* * *
Проблема влияния фольклора на литературу предклассицизма сложна и во многом ещё не изучена. Заслуживает внимания вопрос о литературной жизни фольклорных произведений: как пословицы, поговорки, загадки, песни, былины, народный театр вписывались в художественный контекст русской литературы конца XVII – начала XVIII вв., как фольклор "вписался" в литературный процесс Петровской эпохи.
В связи с демократизацией литературы XVII в. роль фольклора в развитии литературы возрастает, возможно говорить о новом отношении писателей к фольклору, "…в XVII в. народная поэзия активно вторгалась в литературу… В литературные произведения входят народно-поэтические приёмы описания, даже традиционно устойчивые формулы сказок и былин", что не противоречило и литературному процессу начала XVIII в. Творчество Феофана Прокоповича даёт благодатный материал для изучения данной проблемы.
При создании трагедокомедии "Владимир" Феофан Прокопович опирался и на фольклорные традиции. В своём противостоянии невежеству духовенства, в обличении пороков служителей церкви он шёл в ногу со временем, продолжив традицию русской литературы и фольклора, тем самым став у истоков русского сатирического направления вместе с А. Кантемиром. Ведь именно в традициях мировой народной комики было резко отрицательным отношение к официальному миру, особенно к представителям духовенства. А. Н. Веселовкий считал, что основа политического театра – народная, это подтверждается и такой идущей из народа традицией комического театра, как сатирические нападки на развратное и лживое духовенство. В. П. Адрианова-Перетц среди прямых предшественников "тех элементов сатиры в трагедокомедии Феофана Прокоповича "Владимир", которые сосредоточены в изображении жрецов", усматривала сочинения Аввакума и антиклерикальную сатиру второй половины XVII в. В арсенале поэтики народной смеховой культуры были пародирование, передразнивание, саморазоблачительный комизм, вскрывавшие жадность, чревоугодие, ханжество, паразитизм невежественных церковников.
В разработке комического Феофан Прокопович был близок к народному театру, усвоил традиции народной комики. Комическое начало, идущее от скоморохов, балагана, театра Петрушки, самым непосредственным образом повлияло на жанр интермедии и сформировало его, но вместе с тем оказывало воздействие на комическую сторону пьес и школьного театра, прежде всего в жанре трагедокомедии. Хотя комическое во "Владимире" в большей мере результат влияния античной комедии, однако нельзя забывать о народной драме и интермедии как о факторах, влиявших на Прокоповича-драматурга. П. Н. Берков писал, что "зависимость русской комедии от народного театра гораздо глубже, органичнее и многообразнее, чем это может показаться на первый взгляд". Молодой учитель пиитики и риторики в Киево-Могилянской духовной академии, выросший на Украине, пешком прошедший Европу, несомненно, был знаком с искусством театра Петрушки, балагана, другими видами народного театра Европы. "Глубоко плодотворным, – считает Б. Н. Асеев, – явилось обращение Прокоповича к традициям народной драмы, близость к которой и придала сатирическую силу, яркость и жизненность образам жрецов".
В школьной драме комический элемент обычно выносился автором в интермедии, сопровождавшие или разрывавшие пьесу. Важно при этом наблюдение О. А. Державиной, что интермедия постепенно приобретает сатирическое звучание, "как самостоятельная сатирическая и пародийная пьеса, она была широко распространена в русском народном театре и городском демократическом театре начала XVIII в. Очень часто интермедия использовалась с дидактической цепью в школьной драме".
Композиция и структура драматического сюжета "Владимира" дают возможность отчётливо представить тесную и ещё довольно органичную связь комически-фарсовых сцен (1-е, 2-е, 3-е явления второго действия и 1-е, 2-е явления пятого действия) с интермедиями раннего русского театра. Указанные явления строятся во многом по типу интермедий. Так, в самом начале второго действия слышатся отзвуки народных игрищ и приёмов, характерных для интермедий. Жрец Курояд весёлой песней сзывает людей на праздник Перуна, что так перекликается с началом представлений народного театра:
Слышете празнична рога!
День прийде Перуна бога.
День шумний, бурний, ужасний,
празник громний, велегласний.
Слышете, рустии люди!
Домы, орудия, труды,
Торгы, купля оставете.
Спешно на празник идете!
Воли, кравы избирайте,
толстии жертвы давайте!
Он есть бог молниелучний,
любит мяса зело тучны (160) (и т. д.)Феофан Прокопович. "Владимир"
Кто тут спрашивал подовых, господа честные
Вот у меня куды хорошие какие! (и т. д.)Интермедия "Маркитант и ставленник"
Или:
О, мои детушки бажоные!..
О, мои кормильчики рожоные!
Нутетко, начните играть,
Повеселите меня, старичка, да и мать.Интермедия "Дьячок и сыновья"
Во "Владимире" второе явление второго действия живо напоминает типичную сценку спора-перебранки в диалогических интермедиях (кстати, этот же приём Феофан Прокопович применит много позже в своих "Разговорах…"). Однако ограничивать палитру комического во "Владимире" только интермедиальным опытом русского театра, а через него пытаться связать школьную драму с народным театром было бы, на наш взгляд, не совсем верно. Это значит обеднить талант драматурга, создавшего, по общему признанию исследователей, несомненно лучшую пьесу в литературе первой трети XVIII в.
Феофан Прокопович знал о культуре скоморохов и по долгу своей службы, и как свидетель одного из исчезавших пластов русского смеха. (Исследователи скоморошества выявили многочисленные свидетельства, документы, указы о скоморохах в XVII в., последний из них – указ патриарха Иоакима от 1684 г., следовательно, народная память о скоморохах, остатки их культуры тревожили официальные круги ещё долго после запрета "глумцов", "сквернословцов", "кощунников" – так называли скоморохов многие памятники Древней Руси.) Образы жрецов во "Владимире" выстроены в соответствии с поэтикой и древнерусской смеховой культуры. Слияние грубой физической силы, жизнерадостности, граничащей с чисто физиологическими запросами, и сатирическое обличение пороков – одна из ипостасей фольклора. Методологически важной является мысль А. М. Панченко о смене самого типа русского смеха в XVII в., когда "осмеивался не только объект, но и субъект повествования, ирония превращалась в автоиронию, она распространялась и на читателей, и на автора, смех был направлен на самого смеющегося. Это был "смех над самим собой"".
Используя травестийное начало, Феофан Прокопович рисует яркие, колоритные образы жрецов Курояда, Пиара, Жеривола. В уже упоминавшейся сцене перебранки Пиар и Курояд разоблачают самих себя. Пиар, зная о некоей "скорби" Жеривола, уговаривает Курояда перестать петь и сзывать народ на праздник. Курояд же никак не может взять в толк, почему ненасытный Жеривол не готов к "жрому жертв". С почтением и завистью к верховному жрецу Курояд вспоминает, что видел Жеривола,
когда напитанний
Многимы он жертвамы лежаше во хладе,
а чрево его бяше превеликой кладе
Подобное; обаче в ситости толикой
знамение бе глада и алчбы великой:
Скрежеташе зубамы, на мнозе без мери
движи уста и гортань. (161–162)
Дополняет портрет Жеривола реплика Пиара в первом явлении пятого действия:
Впаде (после крушения кумиров, – О.Б.) во премногу
Болезнь от скорбей многих и едва возможет
убежати от смерти…
…он единаго токмо пожирает
Бика за день. (196)
Обжорство, прелюбодеяние, жадность, грубость – вот далеко не полный перечень пороков, так зло и метко выявленных драматургом в образах жрецов. Вместе с тем Феофан Прокопович далёк от деклараций: художник запечатлел жрецов в живых, запоминающихся сценах, наполненных иронией, сарказмом, гиперболой, гротеском, – словом, почти вся палитра комического живописует мир грубой плоти. Говоря об идеалах смехового мира, А. М. Панченко писал, что "они ничуть не похожи на христианские. Здесь никто не думает о царстве небесном. Здесь мечтают о стране, где всего вдоволь и все доступно". Жрецам весть о принятии Владимиром христианства знаменовала реальную угрозу их земному раю, угрозу их довольству и сытости, поэтому понятна ярость их нападок на Философа, призывающего свергнуть идолов и утвердить на Руси веру Христову, понятна ненависть Жеривола к Владимиру, вероотступнику, с точки зрения язычников.
Они, бесспорно, переживают трагедию, но она дана драматургом в фарсовом, трагикомедийном духе. Осложняется комический пласт в пьесе наличием аллюзий: Феофан Прокопович придаёт своему смеху политическую окраску, его сатира имеет ярко выраженную социальную направленность: вся сила обличения направлена на современные драматургу невежественные, реакционные духовенство и боярство, занявшие ту же непреклонную позицию по отношению к реформам Петра I, что и жрецы к преобразованиям Владимира I. Однако, будучи служителем церкви, Феофан Прокопович тем самым огонь своей сатиры в определённой степени направляет не только на объект, но и на субъект повествования, т. е. это – "смех над самим собой", столь свойственный древнерусской смеховой стихии, в том числе и культуре скоморохов. Д. С. Лихачев писал, что "древнерусская смеховая стихия пережила Древнюю Русь и отчасти проникла в XVIII и XIX вв.", при этом характерно, что "искусственное убыстрение культурного развития при Петре I способствовало тому, что многие характерные черты Древней Руси сохранили свою значимость для XVIII и XIX вв., – тип смеха в их числе".
Скоморохи пародировали служителей культа, часто использовали ритуалы язычества: колдовство, волхвование, ритуальное веселье и т. п., все исследователи культуры скоморохов указывают на тесную связь скоморохов с язычеством. "Скоморохи поддерживали в народе антицерковные настроения". Характеризуя культуру, бытование скоморохов, А. С. Фаминцын отмечает в их поведении ругань, пьянство, грабежи, часто их приход в деревню напоминал набег. На наш взгляд, драматург, воссоздавая далёкое прошлое времён язычества и незнакомую ему атмосферу быта жрецов, опирался на сохранившиеся свидетельства из жизни и быта скоморохов. Вполне возможно, что даже сам Феофан Прокопович ещё застал остатки этой запретной сферы русской жизни. Конечно, Феофан Прокопович оставался при этом сторонником официальной точки зрения на скоморохов, но именно они помогли ему так живо и занимательно, а главное – в общем-то и верно – воссоздать атмосферу язычества, т. к. только культура скоморохов на начало XVIII в. сохранила в себе крупицы быта и сознания той далёкой поры.
В пьесе верховный жрец Жеривол грозится отомстить великому князю за смерть Ярополка:
Не могу се слишати, но отмстити мушу!
О бозы, помозете! Аще мои песны
Силни сут и могут что, да пройдут в безвестны
места, в дебри, в пещеры, в рекы, в бездны, в гробы,
В глубокия великой матеры утробы.
Подвигну мертвих, адских, воздушних и водних
Соберу духов, к тому зверей многородных
созову купно, прийдут змии страховидни,
Гади, смоки, полозы, скорпии, ехидны;
совлеку солнце з неба, помрачу светила,
День в нощ претворю: яве буде моя сила. (159–160)
Отзвуки волшебной сказки слышатся в проклятиях и угрозах Жеривола, тем более что в 3-м, 4-м, 5-м явлениях второго действия действительно появляются потусторонние силы, вызванные на помощь жрецом: Бес мира, Бес хули, Бес тела. Пародируя приемы фольклора, драматург глумится над жрецами и бесами, их усилия оказываются тщетными: Владимир после долгих раздумий и сомнений всё же решается на перемены. В пятом действии Мечислав и Храбрий силою заставляют самих же жрецов крушить идолов.
Решая проблему сатирического и комического изображения противников реформы, Феофан Прокопович обратился к дающему большие возможности источнику – нелитературному, т. е. к сниженной, часто просторечной, иногда с использованием жаргонизмов части русского народного языка. Истоки этого нужно искать в русской демократической сатире, в народном театре. В. Д. Кузьмина писала о связи русской рукописной драматургии XVIII в. со скоморошьей традицией на уровне поэтики и стиля. "Разнообразные интермедии (= интерлюдии) открывали доступ на школьную сцену элементам устной народной драмы, как и рукописная драматургия демократического театра; школьные интермедии были предшественниками национальной бытовой комедии".
Второе действие заканчивается пляскою, жрецы уверены в своём торжестве, Пиар радостно заявляет: "Нам прилично еще пред победою пети краснолично" (170). Жеривол приглашает для участия в "скакании" богов. Характерна ремарка: "Идолы со жрецами, поющими песнь, скачут" (170). Сравним с отрывком из грамоты в Белгород с текстом "первого" царского указа 1648 г. о скоморохах: "…а об Рождестве Христове и до Богоявленьева дня сходятся мужесково и женсково полу многие люди в бесовское сонмище по дьявольской прелести (не отсюда ли название женского образа Прелести в пьесе? – О.Б.), многое бесовское действо играют во всякий бесовские игры…".
Таким образом, наследуя скоморохам, Феофан Прокопович шёл от противного: официальная церковь пыталась как можно быстрее размежеваться с остатками язычества, скоморошества, для чего издавались царские и патриаршеские указы, усиливались (особенно во второй половине XVII в.) репрессии по искоренению этих остатков, а драматург сатирически высмеивал не столько канувшее в Лету, сколько современные ему обскурантизм и невежество, смыкая эти разновременные и как будто бы вообще разные явления, ставя их на один уровень. В этом проявился национальный, идущий от эпохи Ренессанса, чисто просветительский подход будущего сподвижника и идеолога Петра Великого к оценке событий. "Коль скоро упразднён средневековый культурный запрет на смех, – пишет А. М. Панченко, – то закономерно эмансипируется комизм. Сначала он воплощается в "развлекательных" интермедиях и интерлюдиях, но очень быстро преобразуется в сатиру. Следствием "реформы веселья" было творчество Антиоха Кантемира". Этому быстрому преобразованию, несомненно, способствовало творчество Феофана Прокоповича, явившегося "буфером", переходным моментом в русской культуре, общественной мысли, но эта переходность не означала отсутствия своей системы ценностных установок. В этом нам и видится заслуга предклассицизма.
Нельзя снимать вопрос о возможном знакомстве Феофана Прокоповича с фольклорными жанрами, посвящёнными князю Владимиру, ибо в начале XVIII в. фольклорные, библейские, мифологические и т. п. сюжеты входили в число равноправных исторических источников при создании произведений.
В разработке образа Владимира несомненна опора Феофана Прокоповича и на "фольклорного" Владимира. Что же представляет собою Владимир в русском фольклоре?
В. Я. Пропп считает, что "идеализированный Владимир русского эпоса есть явление закономерное", при этом "высокий образ Владимира – более древний образ, сниженный образ принадлежит более поздним векам обостренной классовой борьбы".