В чем смысл жизни?
Вопрос о смысле жизни всегда будоражит воображение юношей, а для выпускников школ он отливается в весьма конкретную форму – в вопрос о выборе профессии. 12 августа 1835 г. с 7 до 12 часов дня 32 выпускника Трирской гимназии писали сочинение на свободную тему – "Размышления юноши при выборе профессии". Недавно все эти сочинения были опубликованы (см. 148), и сопоставительный их анализ, проведенный автором публикации Г. Монцем, подтверждает оригинальность раскрытия Марксом заданной темы.
Это проявляется уже в стиле изложения, выразительности и жизненности языка. Маркс пишет о том, что глубоко осознано и выношено им лично, "как автор, которому есть что сказать" (148, с. 22). Конечно, многие вопросы, о которых он писал, затрагивали в своих сочинениях и его одноклассники. Как и другие, Маркс пишет о возможности выбора средств достижения целей, отличающей человека от животного, о влиянии на решение юноши о выборе профессии родителей, а также различных жизненных обстоятельств и отношений. Эти и некоторые другие аспекты, общие сочинениям многих выпускников Трирской гимназии, отражают определенное влияние Виттенбаха, что подтверждается анализом его "Школьных речей" того времени.
Но были в сочинении Карла Маркса и такие моменты, которые резко выделяли его работу из всех сочинений его сверстников. Наиболее существенны два из них. Во-первых, Маркс пишет о влиянии не просто разного рода отношений индивида с другими людьми, а именно отношений в обществе: "…мы не всегда можем избрать ту профессию, к которой чувствуем призвание; наши отношения в обществе до известной степени уже начинают устанавливаться еще до того, как мы в состоянии оказать на них определяющее воздействие" (16, с. 5). Словосочетание "отношения в обществе" не встречается больше ни в одном сочинении выпускников Трирской гимназии, отсутствует оно и в "Школьных речах" Виттенбаха. Вполне очевидно, что юный Маркс вкладывал в термин "отношения" значительно более широкий смысл, нежели его одноклассники и даже учителя. Впрочем, было бы преувеличением усматривать в этом некий зародыш материалистического понимания истории. В то время Маркс был далек от такого строя мыслей; предстоял еще громадный труд, который и позволил ему подняться до материализма.
Но уже тогда Маркс, реально оценивая сложность жизни, решительно отвергал мораль рабского подчинения внешним обстоятельствам. Если, уступив натиску жизни, человек изберет профессию, для которой у него нет необходимых способностей, то результатом будет сознание собственной бесполезности, презрение к самому себе.
Второе отличие "Размышлений…" Маркса от сочинений сверстников касается понимания главного мотива выбора профессии. Помимо личных склонностей многие выпускники приводили в качестве мотива желание приносить "пользу для своих сограждан". И только юный Карл связывает смысл и счастье своей жизни со служением благу всего человечества.
"…Наше счастье будет принадлежать миллионам…"
Свои размышления юноша заключает выводом: "…главным руководителем, который должен нас направлять при выборе профессии, является благо человечества, наше собственное совершенствование… Человеческая природа устроена так, что человек может достичь своего усовершенствования, только работая для усовершенствования своих современников, во имя их блага… Если мы избрали профессию, в рамках которой мы больше всего можем трудиться для человечества, то мы не согнемся под ее бременем, потому что оно – жертва во имя всех; тогда мы испытаем не жалкую, ограниченную, эгоистическую радость, а наше счастье будет принадлежать миллионам…" (16, с. 7). Этот девиз, сформулированный в 17 лет, Маркс с честью пронес через всю жизнь.
Конечно, сам по себе такой девиз еще не может объяснить, как юный Маркс стал бессмертным вождем пролетариата, но при всех прочих обстоятельствах Маркс никогда не смог бы стать им, если бы не был Человеком в самом высоком смысле этого слова, одним из тех, кто видел счастье в труде для общей цели.
При выходе из гимназии Карл не знал еще, кем он будет по профессии, какого типа профессию он предпочитает: ту, которая "вторгается в самую жизнь", или ту, которая занимается "абстрактными истинами". Его влекли оба типа профессий, и он еще не имел внутренней уверенности, какая из них составляет его призвание.
Адвокат Генрих Маркс советует сыну идти тем же путем, что и он сам, т.е. заняться "практической" профессией – юриспруденцией. Карл прислушивается к этому совету и в октябре 1835 г. начинает занятия на юридическом факультете Боннского университета.
Первые испытания характера и ума
Первоначально Карл проявил себя как весьма прилежный студент, решив посещать сразу девять курсов лекций. Но этого запала хватило не надолго. Выйдя из-под родительской опеки, он вскоре с головой окунулся в бурную жизнь боннского студенчества. Уже во втором семестре трирские студенты избрали его председателем своего землячества. Он много внимания уделял поэзии, вступил в местный союз молодых писателей и помышлял посвятить себя поэтическому творчеству. Занятия науками отошли при этом на второй план.
Генрих Маркс считал первый студенческий год сына потерянным и поспешил уже в середине 1836 г. перевести Карла в Берлинский университет, славящийся строгостью и размеренностью жизни его студентов.
Трудная любовь
Перед поездкой в Берлин Маркс приехал на каникулы в Трир. Здесь он снова встретился с подругой детства Женни фон Вестфален и оказался во власти нахлынувшей и вскоре целиком овладевшей им любви к ней.
Это была поистине трудная любовь. Женни обладала исключительной красотой и обаянием, редким умом и характером. Дочь барона осаждали предложениями руки и сердца сыновья знатных и богатых семейств. У Карла не было ни богатства, ни знатности, ни даже определенной профессии, к тому же он был на четыре года моложе своей избранницы. Но Женни покорило обаяние его незаурядной натуры, богатство и глубина интеллекта. Карл стал для нее самым желанным человеком.
Тем же летом 1836 г. между Карлом и Женни состоялась помолвка, но при этом влюбленные вынуждены были пойти на хитрость: они поставили в известность о своем решении лишь отца Маркса, ибо не были уверены, что другие родственники правильно поймут их.
Одержав первую победу, но не имея уверенности в ее прочности, отправился Маркс в Берлин. Под влиянием чувства одиночества, вызванного прекращением прежних знакомств, а главное – разлукой с любимой, он пишет и посылает своей "дорогой, вечно любимой Женни фон Вестфален" три большие тетради стихов – "Книгу любви" в двух частях и "Книгу песен". В них звучит романтическая настроенность юноши, в котором зреют интеллектуальные и нравственные силы для борьбы с превратностями мира, за свои мысли и чувства.
Вот два стихотворных отрывка из этих тетрадей. В первом слышатся отзвуки становления характера борца, который уже не ждет помощи бога:
Я с бурей в борьбе закаляюсь
И помощи бога не жду,
Креплю я уверенно парус,
В надежную верю звезду.Охваченный радостной силой,
В смертельном и долгом бою,
Исполненный дерзкого пыла,
Я гордую песню пою.
(16, с. 380)
А строчки другого стихотворения пронизаны светлым чувством любви:
Женни! Смейся! Ты удивлена:
Почему для всех стихотворений
У меня одно названье: "К Женни"?
Но ведь в мире только ты одна
Для меня источник вдохновений,
Свет надежды, утешенья гений,
Душу озаряющий до дна.
В имени своем ты вся видна!
(16, с. 432)
Ответное письмо Женни тоже наполнено нежной любовью к Карлу. Не миновали влюбленных и чувства ревности и тревоги. "Чем полнее я предамся блаженству, тем ужаснее будет моя судьба, когда твоя пламенная любовь остынет и ты станешь холодным и сдержанным. Видишь ли, Карл, тревога о сохранении твоей любви отнимает у меня всякую радость", – терзалась Женни три с лишним года спустя после помолвки. И в то же время уверяла: "…Карл, я так невыразимо люблю тебя… Вся моя жизнь, все мое существование пронизано мыслью о тебе" (16, с. 648, 650).
На долю Женни в этот период выпала сложная задача: ей надо было не только самой убедиться в постоянстве Карла (ведь он еще так молод!), но и преодолеть сопротивление многих родственников, особенно сводного брата, реакционера Фердинанда фон Вестфалена, получившего в это время должность правительственного советника в Трире. Только через полгода Карл смог обратиться к родителям Женни с просьбой о согласии на их помолвку, а еще через полгода было наконец получено формальное согласие, которое означало, однако, что свадьба состоится не ранее чем после окончания Марксом университета.
От поэзии к науке
Дальнейшая судьба их любви все более зависела от Карла. С подлинно родительской мудростью Генрих Маркс наставлял сына о необходимости доказать свое постоянство и серьезность намерений.
Это понимал и сам Карл. В постоянстве своих чувств к Женни он не сомневался, но сознавал необходимость более твердо определить характер своей деятельности. Быстро убедившись, что поэзия не его призвание, уже в ноябре 1837 г. он сообщает отцу: "…поэзия могла и должна была быть только попутным занятием: я должен был изучать юриспруденцию и прежде всего почувствовал желание испытать свои силы в философии" (16, с. 10).
Здесь вновь прозвучало впервые обнаружившееся в "Размышлениях…" влечение к обоим типам профессий: как к тем, которые вторгаются в саму жизнь (юриспруденция), так и к тем, которые занимаются абстрактными истинами (философия). Вскоре занятия теми и другими органически переплелись между собой.
Вот как это случилось. В начале своей учебы в Берлинском университете Маркс слушал лекции лишь по конкретным (практическим) дисциплинам: пандекты – у Савиньи, уголовное право – у Ганса и др. Но Савиньи и Ганс были выдающимися представителями двух противоположных направлений немецкой правовой науки: первый возглавлял историческую школу права, которая была чужда Марксу своей апологией феодальных прав и эмпиризмом, возведенным в ранг методологического принципа; второй представлял гегелевскую школу, которая была ближе Марксу своим рационализмом, однако в практических выводах Гегель также утверждал правомерность, более того – разумность существующего ("все, что действительно, – разумно"). Правда, гегелевский метод заключал в себе возможность и иных, революционных выводов ("действительно лишь то, что разумно"), но в середине 30-х годов мало кто видел эту, революционную, сторону философии Гегеля. Большинство усматривало в ней лишь официальную идеологию прусского государства. Так же относился первое время к гегелевской философии и Маркс. Поэтому он не считал необходимым специально изучать ее, ограничившись лишь знакомством с отдельными отрывками из произведений Гегеля, которые ему не понравились.
С большей симпатией воспринял тогда Маркс канто-фихтевскую трактовку права. Ему, как поклоннику Просвещения, импонировало, что Кант и Фихте восприняли основную правовую идею просветителей – учение о естественном праве людей, о государстве как продукте общественного договора. Кант принимал также положение Руссо о том, что суверенитет принадлежит народу, и признавал возможным переход от абсолютной монархии к конституционной. Фихте в ранних произведениях шел еще дальше: в работе "Попытка исправить суждения публики о французской революции" он доказывал правомерность революции. Все это в глазах Маркса выгодно отличало канто-фихтевскую теорию как от гегелевской, так и от исторической школы права. Тем не менее и ее Маркс не мог принять целиком уже хотя бы потому, что многие ее положения, сформулированные более 40 лет назад, устарели.
Единоборство с великанами мысли
Не удовлетворившись ни одной из существующих правовых теорий, юный Маркс отважно решил самостоятельно провести некоторую систему философии через всю область права. Основную свою задачу он видел в том, чтобы сформулировать общезначимое, точнее, независимое от конкретного опыта (априорное) понятие права, а затем проследить его развитие в реальном праве – как прежнем, так и современном. В итоге он, по-видимому, подходил к выводу, что именно древнее римское право соответствует априорным принципам и потому истинно, а современное право ложно.
Обеспокоенный отец писал: "В твоих взглядах на юриспруденцию есть доля истины, но, будучи приведенными в систему, они способны вызвать бурю, а ты еще не знаешь, какими грозными могут быть бури в науке. Если предосудительные моменты в деле нельзя совсем устранить, то по меньшей мере форма должна была бы быть смягчающей и приятной" (16, с. 616).
Однако не страх перед научной бурей (ее он жаждал), а именно существо дела поставило Маркса перед трудностями, которые нельзя было преодолеть с позиций канто-фихтевского априоризма. В основе этих трудностей лежал упрямый факт, о котором Маркс в то время и не подозревал: ни римское, ни какое-либо другое реальное право не есть воплощение априорных принципов, да и сами эти принципы в действительности суть лишь абстрактный сколок с конкретных отношений определенной эпохи. Поэтому все попытки юного Маркса (как и предшествующие попытки Канта и Фихте) доказать обратное были обречены на неудачу. С таким трудом разрабатывавшиеся им априорные схемы рушились одна за другой, ибо вступали в противоречие с реальными правовыми отношениями, вместо того чтобы дать им стройное объяснение.
Происходит мучительная борьба Маркса с предметом и с самим собой:
"Снова для меня стало ясно, что без философии мне не пробиться вперед. Таким образом, я мог с чистой совестью снова кинуться в ее объятия, и я написал новую метафизическую систему принципов, в конце которой опять-таки вынужден был убедиться в непригодности как этой системы, так и всех моих прежних попыток" (16, с. 13 – 14).
Столь беспощадная самокритика возможна лишь при огромной уверенности в своих силах. Как в тяжелом бою, юный рыцарь науки отважно бросался в рукопашную схватку и неоднократно повержен был великанами мысли. Но в схватке он и сам поднимается до этих великанов. Беспощадной критике начинает подвергать он не только свои попытки развить принципы априоризма, но и сами эти принципы вообще. Он уже понимает, что канто-фихтевскому идеализму органически присуще противопоставление действительного и должного, являющееся "серьезной помехой" на пути научного исследования. Так прочь с дороги такой идеализм!
Путь к Гегелю
В этой интеллектуальной битве юный Маркс неожиданно для себя находит союзника в лице Гегеля. Он вынужден признать, что гегелевская философия дает наиболее глубокое решение проблемы единства должного и сущего. Философский подход, утверждает Гегель в "Философии права", отстоит "дальше всего от того, чтобы конструировать государство, каким оно должно быть… Постичь то, что есть, – вот в чем задача философии, ибо то, что есть, есть разум" (62, с. 16). Подобно Гегелю, Маркс и считает теперь, что мышление должно не привносить в объект произвольные подразделения, а внимательно всматриваться в самый объект в его развитии.
Хорошим проводником на пути Маркса к Гегелю стал Эдуард Ганс. Отбросив консерватизм Гегеля, Ганс проповедовал с кафедры Берлинского университета, что абсолютная идея далеко не полностью выразилась в прусском государстве и должна развиваться еще дальше. Такая интерпретация побуждала Маркса несколько благосклоннее относиться к философии Гегеля, хотя ему и претил характер официальной прусской доктрины, который эта философия носила.
Определенное влияние на Маркса оказал также профессор Геффтер, который, как и Ганс, был либеральным гегельянцем. Все три курса, прослушанные Марксом в течение летнего семестра 1837 г. (церковное право, общенемецкий гражданский процесс, прусский гражданский процесс), читал именно Геффтер. Единственный курс, который Маркс посещал в зимний семестр 1837/38 г. (уголовный процесс), был опять-таки прочитан Геффтером.
Настал момент, когда Маркс решил основательно убедиться, выдержит ли гегелевская философия критическую проверку, не рухнет ли, подобно канто-фихтевской. Результатом такой работы явился диалог "Клеант, или об исходном пункте и необходимом развитии философии", к сожалению не сохранившийся. В письме к отцу Маркс сообщал: "Мой последний тезис оказался началом гегелевской системы… Это мое любимое детище, взлелеянное при лунном сиянии, завлекло меня, подобно коварной сирене, в объятия врага" (16, с. 15), под которым Маркс имел в виду Гегеля.
Принятие гегелевской философии отнюдь не означало для Маркса наступление внутреннего успокоения и прекращение мировоззренческих поисков. Напротив, завершился лишь самый ориентировочный их этап, открывший дорогу новым, более углубленным исканиям. Придя к Гегелю через отрицание самого Гегеля и его немецких предшественников, Маркс стал чрезвычайно взыскательным ко всякого рода спекулятивным построениям. Уже в этот период начинает вырабатываться критерий Марксовой оценки той или иной философии: не только ее логическая цельность, но и ее способность служить методологической основой для глубокого понимания конкретной действительности.
Итак, занятия одной из практических наук – юриспруденцией толкнули Маркса в объятия философии, а эта абстрактнейшая из наук в свою очередь оказалась лишь теоретическим выражением всей практической общественной жизни Германии того времени. Вот почему, всерьез занявшись философией, Маркс оказался вовлечен в обсуждение важнейших проблем общественной борьбы.
Философия и жизнь.
Молодые гегельянцы
Историческая обстановка в Германии того времени характеризовалась назреванием сложных конфликтов. Экономический прогресс исподволь разрушал феодальные устои Германии, в том числе и ее раздробленность на множество "государств", каждое из которых длительное время имело свои гражданские законы, свои налоги, свои таможни и паспортные ограничения – словом, представляло собой замкнутый хозяйственный организм.