Война
ТА. Таяноеа (И. Шмелёв, М. Пришвин), Т. И. Васильева (К. Симонов, Г. Бакланов, К. Воробьёв, Л. Бородин), И. Л. Карпичева (В. Гроссман); авт. – сост. – Н. Л. Карпичева
В русском языке концепт "война" реализуется чаще, чем в любом из европейских языков, что объясняется самим становлением и развитием российского государства: его история сложилась таким образом, что на судьбу едва ли не каждого поколения приходилась война, поэтому военная лексика составляет огромный пласт русского языка. Богатый военный опыт традиционно находил и продолжает находить своё отражение в национальной ментальности. Это даёт основание сделать вывод о том, что концепт "война" можно отнести к числу культурно значимых для русского народа.
Концепт "война" представляет собой сложное ментальное образование, обладающее определёнными признаками, он вербализуется в языковых единицах разного типа, характеризуется национальной спецификой, имеет образные, понятийные и ценностные характеристики. В словарях (языковой картине мира) лексема война имеет следующие толкования:
– вооружённая борьба между государствами или народами, между классами внутри государства;
– (перен.) борьба, враждебные отношения с кем-нибудь, чем-нибудь;
– холодная война – политика, заключающаяся в нагнетании напряжённости, враждебности в отношениях между странами;
– война нервов – об обоюдном нервном напряжении кого-нибудь.
Предметно-образная сторона концепта "война" представлена обобщённым образом противостояния враждующих сторон. Понятийную сторону концепта составляет языковое обозначение характеристик войны, поведения участников боевых действий; аксиологическую сторону – принятые в том или ином обществе эксплицитные и имплицитные нормы поведения.
Концепт "война" чаще всего обозначается абстрактным именем, которое отличается многоликостью и неоднородностью экстенсионала. По нашим наблюдениям, основными элементами семантического поля концепта "война" являются существительные "война", "мир", "победа", "поражение", "воин", "сражение", прилагательные "воинственный", "вражеский", "мирный", "смертельный" и глаголы "воевать", "сражаться", "победить", "умереть", "выжить". Исследуемый концепт реализуется в языке с помощью разнообразных средств и занимает важное место в картине мира, где существуют универсальные бинарные оппозиции "война-мир", "зло – добро", "смерть – жизнь". Эти дуальные аспекты тесно переплетаются в истории языка и мировой культуры в целом. Семантическое поле концепта включает целые группы репрезентантов, так или иначе толкующих анализируемый концепт: конфликт, борьба, противостояние; военные действия; война и её виды; боевая техника и вооружение; участники войны; межличностные отношения людей, участвующих в войне; исход войны и её последствия.
"Ассоциативным словарём русского языка" выделяются следующие наиболее частотные ассоциации со словом "война": мир, миров, и мир, смерть, Отечественная, страшная, ужас, мировая, жестокая, горе, народная, кровь, страх, атомная, гражданская, разрушительная.
Специфику семантического поля "виды войны" определяет большая группа прилагательных, широко употребляющихся в сфере политики и международных отношений и определяющих характер войны: идеологическая война, гражданская война, мировая, "холодная" война, колониальная война, химическая война, воздушная война, справедливая война, освободительная война, ядерная война. В русской языковой картине мира используется словосочетание "священная война", которое отражает национально-специфическое отношение русского народа к Великой Отечественной войне: нет ни одной семьи в России, в которой кто-то из родных и близких не погиб бы на этой войне.
Согласно лингвокультурологической классификации концептов В. А. Масловой, разделившей их на девять основных групп, концепт "война" может быть отнесён к группе социальных понятий и отношений, вместе с концептами "свобода", "рабство", "закон" и др. Общественно-политическая составляющая концепта "война" связана с такими сферами знания, как философия, социология, политология, психология, история. Литературоведческий подход к исследованию концепта лишь опосредованно связан с этой стороной концепта. В литературном творчестве, в том числе религиозно окрашенном (в так называемой "духовной прозе", например) война как феномен получает множественное и вариативное смысловое и языковое прочтение и обозначение.
В сознании религиозных писателей XX века И. Шмелёва и М. Пришвина война представлена в виде своеобразного "сгустка информации" о необъяснимой логикой, необыкновенно абсурдной реальности 1920-х гг. Хотя чаще в эпопее "Солнце мёртвых" И. Шмелёва и книге "Мирская чаша" М. Пришвина она предстаёт как лжереальность.
Религиозное мышление понимает концепт "война" как: 1) ад, 2) зло, 3) происки дьявола, 4) страшный суд, Апокалипсис, конец света, 5) неподконтрольная человеку роковая стихия. Религиозный художник убеждён в том, что "…один источник не может изливать солёную и сладкую воду" [Иак.: 3; 12], то есть никто не может занимать нейтральную или двоякую позицию в духовном мире. В силу своего онтологического устроения человек придерживается Добра или Зла, "прикладывается" к Богу или к дьяволу. В этом религиозном представлении, кстати, корень категоричности И. Шмелёва, особенно в 20-е годы XX в., когда он был увлечён темами революции и гражданской войны. Его герои никогда не "играют в добро и зло, смешивая их и меняя их наименования". Они всегда чётко поделены на добрых и злых. Например, несмотря на "благородный", "добрый" поступок матроса Забыкина (он даёт "охранную грамоту" юродивому Мише) герой ни в коем случае не "обеляется" И. Шмелёвым ("Блаженные", 1926). А занимающие, на первый взгляд, нейтральную позицию герои рассказа "Прогулка" (1927) чётко соотнесены писателем со стихией зла.
И. С. Шмелёв не отворачивается от страданий, ужасов, падений, зла. Его кисть мужественно, а не "сладко" оптимистична, правдива. Казалось бы, именно "жестокость" таланта продиктовала И. Шмелёву публицистические статьи, обличительные рассказы начала 20-х гг. и знаменитое "Солнце мёртвых". Но уже в этот период в его творчестве заметна христианская позиция по отношению к стихии зла. В толковании зла И. Шмелёв наиболее близок религиозному философу И. А. Ильину. И. Ильин и И. Шмелёв дают сходные характеристики большевиков, одержимых злым духом. У И. А. Ильина читаем: "Это новый сорт людей, способный только пугать, мучить, развращать и убивать". И. Шмелёв в рассказе "У дьявола на пиру" клеймит большевиков – "хозяев дьяволова праздника", считает революцию "убийством и пытками всего стопятидесятимиллионного русского народа и полной кабалой <…> перед которой древнейшие виды рабства отступают, ибо в этой дьявольской кабале всё человеческое отнято и стёрто". В этих строках писателя угадывается отношение к войне как ко злу, к внечеловеческой, инфернальной стихии. В них же И. Шмелёв описывает процесс поглощения злом (злым духом) человека, что удивительно созвучно Ивану Ильину. В статье "О демонизме и сатанизме". И. А. Ильин рассматривает стадии одержимости злом: 1) стадия "демонизма"; она "не есть самое страшное в жизни"; "демонизм есть дело человеческое"; 2) стадия "сатанизма", когда в человека, по слову Евангелия, "входит сатана", и он делается "одержим чуждой, потусторонней, внечеловеческой силой и становится сам человеко-образным дьяволом". Именно эту стадию одержимости описывает задолго до И. А. Ильина И. Шмелёв в рассказе "У дьявола на пиру". Множество подобных примеров мы встретим и в повести "Солнце мёртвых". Однако даже самые мрачные страницы шмелёвских произведений 20-х гг. проникнуты просветляющим состраданием и надеждой, как, например, знаменитая сцена с Павкой в "Солнце мёртвых", в которой человек смог одержать победу над зверем в себе: "Я хищно схватил его [павлина – Т.Т.], вдруг отыскал в себе дремавшую, от далёких предков, сноровку – ловца зверя <…> Слава Богу, я не убил его. Я гладил его по плюшевой головке, слушал сердце <…> Мне теперь будет больно смотреть на него и стыдно…".
С точки зрения христианства, зло находит своё воплощение в злых духах, сатане. С учением о дьяволе как о действительно существующем, личном духе мы встречаемся уже в первой книге Библии [Быт.: 3; 1-19]. Мнение о том, что дьявол, вошедши в змея, обольстил наших прародителей, содержится в трудах учителей и отцов Церкви (Иоанн Богослов; Ипполит, епископ Римский; св. Ефрем Сирин; св. Иоанн Златоуст; Андрей Кесарийский; св. Иоанн Дамаскин). Дьявол, с точки зрения верующих людей, является настоящим виновником греха. Зло, которое живёт в людях, входит в них извне, от лукавого: злые духи могут мучить людей. Сам человек быть источником зла не в состоянии. Отсюда вытекает такая важная черта цельного православного мировоззрения, как одновременное осуждение зла и неосуждение человека – носителя этого зла. Что касается внешнего вида и прочих свойств падших духов, то они таковы: 1) вид их страшен и "неблаголепен", "лица их похожи на безобразные лица злодеев и преступников между людьми"; 2) Писание сравнивает их со зверями: "Не передаждь зверем душу исповедующуюся Тебе" [Пс: 73; 19], – а главного из них – со змеем [Апок.: 12; 9]; 3) они способны быстро передвигаться, мгновенно преодолевать пространства [Мф.: 4; 1-11]; 4) имеют страсть к разрушению, например, с помощью огня и урагана [Иов.: 1; 9]; 5) нарушая законы видимого мира, могут входить в людей и животных [Лук.: 8; 33; Лук.: 13; 16], наводить на них болезни, убивать их.
Все перечисленные атрибуты падших духов мы встречаем в шмелёвском произведении "Солнце мёртвых", когда писатель характеризует людей войны. Это произведение создавалось в катастрофическое время, когда происходящее почти не поддавалось объяснению с материалистических позиций. В этот период И. Шмелёв приходит к христианскому объяснению истоков зла и сути войны как всеобщего помешательства, одержимости злом.
Почти одновременно со шмелёвским "Солнцем мёртвых" создаёт своё произведение "Мирская чаша" М. Пришвин. В нём он ищет ответы на страшные вопросы, расставляя те же религиозные акценты, что и И. Шмелёв. Имеет смысл сопоставить два взгляда – шмелёвский и пришвинский – на зло, творящееся в мире и в человеке в первые годы после революции, в военное время, чтобы понять, каковы особенности изображения зла войны в произведениях, чьё появление не в последнюю очередь было обусловлено религиозным типом художественного мышления их авторов.
Образный строй обеих книг далеко превосходит житейское и наблюдаемое. Оба писателя осмысляют происходящее с позиций Вечности, не в общероссийском только, но в мировом масштабе (ведь не случайно И. Шмелёв назвал своё относительно небольшое по объёму произведение "эпопеей"). Художники изображают ужасный век, время войны, когда "все пьют мирскую чашу страданий", когда "оборвалась жизнь" и "концов не найдёшь" (М. Пришвин). В центре внимания прозаиков не столько война даже, сколько исследуемая с её помощью схватка Добра и Зла, а важнейший вопрос, на который они пытаются ответить, – это вопрос об истоках и природе зла в мире.
Модель, раскрывающая сущность и действие зла войны в мире, на первый взгляд, проста. Всё происходит почти по Н. В. Гоголю (мы имеем в виду его "Страшную месть"). Зло предстаёт в двух религиозно окрашенных обликах – Каина и лже-Авеля. Каинский облик человека, в корыстных целях восстающего против брата (например, обусловленное голодом воровство последних крох у соседа), оказывается ещё не самым страшным злом. Второй облик зла – облик "лже-Авеля", внешне праведного, правого, поступающего по совести, а внутри – одержимого злом. Кстати, в "Мирской чаше" находим прямое указание на подобные личины зла. Стекольщик на похоронах Алпатова говорит: "Ну Каин, я понимаю, убивает, а то говорят "мы Авель" и тоже убивают. Таким "лже-Авелем" в произведении И. Шмелёва является музыкант Шура с "лихой" фамилией Сокол. Он чистый, розовый, красивый, он говорит о справедливости, произносит праведные речи, например: "Бог труды любит!" Однако тот, кто ещё не одержим злом, видит за внешним благообразием его истинный облик не сокола, а стервятника: "Вырос, как из-под земли, на коньке, стервятник и показал свои мелкие, как у змеи, зубы, – беленькие, в чёрненькой головке. – Вот почему я кроюсь: я слышу, как от стервятника пахнет кровью". В религиозно ориентированной древнерусской литературе Враг человеческий выглядит именно так (ср.: "Повесть о Савве Грудцыне", "Житие Елеазара Анзерского, написанное им самим", "Житие протопопа Аввакума", "Повесть о бесноватой жене Соломонии", "Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим" и др.).