - благодарность за незначительную услугу, которую Пугачеву когда-то оказал дворянин. Мотив помилования Гринева Екатериной - ходатайство Маши.
Образ Гринева чрезвычайно снижен: вместо блестящего повесы и силача гвардейца мы видим недоросля, который попал из деревни прямо в глушь. Зато в повести неизмеримо выросло значение Пугачева. Герои повести выяснились в сознании поэта, и Пушкин переделал сюжет, так как нашел для него новый центр - характер Пугачева. Ход сюжета углубился, развитие его стало логичнее.
Первоначальная наметка - различие между личным и родовым дворянством - исчезла. Иван Миронов - дворянин по выслуге, Иван Игнатьевич тоже, но они верны присяге; Швабрин - человек родовитый, но изменник, перешедший к восставшим по личным побуждениям.
Первоначальный конфликт отнесен лишь к характеру Швабрина - характеру отрицательному, человеку, преследующему узколичные интересы.
Выясняя характеры своих героев, исследуя их истинные взаимоотношения, Пушкин преобразовал свой первоначальный сюжетный план, углубив тем самым свое понимание основного конфликта, приблизившись к пониманию его истинной сущности.
Одновременно Пушкин, сравнительно с планами, уменьшает в повести и количество действующих лиц. Выпадают такие случайные в отношении к основному конфликту лица, как Дидро, упомянутый в одном из планов.
В планах первого периода Маша почти совсем не действовала, Екатерину о помиловании просил отец. В окончательном варианте придворные сцены чрезвычайно сокращены и, как я покажу, сознательно ограничены. Действие почти целиком передвинуто в Оренбургскую степь.
Из "Капитанской дочки" удалена сцена, в которой показан бунт крестьян Гриневых, взявших семью Гринева и Машу Миронову под арест. Здесь как злодей выступает Швабрин; помощь семье оказывает молодой Гринев, носивший в первоначальном варианте фамилию Буланин. Офицер Зурин, который впоследствии обыграет Гринева в карты, носит в наброске фамилию Гринева.
Глава удалена, как полагают, по цензурным соображениям: в начале главы есть замечательное описание виселицы на плоту - повешены чуваш, заводской крестьянин и дворовый. Сцена написана очень сильно: она чрезвычайно интересна еще и потому, что дает представление о том, из каких групп состояло пугачевское войско.
Верность Савельича как бы зачеркивалась бунтом другого - молодого слуги Гринева.
А вместе с тем в этой главе есть и условные мотивы, которые ослабили бы социальное звучание повести Пушкина: взаимоотношения Гринева с крепостными даны как патриархальные - крепостные как будто не сердятся на своего барина и после бунта идут на барщину как ни в чем не бывало.
В окончательном варианте повести оказывается главным не судьба бунтующего дворянина Шванвича, а судьба вождя крестьянской войны Пугачева. Значение Шванвича уменьшается, тем самым создается необходимость удалить из сюжета ряд занимательных, но не относящихся к теме приключений.
Реалистичность образа Пугачева не только в деталях, в его добродушной благодарности Гриневу за подаренный заячий тулупчик, не только в том, что Пугачев почти на равных правах ссорится с Савельичем, обижается на него, а прежде всего в том, что он ведет великое восстание, направляет одно из величайших крестьянских движений.
Поэтичность Пугачева - в его безмерном великодушии, в том, что он возмущен бесчестьем и мстительностью Швабрина, и в том, что он широко и крупно мыслит, жаждет подвига, глубоко понимает свое положение и в основном верно оценивает обстановку.
Если бы тема Пугачева попала в руки писателя "неистовой школы" или представителя "черного романа", то произведение натуралистически показало бы ужасы казней и пыток. Пытки у Пушкина совсем не показаны. Они заменены иронической сентенцией о "смягчении нравов". В "Капитанской дочке" Пушкин дает ссылку на "благодетельный указ", уничтоживший пытку, и в то же время говорит, что приготовление к пытке никого не удивило и не встревожило. Показан пленный, башкирец, у которого, по словам коменданта, "гладко выстрогана башка": у него нет ни носа, ни ушей.
В конце описания имеется сентенция о том, что "…лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений". Эта сентенция вставлена Пушкиным из цензурных соображений; она основана на том, что при Екатерине пытки были как бы запрещены, было даже запрещено употребление самого термина. Но пытки широко бытовали. Вспомним Гоголя. В "Ревизоре" купцы жалуются, что городничий их пытает жаждой ("…любезный, поешь селедки!"). Жалоба купцов не вызывает удивления Хлестакова.
В пушкинское время допросы, какие он описал в повести, были обычны, и замечание Гринева о смягчения нравов никого не могло обмануть, - однако эта оговорка ради цензуры позволила поэту показать сцену допроса и подчеркнуть героизм башкирца. При всей сдержанности рассказа эта сцена чрезвычайно сильна, и старик башкирец, глаза которого, по словам Пушкина, "сверкали еще огнем", - подлинный герой. Когда его попытались допросить под плетьми, "он застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок".
В сцене казни офицеров крепости Пушкин, описывая виселицу, сообщает: "На ее перекладине очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы накануне". Слово "изувеченный" для Пушкина важно; эта главная портретная деталь отмечена уже в набросках плана. Избирая этот эпитет в сцене казни, Пушкин гасит чувство недоброжелательства к людям, которые казнят Миронова.
Характерно, что и "разбойник" Хлопуша описан у Пушкина почти паспортным способом: "Густая рыжая борода, серые сверкающие глаза, нос без ноздрей и красноватые пятна на лбу и на щеках придавали его рябому широкому лицу выражение неизъяснимое".