Феофан подводит своему обширному историческому экскурсу резюме о "вредительном многоначалии" и о "мо-наршеском правительстве", "коль здравое нам правительство монаршеское" (III, 210). Правление Анны Иоанновны он считает достойным продолжением деяний Петра, её – его наследницей (III, 212). Прибегая к приёму повтора (повторяется глагол "посмотрим"), оратор призывает с птичьего полёта посмотреть на все "грады" (города), на все "страны" (стороны) России. Нельзя не заметить, что здесь Феофан опять выдаёт желаемое за действительное: Россия, по его мнению, находится "в лучшем и безопаснейшем от прежняго состоянии, когда варварство исчезает, хищения и разбои на суде праведно обличаются, и воровство во всяком месте искореняется, а наука воинская поощряется, и заводятся изрядныя художества" (III, 212).
Обращаясь к "слышателям", он молит Бога отвратить перемены. Желает долголетия и собственного благополучия самодержице Российской. Феофан нарочито не замечает всех последствий уже наступившей "бироновщины", торжества "слова и дела" (тайной канцелярии), засилья немцев и т. д. Являясь сыном своего века, Феофан желал всеми силами удержаться на плаву, угодить и Анне Иоанновне, и Бирону, но "дорого обходилась его душе и телу избранная им когда-то суетная жизнь".
"Слова" и "речи" тускнели, уже не было того полёта мысли, тех фейерверков острот, полемики с врагами или оппонентами, которыми ранее так славились его ораторские выступления. Он боялся актуализировать "слова" и "речи" 1730-х гг., потому что, судя по воспоминаниям современников, после смерти своего благодетеля и защитника Петра Великого постоянно находился в тайной канцелярии то обвинителем, то обвиняемым.
Непосредственно Анне Иоанновне посвящены ещё две "речи" Феофана Прокоповича – "Слово в день тезоименитства Анны Иоанновны" (1731) и "Речь на пришествие в Новгород Анны Иоанновны" (1732).
Первая из них имеет богословский характер, лишь в финале Феофан использует художественный приём, проводя параллель между святой Анной и Анной Иоанновной (III, 71).
Вторая "речь" начинается с обращения архиепископа Новгородского Феофана Прокоповича к императрице, оратор утверждает: "Скудоумен и не чувствен" тот, кто не радуется приходу в "сей град" государыни (III, 141).
Феофан говорит далее о непростой и славной истории Великого Новгорода, вспоминает и татарское иго, и невзгоды, полученные Новгородом от "Московския империя". И в самом Новгороде были "многия смуты, мятежи, нестроения и кровопролития" (III, 143). И не столько государыню поздравляет с тем, что она прибыла в город, сколько самих себя, удостоенных такой чести; от имени всех новгородцев клянётся в любви сыновней к Анне Иоанновне и просит, чтобы она благосклонной была к своим подданным (III, 143–144).
Остальные "речи" Феофана Прокоповича последних лет жизни в основном имеют либо богословский характер, либо написаны по поводу различных событий 1730-х годов. Мощь ораторского слова Феофана Прокоповича явно угасает. Рассмотрим некоторые из этих "речей".
"Слову в день страстей Христовых" (1730) предпослан большой эпиграф из Евангелия от Иоанна – о мире и о жизни в миру: "Тако возлюби Бог мир" (III, 33). Далее тема эпиграфа разворачивается в тексте проповеди: Феофан Прокопович трактует понятия "мир" и "любовь", много говорит о прощении и любви к ближнему, особенно, когда это прощение исходит от монарха (III, 40–41).
"Слово на новый 1733 год" открывается нетрадиционно, оратор вспомнил смешной пример о том, "что некогда в некоем димократическом государстве сделалось" (III, 163): убогий шляхтич на заседании сейма уснул, вдруг громкий "отрицательный" голос его разбудил, шляхтич стал сам шуметь, не понимая сути происходившего.
Это открытый сатирический выпад Феофана в адрес дворянской демократии, царившей в Польше, намёк на государственные и придворные интриги в преддверии смерти Августа (и Польшу, и её демократию Феофан не любил; и у России были весьма сложные отношения с этой страной).
Аналогию Феофан Прокопович проводит с теми, кто празднует новый год, но не понимает существа этого праздника. Обращаясь к "слышателям", Феофан объясняет, чем обусловлена радость: да, год прошёл, Бог уберёг "от многих бед, и сохранил целых и здравых" (III, 164). Феофан рассуждает как философ о быстротечности жизни: "Текут, и истекут скоро лета наши" (III, 164), "грядет же глубокая, непременная, и конца неимущая вечность; но какова кому будет? О помысла страшнаго!" (III, 165).
Подобные эсхатологические рассуждения были и в "речи" на встречу нового 1725 г. – тоже о начале и конце, о вечности. Эта вечная тема. И в XVIII в., в эпоху Просвещения, она по-прежнему была актуальна, примечательно, что на философский уровень её поднял в России именно Феофан Прокопович.
В. М. Ничик считает, что истолкование проблем пространства, времени, истины и других философских категорий у Феофана Прокоповича было деистическим. Он вполне сознавал бесконечность времени и пространства, уподоблял время течению реки, в связи с этим у него рождаются лирические настроения грусти (III, 166). Затем он говорит об истории летоисчисления: как оно велось у римлян, у византийцев. Прокопович отстаивает идею нового летоисчисления, призывает "с радостию праздновать" новый год 1-го января (III, 170–171).
"Слово" обрывается рассуждением о вечности: "О вечность, краткое словце, но дело ужасное! о вечность" (III, 173).
Тема смерти развивается и в "Слове на погребение Екатерины Иоанновны" (1734). В связи с тем, что усопшая была родной сестрой императрицы, Феофан, видимо, вынужден был говорить надгробное "слово". Начинает он его с развития темы суеты и смертности (III, 217–218). В связи с этим он анализирует учения стоиков, эпикурейцев и неких "баснотворцев" (III, 218). К "баснотворцам" относит "еллинские", магометанские и "прочие скаски" (III, 219). Истинным он считает в отношении смерти только учение Христа. Затем он рассказывает об усопшей, называет её "ироиней" (III, 221). Оратор сочувствует её нелёгкой жизни, это сочувствие было понятно всем присутствующим, все знали о злоключениях несчастной герцогини Мекленбургской. "Слово" насыщено многочисленными цитатами из Евангелия и Библии и их объяснениями. В публикации С. Ф. Наковальнина "слово" не окончено, обрывается многоточием (III, 232).
Резко выделяется среди "речей" 1730-х гг. "Слово торжественное о взятии города Гданска" (1734), которое было произнесено 8 июля 1734 г. в Петропавловском соборе в присутствии Анны Иоанновны.
Феофан поёт славу России и государыне за то, что Бог вновь послал победу (III, 233). Взятие российским оружием Гданска он уподобляет тому, как израильские силы овладели городом Гайским, обыгрывает и в эпиграфе, и в приступе слова библейский эпизод (III, 234). Феофан развивает в "слове" мотивы чести и корысти, пользы и славы, затем рассуждает о честном и полезном мире, последовавшем за долголетней "свейской войной": "Пришла веселая тишина, которая нас около двенадесяти лет тешила, и никаких от оной стороны ветров и громов не бывало" (III, 235).
Затем оратор говорит, не называя его, о Станиславе Лещинском и о том вреде, который он принёс с собой, поскольку Лещинский попытался за польский престол "дратися" (III, 236). Феофан ехидно замечает, что "праведно низверженный, и аки бы убиенный" силою Петра, претендент вновь стал искать власти (III, 236). Политику Лещинского и его окружения Феофан называет "неистовством", "вероломством и безстудством" (III, 237), тем более что Польша и Россия при Августе находились в союзном договоре: Феофан даже перечисляет то, что клятвенно обещали друг другу стороны (III, 237).
В "слове" чувствуется прежний Феофан-оратор, яркий, темпераментный. Он буквально накинулся с политическими остротами и сатирой на поляков. Сатирический смысл имеют риторические вопросы – один острее другого: "Из чего вам сие беснование о друзи? Куды ушла память ваша? Откуду припало вам забвение предивнаго милосердия Петра Великаго?.. Где совесть? Где стыд?" (III, 237). Разгоревшуюся войну оратор объясняет "безмерной злобой", которая ослепила поляков (III, 238).
Феофан-политик очень чётко расставил в "речи" политические акценты, определив польских союзников, расстановку сил в Европе, все дипломатические ухищрения того времени (III, 238–239). Даже психологию противника он разгадал: "Будто бы сила российская с Петром великим умерла, все уже упущено, нет ни храбрости, ни учения, русский солдат и артикулы воинския позабыл" (III, 240). Оратор замечает, что такое мнение имеет под собой основание, но говорит об этом вскользь, тему не развивает, т. к. пришлось бы задеть не только времена правления Екатерины I и Петра II, но и Анны Иоанновны, при которых русские армия и флот находились в запустении, в загоне. Как бы спохватившись, он тут же делает реверанс в сторону "помазанницы Анны", с восшествием на престол которой все домыслы врагов оказались "лживыми" (III, 240). В соответствии с панегирической традицией, Феофан, восхваляя мудрость самодержицы, одной ей в основном приписывает победу под Гданьском.
Используя приём кольцевой композиции, Прокопович заканчивает "речь" возвращением к эпиграфу и параллели "Гайский град – град Гданский" (III, 241). Оратор торжествует: "Познают отселе ругатели наши, что меч руский не притупился, научатся, как небезбедное дело льва спящаго будити" (III, 241).
В заключение он вновь обращается с поздравлением с победой к самодержавнейшей императрице (III, 242–243).
"Слово на освящении новосозданной церкви в зимнем доме" (1735), видимо, последняя или одна из последних речей Феофана, проповеданная им 19 октября 1735 г. в Санкт-Петербурге. В "великолепном доме" "прекрасный дом Божий, дом молитвы построити изволила", – обращаясь к самодержице, говорит Феофан (III, 244).
Мотив дела и здесь важен для оратора – "дело не менее полезное, как миловидное и красное" (III, 244). Он называет это здание чудным "феатром благочестия" (III, 244). Это не только украшение столицы, царского дворца, но и "всего отечества нашего" (III, 245). Ссылаясь на библейские образы, Феофан пишет, что это дело "богоугодное". Во времена гонения на христиан их молитвенные дома находились даже в погребах, вертепах, темницах, но даже там слово учителя доходило до христиан. И далее он развивает исторические параллели (III, 245–247).
Храмовое зодчество, по Феофану, имеет долгую, многотрудную историю (III, 248–249), поэтому естественно, что "огнь желания жизни вечной и прямого к Богу любления в сердцах" верующих нужно разжигать, а делать это необходимо в Божьем доме, т. е. в церкви (III, 249).
Феофан ставит ещё одну проблему в конце этого "слова": не только об эстетике, но и об этике христианской – не только, где читать, но и как читать деяния апостольские, Евангелие и другие церковные книги. Кстати, он не раз говорил об этом, в том числе и в "Духовном регламенте". Он требует простоты при совершении обрядов – священнику "вопить" "вопли" не следует, а прихожане слушают проповедь "кротко, тихо, смиренно" (III, 251). Заканчивается "слово" вновь обращением к всероссийской монархине с благодарностью за сооружение храма Божьего и других строений (III, 252).
Можно согласиться с Ю. Ф. Самариным, что "царствование Петрово было лучшим временем в его (Феофана Прокоповича. – О.Б.) поприще как оратора; в присутствии Петра раскрывалось его дарование во всей полноте. Позднейшие произведения Феофана очень важны как исторические памятники; но они не прибавляют ни одной черты к его характеристике как оратора, до конца своей жизни он был верен самому себе, повторял те же самые начала, применяя их к обстоятельствам, служа постоянно делу преобразования".
Диалог Феофана Прокоповича и Петра I, развивавшийся на протяжении двадцатилетия, отличался искренностью с обеих сторон, что будет утрачено во времена правления Анны Иоанновны, когда проявится "умение Феофана хвалить государя за его заслуги не действительные, а воображаемые". Диалог двух выдающихся государственных деятелей первой трети XVIII в., так много способствовавший укреплению культуры, прогресса в России, со смертью Петра I закончится: он перестанет вестись "на равных" (не в политическом, конечно, смысле). Светская власть, победив окончательно и бесповоротно, перестанет нуждаться в диалоге как форме взаимоотношения двух политических институтов, двух культур – светской и церковной.
Контрольные вопросы
1. Чему была посвящена первая петербургская "речь" Феофана Прокоповича. Каково её жанровое своеобразие?
2. Какие "речи" (авторы, название) созданы в Петровскую эпоху и произнесены "от имени" кого-либо? В чём их своеобразие?
3. Как в "речах" Феофана Прокоповича петербургского периода проявляется связь их содержания с действительностью?
4. Какие проблемы поднимает Феофан Прокопович в "Слове о власти и чести царской"? В чём её художественное своеобразие?
5. В каких "речах" и как Феофан Прокопович рассматривает проблему войны и мира?
6. Какая "речь" петербургского периода посвящена Феофаном Прокоповичем Потавской победе? В чём идейно-художественное своеобразие этой "речи"?
7. Дайте характеристику ораторской прозы Гавриила Бужинского.
8. Какие ораторские произведения Феофана Прокоповича посвящены Северной войне (войне со шведами)? Каково идейно-художественное своеобразие этих произведений?
9. Как в ораторской прозе Феофана Прокоповича создаётся образ Санкт-Петербурга? Каков идейный смысл этого образа?
10. Как в ораторской прозе Феофана Прокоповича создаётся образ Петра I?
11. В чём своеобразие "слов" и "речей" Феофана Прокоповича 1730-х годов?
Заключение
Творчество Феофана Прокоповича – теолога, крупнейшего государственного и церковного деятеля, философа-просветителя, художника – выразило все сложнейшие перипетии бурного времени, названного Петровской эпохой, более того, и сам Феофан Прокопович, и всё содеянное им не только связаны неразрывными узами с эпохой, но и явились её порождением.
Идеология абсолютизма, сформировавшегося в правление Петра I, диктовала и обусловливала определённые эстетические воззрения художников эпохи. Прокопович же – тенденциозно настроенный, совершенно убеждённый сторонник абсолютистской монархии, более того – идеолог петровского времени. Он поддерживал и развивал то направление, идейные и эстетические основы которого строго соответствовали духу эпохи преобразований. Другое дело, что Феофан Прокопович, наверное, знал искусство барокко (так же как и античность, эпоху Возрождения), которое, в свою очередь, так или иначе воздействовало на него, оставив определённый след в его поэтике.
Основополагающие эстетические признаки предклассицизма в "неотшлифованном", "сыром" виде сформированы именно Феофаном Прокоповичем. Взаимоотношения искусства и действительности строятся на базе рационализма. Весьма осознанно, в духе передовых идей времени ставится и разрешается вопрос о специфике художественного творчества: проблема правдоподобия, вопросы типизации, значение вымысла, понятие подражания и т. п. Строгая градация жанров, требование единства времени и действия, попытка разработки учения о трёх стилях – вот опорные моменты теоретических работ Феофана Прокоповича, создавшие базу зарождающемуся новому литературному направлению – классицизму. Немаловажным является требование Феофана Прокоповича обращаться в поисках поэтических образцов к античности и эпохе Возрождения. Поэт, художник, по Феофану Прокоповичу, – человек, стоящий на службе у государства. Наконец, сформированный Феофаном политический идеал – культ государства, основанного на началах разума, и прославление просвещённой монархии – идейная квинтэссенция кодекса классицистов, из чего следовало правило: восхваляя героя, ставить его в пример прочим. Дидактичность искусства – характерная черта эстетики Феофана Прокоповича.
Обращение к отечественной истории, к сюжетам летописей, древнейших историко-литературных памятников стало, начиная с Феофана Прокоповича, постоянным в русской драматургии, что явилось результатом подъёма национального русского самосознания. Феофан Прокопович и все его в этом начинании последователи гордились трудным, но славным прошлым нашего отечества, стремились утвердить его в исторической памяти народа, столь мощно о себе заявлявшего в "осьмнадцатом" столетии. Трагедокомедия "Владимир" стоит у истоков жанра русской исторической драматургии, в первую очередь классицистической, что тщательно изложено в монографии В. А. Бочкарёва. Таким образом, предтечей светской исторической драмы на национальном материале была пьеса Феофана Прокоповича "Владимир".
Пьеса, "Разговоры…" Феофана Прокоповича полностью отвечали запросам эпохи: через актуализацию тем, идей, образов, систему политических аллюзий драматург добивался созвучия своих произведений со временем, жил и творил в нём и ради него, что явится непременным условием и драматургии классицизма, поэтому, может быть, не случайно то обстоятельство, что именно трагедия станет ведущим жанром русской литературы второй половины XVIII в.
Резкое обмирщение жанра, стремление и умение изобразить смех во всех его модификациях, столь присущие драматургическому наследию Феофана Прокоповича, несомненно повлияли на рождение русской комедии: генетически, типологически комедии А. П. Сумарокова связаны с комической стороной "Владимира" и "Разговоров…".
Тема просвещённого монарха – ведущая тема русского классицизма, всей русской драматургии XVIII в. – была впервые столь мощно заявлена "Владимиром": действительно, "трагедокомедия начинает собой ряд "идеологических" пьес".