Если первый период является приступом, согласно риторике, то второй период содержит развитие темы: задаётся как будто бы сугубо риторический вопрос: "Кого лишилися?", и ровно половину "Слова" составляет ответ в излюбленной для Феофана Прокоповича манере – с обилием исторических и библейских имён: Пётр – Самсон, Иафет, Моисей, Соломон, Давид и Константин. Раскрытие каждой из метафор основано на антитезе в каждом из этих имён. Работает антитеза "ныне – прежде", "было – стало", прошлое и настоящее времена выставлены именно в риторическую позицию, причём сделано это действительно с риторическим блеском (кстати, именно это словосочетание применительно к проповедям Феофана Прокоповича употребил Э. Винтер). Здесь сказались именно универсальность и законченность риторики, т. к. система словесных построений определяет само движение и само событие во времени. Произошла некая сшибка фабульного и сюжетного времён, т. е. времени, не контролируемого автором, и времени, затраченного на чтение или, в данном случае, на произнесение "Слова". Таким образом, можно сделать вывод о том, что художественное время в ораторской прозе (в данном случае в "Слове" Феофана Прокоповича) контролируется весьма строго. В связи с библейскими и историческими именами в "Слово" вторгается историческое время. Сознание реципиента при упоминании каждого из этих имён должно было, по замыслу оратора, неким образом переключаться на Петра, на его деяния, олицетворяя: Самсон – силу "каменную адамантову", Иафет – флот, победы морские, Моисей – "законы и уставы", Соломон – смысл и мудрость, Давид и Константин – церковь и Синод. И вновь необходимо отметить, что время историческое, прошлое, и время настоящее даны вне эволюции, в жёстко зафиксированном состоянии.
Третий период построен на обращении к "слышателям" – к россиянам. Оратор фиксирует психологическое состояние своё и "слышателей": "печаль, жалость, стенание" побуждают его к краткому слову. Замечательно сошлись два времени: глаголы прошедшего времени ("оставил, сделал") являются некими единоначатиями в этом периоде, однако, фиксирующими состояние России на момент смерти Петра, т. е. указывается реально настоящее время, являющееся залогом будущего: "Какову он Россию свою зделал, такова и будет: зделал добрым любимою, любимой и будет; зделал врагом страшною, страшная и будет; зделал на весь мир славною, славная и быть не перестанет" (128). Вновь создаётся риторическая парадигма, характеризующая соотношение реальности и её изображение в риторическом произведении. Грамматически оформлены время прошедшее и время будущее, хотя фиксируют они весь ужас и трагизм времени настоящего – смерть Петра.
Анализируя временную организацию данного "слова", мы пытаемся реконструировать риторический эстетический код в жанре ораторской прозы. Т. Е. Автухович не совсем права, считая, что наиболее адекватно риторическая модель выражена в жанре стихотворной сатиры и в жанре русской оды. Полагаем, что риторический код наиболее полно реализовался как раз в ораторской прозе, где воистину максимально приближены к ситуации непосредственного общения автор и реципиент (слушатель, читатель).
Четвёртый период – некая константа настоящего, что отражено глаголами "видим, надеемся" и т. п. – в связи с образом "милостивейшей и самодержавнейшей государыни нашей, великой героини, и монархини, и матери всероссийской" (128). За много лет до программной оды М. В. Ломоносова "На день восшествия на престол императрицы Елисаветы Петровны" (1747) Феофан Прокопович даёт психологическую установку Екатерине I на продолжение дел Петра Великого: "мир весь свидетель есть, что женская плоть не мешает тебе быть подобной Петру Великому" (128). И если у Ломоносова дела Петровы должна продолжить его "дщерь", то у Феофана Прокоповича – его "помощница", "ложа его сообщница" и "короны, и державы, и престола наследница". Жёсткость организации настоящего времени диктовалась, как известно, суровой реальностью: шла жесточайшая закулисная борьба между сторонниками Петра и его противниками за власть, Феофан Прокопович – сам "птенец гнезда Петрова" – отчётливо понимал, что поражение Екатерины I поставит в крайне затруднительное положение всё бывшее окружение Петра и его реформы.
Заключение проповеди составляет пятый период в организации хроноса "слова". Искусный оратор убеждает в том, что "не весь Пётр отошёл от нас" (129). Сугубо риторическим приёмом является в концовке "слова" обращение к Богу и к России: "Но, о Россие, видя кто и каковы тебе оставил, виждь и какову оставил тебе" (129). Хитрый Феофан этой мудрёной фразой уравнивает Россию и Екатерину, утверждая вновь законность прав последней на Россию. Для риторической культуры Петровской эпохи "слово на погребение Петра Великого", на наш взгляд, является верхом мастерства и изощрённости: всё продумано и скомпоновано предельно удачно, умно. Недаром современники утверждали, что краткое "слово" Феофана не единожды прерывалось обильными стенаниями и воплями, длящимися иногда до получасу: "Вопль и рыдание сие перешло к вне церкви стоящим, и казалось, что самые стены церкви и валы крепости возревели". Определяющую роль в данной словесной конструкции сыграло, на наш взгляд, время, организованное по законам риторик и.
Анализируя "слова" и "речи" Прокоповича, Т. Е. Автухович справедливо считает, что "эволюция жанра проповеди продолжается в Петербурге, где в выступлениях Феофана, посвящённых общественно-политическим проблемам, разрабатывается новая эстетическая теория" (курсив наш – О.Б.). Исследовательница на примере ораторской прозы отстаивает свой тезис о всё ещё значительном влиянии на Феофана-художника эстетики барокко. Фактически же новая эстетическая теория Феофана Прокоповича была связана с новым литературным направлением и художественным методом – классицизмом, причём это нашло отражение не только в его, так сказать, светских проповедях, но и в сугубо церковных. Точнее сказать, эти определения всё меньше "работают" в петербургский период: и по содержанию, и по форме "слова" и "речи" Феофана Прокоповича всё более напоминают высокую оду классицизма, но в прозе, а некоторые из них (например, "Слово на погребение Петра Великого") становятся почти стихами в прозе. Ю. Ф. Самарин же утверждал, что "художественный элемент в проповедях Феофана Прокоповича мало развит". Суждение более чем спорное.
* * *
16 мая 1727 г. в Петропавловском соборе Петербурга Феофан Прокопович произнёс "Слово на погребение Екатерины Алексеевны" (II, 193–201). "Слово" исполнено скорби: "Не отерли слез" ещё от смерти Петра, "одна рана не исцелена, а другая явилася" – "лишилися и Екатерины" (II, 193), "Остави нас отечества отец, остави и общая матери наша" (II, 194). Вновь, как и в предшествующих "словах", он подчёркивает соответствие Екатерины Петру как продолжательнице его дел: "Делал архитектурных и манифактурных, и прочих искусств заводы Петр, делала и Екатерина; вводил в подданных своих благонравие и честное обхождение Петр, вводила и Екатерина; шествовал в военныя походы Петр, шествовала и Екатерина" (II, 197).
Оратору трудно было говорить о каких-либо самостоятельных делах Екатерины как самодержицы (повторимся, что в её царствование всем управлял светлейший – Меншиков), поэтому он говорит о её милосердии, милости к вдовам и сиротам, нищим и больным, монастырям, поэтому звучит, безусловно, как "вынужденный приём" (термин Н. Д. Кочетковой) похвала: "тако соцарствовала Петру великому" (II, 198).
Интересно подан мотив скорби, "туги", печали по любимому супругу Екатерины как женщины (II, 195). Высоко поэтично и лирично звучит этот мотив стенающей и скорбящей "вдовицы". На наш взгляд, его истоки следует искать в древнерусской литературе и фольклоре, где жанр плача получил блестящее художественное воплощение. Однако, по Феофану Прокоповичу, Екатерина нашла в себе силы не только не забыть о своём высоком "долженстве", "но и чудное во всем показала тщание" (II, 196). Феофан Прокопович, как позднее и все одописцы, выдаёт, безусловно, желаемое за действительное.
В финале своего "слова" Феофан с надеждой взирает на нового императора – Петра II, сравнивая его с "прекрасным и всех очи веселящим цветом", который и в "лютую зиму" позволяет ожидать "изрядную весну благополучия нашего" (II, 200). Правда, вслед за этой пышной метафорой оратор выражает надежду на то, что "приставники" Петра II наставят его "на путь истины и правды", чтобы он стал достойным преемником Петра I (II, 201).
Как известно, эти наставления Феофана остались втуне, Долгорукие, Голицыны, Остерман, победив партию Меншикова, привели к гибели малолетнего императора.
И в первой "речи", посвящённой коронации юного императора, и в двух последующих – в "Слове в день рождения Петра Втораго" (1727) и "Речь к Петру Второму говоренной от малых отроков" (1728) – оратор нарисовал обширную программу действий для императора с акцентом на то, что он – внук Петра I.
"При Петре II Феофан стремился взять на себя роль мудрого наставника, почтительного к царской особе, но позволяющего себе дать некоторые полезные советы юному государю".
"Слово в день рождения Петра Втораго" (1727) начинается традиционно для Феофана: радость и веселье наполняют сердца "слышателей". Своё "слово" он расценивает как предназначенное для "насыщения духа" (II, 204). Интересно, что впервые в публикации "слова" оно разбито на части, первая (прямо на полях написано) – "предисловие (II, 203–204), вторая часть опять на полях помечена: "О чём будет слово" (II, 204–206), третья – "Толкуется, что есть царство Божие" (II, 206–208). Далее опять почему-то под цифрой 1 – "Сказание, что есть царство Божие" (II, 208–210), далее под цифрой 4 – "Чего ради искати надлежит царствие Божие прежде всех, и яко то есть конечная вина жизни нашея" (II, 210–212). Затем опять под арабскими цифрами 1, 2, 3, 4, 5 (видимо нумерация к четвёртой части) идут заголовки на полях: "Поощрение от попечений житейских", "От образа христиан первых" и т. д. (II, 212–218) и заключение под римской цифрой "пять".
"Речь" носит просветительский (мы бы сказали, сначала церковно-просветительский, а затем житейско-просветительский) характер. Понимая, что перед ним отрок, Феофан рассказывает ему, что есть царствие Божие, правда Божия, что есть цель жизни, размышляет о временном и вечном, о спасении души. Пожалуй, наиболее занимательным в "слове" является огромное количество вопросов с нагнетанием одного на другой: вопросы "куды же?", "что же делать для спасения души?", "для чего ты родился?" (II, 215, 216). Феофан стремится не только нарисовать перспективу жизни, но и нацелить отрока и "слышателей" на её осмысление. Традиция перебивки риторических периодов вопросами идёт от античности. Проповедник рисует жизнь некоего человека от рождения до смерти, перебивая каждый этап в его жизни вопросом "а после?", причём эти вопросы задаёт некий наставник (как в диатрибе античной), идёт диалог, например: "Награждением обогащен куплю вотчины, домы построю, пойму в жену честную и богатую девицу: всё хорошо, а после? даст Бог нам дети, которыя нам будут и великая утеха, и немалая защита: может и то ститися, а после?…" (II, 216–217). Наставник этими вопросами, а потом комментариями своими подводит отрока к необходимости думать о вечном уже сейчас, резюме этой диалогической вставки, неких прений между наставником и отроком: "Сим словом оный юноша поражен тако исправился" (II, 217). Мы уже отмечали драматургический характер некоторых "слов" и "речей" Феофана, но в этом "слове" налицо его драматизация: конструкция диалога, разговора (да ещё так приземлённого!), конечно, должна была, по замыслу оратора, оживить "слово". Учительская функция проповедника налицо.
В заключение он просит Бога даровать мудрость монарху, победительную силу, изобильное "миротишие" (II, 219) – так, как это всё было у Соломона, Константина, у великих князей киевских, а также у Романовых – Михаила, Алексея, Петра.
"Речь Петру второму говоренная от малых отроков на приход в Новгород" (II, 221–222) произнесена 11 января 1728 г. в Новгороде. "Речь" говорится от имени детей, которые счастливы видеть юного императора в Великом Новграде. Здесь Феофан вновь прибегает к литературному приёму – "речи от имени кого-либо", как это было в 1717 г., то же самое и в "речах", посвящённых Петру II на пришествие его в Москву от 4 февраля 1728 г. – от духовного чина поздравление (речь тоже на одной странице). "Речь" содержит выражение счастья от лицезрения Петра Второго, автор видит в нём Петра Великого и т. п. (II, 223–224).
В "речи", которой Феофан в Успенском соборе Кремля от имени всех чинов поздравил Петра II с коронаций (II, 225–227) вновь повторяется цитата: "Сынове Сиони радуются о царе своем" (II, 226). Феофан говорит о больших трудах и большом попечении, которые налагаются на юного императора Богом. Среди прочих многих пожеланий – "мир" и "тишина" (II, 227).
Задолго до М. В. Ломоносова Феофан Прокопович актуализировал в русской словесности эти понятия, наполнив их и философским, и политическим смыслом.
"Слово в день святых апостол Петра и Павла" (1728) посвящено сугубо богословским темам (II, 229–256). Феофан говорит о христианском подвиге Петра и Павла как апостолов, ближайших сподвижников Христа. И только в заключение Феофан Прокопович обращается к Петру II, т. к. именно в этот день у него было тезоименитство, и опять в комплиментарном тоне расхваливает его "мужеский" разум, незлобие, кротость и природную ко всем милость (II, 255). Среди предков его видит великого Владимира I (II, 256).