Пасквиль
Д’Акоста, увидя одного человека, которого вели под стражею в приказ, спросил его, за что он попался.
– Я написал пасквиль на князя Меншикова, – отвечал тот.
– Эх, братец, – сказал д’Акоста, – лучше бы ты написал на меня, так тебе ничего бы не сделали.
Дурак
Кто-то сказал д’Акосте: какой ты дурак!
– Это правда, сударь; я хочу сказать то же, – отвечал шут.
Жена-календарь
Д’Акоста, человек весьма начитанный, очень любил книги. Жена его, жившая с мужем не совсем ладно, в одну из минут нежности сказала:
– Ах, друг мой, как желала бы я сама сделаться книгою, чтоб быть предметом твоей страсти.
– В таком случае, я хотел бы иметь тебя календарем, который можно менять ежегодно, – отвечал шут.
Зять-переводчик
Одна старушка-сплетница, встретившись на адмиралтейской площади с д’Акостой, которого давно не видала, поздоровалась с ним – и у них произошел такой разговор:
– Выдал ли, батюшка, свою третью дочку?
– Выдал, матушка.
– А за кого, родимый?
– За переводчика, мой свет.
– Ну, счастливо, голубчик. Где ж он у места, переводчик-от?
– А он, голубушка моя, из места в место, примером сказать, с Вшивой биржи в Чекуши, слепых переводит.
Зять с рогами
Муж четверой дочери д’Акосты, недовольный своей женой, не долюбливал и ее отца, которому сказал однажды, в присутствии большой компании:
– Хотя тебя, тестюшка, считают за ученого, но не думаю, чтоб ты мог что-либо совершенно знать.
– Обманываешься, зятюшка, ибо я совершенно знаю, что ты с рогами, – отвечал д’Акоста.
Судейские очки
Имея с кем-то тяжбу, д’Акоста часто прихаживал в одну из коллегий, где, наконец, судья сказал ему однажды:
– Из твоего дела я, признаться, не вижу хорошего для тебя конца.
– Так вот вам, сударь, хорошие очки, – отвечал шут, вынув из кармана и подав судье пару червонцев.
Еще об очках же
Другой судья, узнав об этом и желая себе того же, спросил однажды д’Акосту:
– Не снабдите ли вы и меня очками.
Но как он был весьма курнос и дело д’Акосты было не у него, то шуг сказал ему:
– Прежде попросите, сударь, чтоб кто-нибудь ссудил вас порядочным носом.
Лето и зима
В одной компании, где присутствовал и д’Акоста, нападали на брюсов-календарь. Один из гостей, говоривший больше всех о неверности календарных предсказаний погоды, обратился к д’Акосте с вопросом:
– Вот ты, говорят, все знаешь. Скажи на милость: отчего Брюсовы предсказания не столько сбываются летом, как зимою?
– От того, – ответил шут, – что летом обыкновенно молебствуют либо о дожде, либо ведре, а зимою нет.
Поговорка не кстати
Сказывают, что гоф-хирург Лесток имел привычку часто повторять поговорку: благодаря Бога и вас. Д’Акоста, ненавидевший Лестока за его шашни с женой и дочерьми его, д’Акосты, однажды, в большой компании, на вопрос Лестока: сколько у такого-то господина детей? отвечал ему громко:
– Пятеро, благодаря Бога и вас.
Обокраденый вор
Один приказный, самого низкого происхождения, сын почти нищего отца, женясь на служанке секретаря своего начальника, вышел в подьячие и, скорым манером, спроворил себе дом, с большим двором и немалым садом. Водя, однажды, по всем покоям этого дома д’Акосту, своего приятеля, хозяин вдруг сказал ему, указывая через окно в сад:
– А вон там, видишь ли, четырех дерев уже нет. Они, представь себе, уворованы!
– Так же, как и весь дом, – заметил, улыбаясь, шут.
Древнейшее родословие
Один Петербургский вельможа, привязанный только к вину да к картам, не упускал однако случая повеличаться своим родословием.
Однажды, на ассамблее у другого вельможи, он распространился о своих предках, генеалогию которых выводил чуть не от Адама. Д’Акоста, находившийся тут же, примолвил:
– Мне кажется, генеалогия ваша еше древнее, нежели вы думаете, и даже должна быть старее Адама.
– Как так? – спросил, не без видимого удовольствия, пустоголовый потомок древних предков.
– Да так; ведь многие животные сотворены до Адама: и вы, быть может, произошли от козлов, либо от ослов.
Кто лучше
Некто, в присутствии д’Акосты, сказал, что жена гоф-хирурга Лестока своим непотребным поведением наносит посрамление мужу.
– Ошибаешься, братец! – возразил д’Акоста. – Она не больше наносит безчестия мужу своими пороками, нежели он ей чести своими добродетелями.
Угодливый шут
Д’Акоста, находясь однажды в комнатах императрицы Екатерины I, был спрошен Государыней: здорова ли его жена?
– Она тяжела, Ваше Величество.
– А когда родит? – любопытствовала Государыня.
– Когда угодно будет Вашему Величеству, – отвечал шут.
Все рассмеялись – и Государыня, вынув из кармана две конфекгы, милостиво пожаловала их д’Акосте.
Все хорошо вовремя
Князь Меншиков, рассердясь за что-то на д’Акосту, крикнул:
– Я тебя до смерти прибью, негодный!
Испуганный шут со всех ног бросился бежать и, прибежав прямо к Государю, жаловался на князя.
– Ежели он тебя доподлинно убьет, – улыбаясь говорил государь, – то я велю его повесить.
– Я того не хочу, – возразил шут, – но желаю, чтоб Ваше Царское Величество повелели его повесить прежде, пока я жив.
Кто кого учтивее
Однажды князь Меншиков не отдал д’Акосте поклона.
– Видите, – сказал шут, – обращаясь к придворным, – я его учтивее.
Умница
Д’Акоста, непримиримый враг гоф-хирурга Лестока, всегда хвалил жену последнего, называя ее умницей.
– Да что же в ней умного? – спрашивали шута те, кто не разделял такого его мнения.
– Как что! – воскликнул шут, – Разве вы не знаете, что Лесток, в первую же ночь брака, сказал своей молодой: "Ну, Алида, ежели б я тебя знал такою прежде, то никогда бы на тебе не женился". А она и брякни ему: "Это правда, я сама так думала, потому что меня уже раз пять все вот этак же обманывали – я и опасалась вдаться в новый обман".
– Ну, не умница ли?
Из зол меньшее
Жена д’Акосты была очень малого роста, и когда шута спрашивали, зачем он, будучи человек разумный, взял за себя почти карлицу, то он отвечал:
– Признав нужным жениться, я заблагорассудил выбрать из зол, по крайней мере, меньшее.
Тридцатилетняя война
Несмотря на свой малый рост, женщина эта была сварливого характера и весьма зла. Однако д’Акоста прожил с нею более двадцати пяти лет. Приятели его, когда исполнился этот срок, просили его праздновать серебряную свадьбу.
– Подождите, братцы, еще пять лет, – отвечал д’Акоста, – тогда будем праздновать тридцатилетнюю войну.
Позднее сожаление
Д’Акоста часто говаривал: "Когда я собирался жениться, то так был влюблен в теперешнюю свою жену, что из крайней к ней любви хотел ее съесть, и теперь сожалею, что этого не сделал!"
Хитрая увертка
Однажды д’Акоста так сильно избил жену, что родственники стали его журить и советовать, чтоб он усмирял себя.
– Да я для усмирения себя и бил-то ее, – сказал д’Акоста, – "ибо муж и жена суть два в плоть едину".
Лекарство от глазной боли
Один придворный, жалуясь, что у него болит глаз, спросил д’Акосту – не знает ли он какого лекарства от глазной боли?
– Как не знать, – отвечал шут. – Прошедшей зимой у меня болел зуб; я его вырвал и с той поры боли не чувствую. Вырви и ты свой больной глаз, – как рукой снимет!
Странствователь
В царствование Петра, посетил какой-то чужестранец новоотстроенный Петербург. Государь принял его ласково и, вследствие того, все вельможи взапуски приглашали к себе заезжего гостя, кто на обед, кто на ассамблею.
Чужестранец этот, между прочим, рассказывал, что он беспрестанно ездит по чужим землям и только изредка заглядывает в свою.
– Для чего же ведете вы такую странническую жизнь? – спрашивали его другие.
– И буду вести ее, буду странствовать до тех пор, пока найду такую землю, где власть находится в руках честных людей, а заслуги вознаграждаются.
– Ну, батюшка, – возразил д’Акоста, случившийся тут же, – в таком случае, вам наверное придется умереть в дороге.
Лотерея
Жена д’Акосты, остроумная по-своему и жившая с мужем дурно, однажды, в сердцах на что-то, пеняла д’Акосте: для чего не сходит он в лотерею и не попытает счастия?
– Там только рогоносцы бывают счастливы! – отвечал шут, чтоб сказать что-нибудь.
– А коли так, – подхватила жена, – ручаюсь, что нам хороший лот выйдет!
Рассерженный д’Акоста в ту же минуту схватил злую бабу за косы и оттаскал ее за непрошенное остроумие.
Несправедливый упрек
Однако же билет в лотерею д’Акоста взял, но ничего не выиграл.
Когда он сказал об этом жене, то она, осердившись, стала его бранить, приговаривая: "Уж и видно, что прямой дурак! даже в лотерею-то не сумел выиграть!"
Ошибочный ответ
Д’Акоста хвастался перед князем Меншиковым, что был приглашен на обед к князю Ромодановскому и рассказывал какие подавались кушанья. Название последнего блюда он никак не мог припомнить.
– Да не желели, дурак? – спросил князь.
– Нисколько не жалели, ваша светлость, – отвечал шут. – Напротив, когда я похвалил это блюдо, то его княжеское сиятельство приказал подать его мне еше раз и велел наложить целую тарелку.
Аккуратный должник
Д’Акоста, не смотря на свою скупость, был много должен и, лежа на смертном одре, сказал духовнику:
– Прошу Бога продлить мою жизнь хоть на то время, пока выплачу долги.
Духовник, принимая это за правду, отвечал:
– Желание зело похвальное. Надейся, что Господь его услышит и авось либо исполнит.
– Ежелиб Господь и впрямь явил такую милость, – шепнул д’Акоста одному из находившихся тут же своих друзей, – то я бы никогда не умер.
Недолгое горе
Жена д’Акосты часто слыхала от мужа, что кофей служит ему главным утешением в печали. Поэтому, как только умер муж, закричала: "Дайте поскорее кофею! ах я несчастная, несчастная!" Ей подали чашку этого напитка, она выпила его и тотчас же стала по-прежнему весела.
Завещание д’Акосты
По смерти д’Акосты, в его бумагах оказался лист, исписанный им своеручно. Тут прочитали – следующее:
"День приближается, в который я уже не буду господин моему имению и с досадою увижу, что я семена свои для других посеял. Скоро, скоро, скоро пойму ясно, что все, считаемое моим, было не собственное, а земное. Час придет, и кто знает сколь скоро, когда я ближайшим моим буду причиною страха, печали и плача. Каково будет моему сердцу, когда моя вдова, мои сироты, сродники и друзья, став около моего одра, то о себе, то обо мне плакать начнут? Каково мне тогда будет, когда врач от меня скрывать, а поп мне возвещать смерть станут? Что я думать буду, когда мне объявят, что я уже должен от всех веселостей сего света отказаться – и только помышлять о вечности?
Впадете вскоре,
О Невские струи! в пространное вы море,
Пройдете навсегда,
Не возвратитеся из моря никогда.
Так наши к вечности судьбина дни приводит,
И так оттоле жизнь обратно не приходит".
ПРИЛОЖЕНИЕ ВТОРОЕ
Нестор кукольник
Анекдоты
1
Князь Меншиков, защитник Севастополя, принадлежал к числу самых ловких остряков нашего времени. Как Гомер, как Иппократ, он сделался собирательным представителем всех удачных острот. Жаль, если никто из приближенных не собрал его острот, потому что оне могли бы составить карманную скандальную историю нашего времени. Шутки его не раз навлекали на него гнев Николая и других членов императорской фамилии. Вот одна из таких.
В день бракосочетания нынешнего Императора в числе торжеств назначен был и парадный развод в Михайловском манеже. По совершении обряда, когда все военные чины … (слово не разобрано – Е.К.) одевали верхнюю одежду, чтобы ехать в манеж, "Странное дело, – сказал кому-то кн<язь> М<еншиков>", – Не успели обвенчаться и уже думают о разводе".
***
Граф Закревский, вследствие какого-то несчастного случая, принял одну из тех мудрых мер, которые составляют характеристику его генералгубернаторствования. Всесиятельнейше повелено было, чтобы все собаки в Москве ходили не иначе как в намордниках. Случилось на это время к<нязю> М<еншикову> быть в Москве. Возвратясь оттуда, к<нязь> повстречался с Киселевым и на вопрос: – Что нового в Москве, – Ничего особенного, – отвечал. – Ах, нет! Виноват. Есть новинка. Все собаки в Москве разгуливают в намордниках; только собаку Закревского я видел без намордника.
***
Князь Меншиков, пользуясь удобствами железной дороги, часто по делам своим ездил в Москву. Назначение генерал-губернатором, а потом и действия Закревского в Москве привели белокаменную в ужас.
Возвратясь оттуда, кн<язь> М<еншиков> повстречался с гр<афом> Киселевым.
– Что нового? – спросил К<иселев>.
– Уж не спрашивай! Бедная Москва в осадном положении.
К<иселев> проболтался, и ответ М<еншикова> дошел до Николая.
Г<осударь> рассердился:
– Что ты там соврал Киселеву про Москву, – спросил у М<еншикова> Г<осударь> гневно.
– Ничего, кажется…
– Как ничего! В каком же это осадном положении ты нашел Москву?
– Ах, Господи! Киселев глух и вечно недослышит. Я сказал, что Москва находится не в осадном, а в досадном положении.
Государь махнул рукой и ушел.
***
Падение Клейнмихеля во всех городах земли Русской <произвело> самое отрадное впечатление. Не многие заслужили такую огромную и печальную популярность. Низвержению Клейнмихеля радовались, словно неожиданному семейному празднику. Я узнал об этом вожделенном событии на Московской железной дороге, на станции, где сменяются поезда. Радости, шуткам, толкам не было конца, но пуше других честил его какой-то ражий и рыжий купец в лисьей шубе.
– Да за что вы его так ругаете? – слросил я. – Видно, он вам насолил.
– Никак нет! Мы с ним, благодарение Господу, никаких дел не имели. Мы его, Бог помиловал, никогда и в глаза не видали.
– Так как же вы его браните, а сами-то и не видали…
– Да и черта никто не видел, однако ж поделом ему достается. А тут-с разницы никакой.
В Петербурге, в Гостином дворе, купцы и сидельцы перебегали из лавки в лавку, поздравляли друг друга и толковали по-своему.
– Что это вздумалось Государю? – спросил кто-то из них.
– Простое дело, – отвечал другой. – Времена плохие. Военные дела наши дурно идут. Россия Матушка приуныла. Государь задумался: что тут делать? Чем мне ее, голубушку, развеселить и утешить? Дай, прогоню Клейнмихеля…
– В этом или том пункте парижских конференций, – сказал кто-то, – должно <быть> что-нибудь вредоносное для России.
– Само собою разумеется. Союзники в этом пункте требуют уничтожения в России тарифа и восстановления Клейнмихеля.
Надпись к портрету:
Он <столько> лет путями правил Без всякого пути, без всяких правил.
***
После Венгерского похода кому-то из участвовавших в этой кампании пожалован был орден Андрея Первозванного и в тот же день и тот же орден дан Клейнмихелю.
– Да за что же Клейнмихелю? – спросил кто-то.
– Очень просто: тому за кампанию, а Клейнмихелю для компании.