Было бы ошибкой, однако, сравнивать беллетристику с изящной словесностью. У каждого вида творчества, как сказано, свои цели, свои пути их достижения, свои способы воздействия на читателя. В изящной словесности у художественного образа преобладают функции исследовательские, в беллетристике – иллюстративные.
Было время, когда в библиотеках стояли очереди за романом А. Коптяевой "Иван Иванович". Записываться следовало чуть ли не за месяц. Прошли годы. Сменились читательские привязанности. Взошла звезда Ю. Германа, его трилогия имела ошеломляющий успех. Миновал и он. Аналогична судьба совсем недавно прогремевших "Детей Арбата" А. Рыбакова.
Каково будущее этих и подобных им книг? Те из них, что обладают незаурядными художественными достоинствами, имеют шанс на аналогичном витке истории общества вновь оказаться в фокусе читательского внимания. Остальные, послужив своему времени, навечно канут в Лету. Говоря о художественных достоинствах, следует иметь ввиду не только красоты стиля (вообще формы), а и объект изображения.
Цель изящной словесности – исследование внутреннего мира человека, его души. Для этого писатель обращается к изучению многочисленных связей личности ("сцеплений", как называл их Л.Н. Толстой), с окружающим миром. Художник подвергает анализу обстоятельства бытия своего героя, его занятия, интересы, ценности. При этом наблюдения и выводы беллетриста связаны по преимуществу с конкретным историческим временем и с конкретными историческими обстоятельствами. Увидеть и показать общечеловеческий смысл описываемого он затрудняется или не ставит перед собой такой цели. Произведения А. Коптяевой, Ю. Германа, А. Рыбакова были насущно необходимы текущему дню, в котором они жили. В них высвечены узловые проблемы, человеческие типы, определяющие течение и смысл жизни их времени. Но время ушло, и они ушли вместе с ним.
У рассматриваемой проблемы есть еще один аспект – многообразие читательских индивидуальностей. Изящная словесность, как правило, требует высокой читательской культуры, беллетристика доступна всем: "Вы говорите, что в последнее время заметно было в публике равнодушие к поэзии и охота к романам и повестям и тому подобному Но поэзия не всегда ли есть наслаждение малого числа избранных, между тем как повести и романы читаются всеми и везде?" А.С. Пушкин противопоставляет здесь изящную словесность и беллетристику, исходя из состояния русской литературы своего времени. Но именно ему принадлежит заслуга создания таких повестей и романов, какие по праву могут быть названы лучшими образцами изящной словесности.
В наследии А.П. Чехова встречается немало интересных мыслей о взаимоотношениях писателя и читателя: "Иногда бывает: идёшь мимо буфета III класса, видишь холодную, давно жареную рыбу и равнодушно думаешь: кому нужна эта неаппетитная рыба? Между тем, несомненно, эта рыба нужна и её едят, и есть люди, которые находят её вкусной. То же самое можно сказать о произведениях Баранцевича. Это буржуазный писатель, пишущий для чистой публики, ездящей в III классе. Для этой публики Толстой и Тургенев слишком роскошны, аристократичны, немножко чужды и неудобоваримы. Публика, которая с наслаждением ест солонину с хреном и не признает артишоков и спаржи. Станьте на её точку зрения, вообразите серый, скучный двор, интеллигентных дам, похожих на кухарок, запах керосинки, скудость интересов и вкусов – и вы поймете Баранцевича и его читателей".
Мировой литературный процесс развивается неравномерно. В какие-то периоды одно за другим являются читателю произведения высокого искусства, другое время рождает преимущественно беллетристику, третье – публицистику. Но это не основание для квалификации одного времени как эпохи расцвета искусства, а другого – как его падения. Хорошая честная беллетристика, умная острая публицистика – это тоже искусство достаточно высокое. Для нашего времени главное в другом. Культурологический по преимуществу подход к изучению литературы, лежащий в основе целого ряда современных методик, значительно сужает её возможности, обедняет восприятие. Художественная литература, о какой бы её разновидности ни шла речь, прежде всего и главным образом должна восприниматься и оцениваться как явление искусства.
Читающие и читатели
Поэту П.А. Вяземскому (1792–1880), несмотря на то, что число грамотных в России в его время было ничтожно, принадлежит интересное наблюдение: "Публика делится на два разряда, а именно читающих и читателей. Тут почти та же разница, что между пишущими и писателями. Нечего и говорить, что в том и в другом случае большинство на стороне первых".
В XX веке, когда читать научились практически все, различать чтение просто текстов и текстов художественных стало очевидной необходимостью. Принципиальное различие этих "чтений" обнаруживается при сравнении процессов, протекающих в сознании читателя и читающего. Получая и осмысляя необходимую информацию, читающий откладывает её до востребования в кладовую своей памяти. Читатель же с помощью воображения, фантазии, интуиции воссоздает и хранит в своем сознании художественный мир писателя, становясь таким образом его сотворцом, соавтором.
Лев Николаевич Толстой был убежден, что формирование основных нравственно-психологических особенностей личности человека завершается на пятом году его жизни. В дальнейшем происходят главным образом количественные изменения. Но и в том, и в другом процессе он высочайшим образом ценил роль художественного слова как письменного, так и устного. Писатель хорошо понимал, что чтение-восприятие "Войны и мира" или "Воскресения" потребует особых навыков, высокой культуры, жизненного опыта. Поэтому среди его сочинений важное место принадлежит рассказам и повестям, рассчитанным на разные возрасты и разные уровни интеллектуального и эстетического развития. Они вошли в его "Азбуку", состоящую из "Четырех русских книг для чтения", и "Новую азбуку", а также в цикл так называемых "народных рассказов". Один из них – "Чем люди живы" – через сто лет перевернул душу персонажа романа А. Солженицына "Раковый корпус". Нужно очень пожалеть о том, что XX век недооценил эту часть художественного наследия великого человека и великого писателя.
Таким виделся естественный порядок вещей. Чтение художественной литературы было и остается одним из любимейших увлечений русской интеллигенции, непременной частью её духовной жизни. Но к концу XX века положение художественной литературы в России существенно изменилось. В марте 1999 года группа депутатов Государственной думы внесла предложение об изъятии литературы из школьной программы – за ненадобностью. Кто-то возмутился: деятели культуры во главе с академиком Д.С. Лихачевым выступили в печати с доказательствами абсурдности депутатских инвектив. Кому-то эта акция напомнила давнюю попытку футуристов "бросить Пушкина, Толстого, Достоевского с Парохода современности". Но когда эмоции угасли, обнаружилось, что в некоторых доводах депутатов всё-таки был свой резон. Преподавание литературы в большинстве школ оставляет желать лучшего. Это признают многие, учителя и ученики – в первую очередь. Художественная литература – единственный вид искусства, с которым школьник постоянно общается на протяжении 10–11 лет. И каких лет! Придя к учителю ребёнком, он расстается с ним взрослым человеком. Литература должна принимать самое активное участие в формировании личности, её нравственно-эстетических принципов. Принимает ли?
На положение литературы в школе самое непосредственное влияние оказывает культурная жизнь в семье и в стране. В свою очередь, могут играть роль особенности текущего литературного процесса, отношение к классике, место телевидения и других подобных развлечений.
В своё время, когда главным общим делом России было объявлено строительство социализма и следовало догнать и перегнать капиталистические страны, литературе предложили "занять своё место в рабочем строю". Подобное решение имело тяжелые последствия. Скажем здесь только о том, что таким образом писатель лишался внутренней свободы, без которой деятельность в искусстве невозможна. Но многовековой опыт развития мирового искусства и литературы игнорировался. Основным критерием оценки художественного произведения становилось его соответствие указаниям партии и правительства.
С начала 30-х годов литература начала на глазах терять свою привлекательность. Сужались тематические рамки, потому что строительству социализма в первую очередь нужны были книги
о трудовых подвигах, об отечественных прошлых и будущих военных успехах, о внутренней и внешней политике и т. д., и т. п. Уходили на второй план и исчезали лирико-романтические, фантастические, сатирические произведения. На глазах беднел язык. Талантливые книги, не нашедшие себе места "в рабочем строю", независимо от времени их создания безжалостно изымались из употребления. Были запрещены Ф. Достоевский и Н. Лесков, С. Есенин и А. Ахматова, М. Булгаков и А. Платонов – сей скорбный перечень можно продолжать долго.
Всё это сказалось и на положении литературы в учебных заведениях. Труды В.Я. Стоюнина, В.И. Водовозова, М.А. Рыбниковой и многих других методистов к тому времени создали серьезную научную базу для изучения литературы и подготовки читателя, но уже в 20-е годы от их наследия пришлось отказаться: они противоречили инструкциям Наркомпроса. Советский ребенок должен был знать, что в поэме Н. Гоголя "Мертвые души" обличается царская Россия, крепостное право и т. н., при этом "Выбранные места из переписки с друзьями" ему были совершенно не нужны. Пушкинскую "Капитанскую дочку", не обращая внимания на эпиграф, школьнику представляли исключительно как произведение о восстании Пугачева, который оказывался главным героем произведения. Подобной обработке подвергались все книги, входившие в школьную программу. После неё оказывались практически снятыми нравственно-эстетические проблемы произведения. Читать его было необязательно, достаточно запомнить несколько строчек из учебника.
Всё это отнюдь не противоречило той программе ликвидации безграмотности, которая развернулась в стране в 20-30-е годы. Руководители страны понимали, что догнать капиталистические государства и построить социализм в стране, где население в массе своей было неграмотным, невозможно. Сразу после окончания Гражданской войны была развернута кампания по ликвидации безграмотности, – создавались специальные школы для взрослых, заработали так называемые ликбезы – и в 1936 году, когда было объявлено, что социализм у нас в основном построен, все узнали, что неграмотных в стране больше нет. Мысль о том, что можно научиться складывать из букв слова, из слов предложения и оставаться при этом человеком невежественным и безнравственным, как-то не возникала.
Таким образом, с подготовкой читающих что в школах, что в ликбезах дело обстояло более или менее благополучно. С читателями же была настоящая катастрофа. В XX веке несколько их поколений выросли под мощным идеологическим прессом. С помощью постановлений, государственных премий, орденов, арестов, судебных процессов, высылки из страны, сервильной литературной критики и т. п. им внушались превратные представления о том, что такое художественная литература и каково её место в духовной жизни человека. Читатель был постоянно вынужден оставаться в строго очерченных рамках истолкования текста, который в этом случае переставал быть целостным художественным произведением и оборачивался в своих частях пособием по истории, по обществоведению, по психологии и т. п. При этом навыки реципиента, человека, воспринимающего искусство, оставались невостребованными. Свою роль сыграла школа, где книги перестали читать, – их учились "проходить".
Подоспели изменения в системе подготовки учителей литературы. На время или постоянно из учебных планов вузов и педучилищ исчезали введение в литературоведение, литературная критика, выразительное чтение и другие дисциплины. К настоящему времени более чем наполовину в сравнении с прошлым сократился объём часов, отводимых на изучение профилирующей учебной дисциплины – истории русской и зарубежной литературы.
В большой степени судьба литературы зависит сегодня от чиновников системы народного образования. Торжественно назвав педагогические вузы университетами, они в то же время своими "реформами" низвели филологические факультеты до положения приснопамятных ликбезов, отняв у них право самостоятельно организовывать учебный процесс. В таких учебных заведениях читатель может появиться только в порядке редкого исключения. Система "образованщины", которой возмущался А. Солженицын, действует. Ей нужно противостоять! Тем более что есть и другие обстоятельства, не менее существенные.
Сегодня, когда обсуждается положение с чтением серьезной литературы, часто можно услышать: "А что вы хотите, время-то пришло другое: кино, телевидение, видео, компьютер, Интернет. Некогда читать, да и незачем: всё, что нужно, можно получить с их помощью. Век художественной книги закончился". Спорить с подобными, достаточно распространёнными утверждениями непросто. Эмоциями здесь никого не убедишь. Нужен глубокий доказательный анализ, который засвидетельствует, что художественное слово, когда им пользуются со знанием дела, абсолютно незаменимо в процессе формирования гуманной, нравственно и эстетически совершенной личности. Такой вот парадокс – то, что было очевидно Л.Н. Толстому, иному современному человеку требуется разъяснять. Чтобы стать читателем, нужно этому учиться. Теперь – прежде всего самому.
Человек, единственное из живых существ на земле, наделен даром речи. Успехи в овладении этим даром определяют духовный, интеллектуальный и эстетический уровень личности. И здесь роль художественной литературы переоценить невозможно! Поэтому так важно постоянно сохранять за художественной литературой все достоинства высокого искусства, помогать читателю в постижении всей её многозначности, глубины и диалектичности.
Но и судьба литературы зависит от читателя. Трагически сложился жизненный и творческий путь А. А. Ахматовой. Видимо, это обстоятельство позволило ей лучше других оценить роль читателя в творческой жизни художника:
Наш век на земле быстротечен
И тесен назначенный круг,
А он неизменен и вечен -
Поэта неведомый друг.
Студенту, школьнику, любому, желающему овладеть искусством читать, среди прочего обязательно нужно иметь в виду важное обстоятельство. О художественной литературе написано гораздо больше, чем создано ею произведений. Бесчисленное множество монографий, статей, учебников, учебных пособий, энциклопедий, справочных изданий и т. д., и т. п. всегда к услугам желающих. Нельзя забывать только, что вся эта масса учебной, критической, научной литературы вторична по отношению к художественным текстам. Она носит служебный, вспомогательный характер. И заменять чтение произведений искусства знакомством с ними по всякого рода толкованиям их, как это иногда происходит, – недопустимо. Продукт, получаемый в результате такого рода операций, не просто бесполезен. Он вреден. Каждый должен сам определить для себя такое соотношение художественной литературы и литературоведения, которое позволит сохранить в чистоте непосредственность восприятия произведений искусства и оградить их от навязываемых подчас политических и эстетических спекуляций.
Слово и образ
Художественный мир возникает под пером писателя благодаря способности человеческого сознания создавать в воображении живые картины и образы действительности. Материалом и инструментом художника является слово:
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Что можно увидеть и услышать в этом описании? Глаз радуется великолепию осенних красок, увиденных поэтом. Слух улавливает чуть слышный звук: хрустят под ногой тронутые первым морозом скошенные былинки на увянувшем поле. Звук этот передан тончайшей аллитерацией "с-р-р-р-з" в словах "сребрит мороз". Сердце сжимается от восторга перед красотой природы.
Художественный мир литературного произведения должен раскрываться перед читателем во всем доступном его разумению богатстве мыслей, красоте звуков и красок. Одно или несколько, пусть и самых важных наблюдений, схваченных в процессе чтения, не должны заменять всей полноты ощущений, какие можно пережить над страницами художественного произведения.
Слово – сигнал, побуждающий к работе воображение. В художественном тексте слово обнаруживает свои смысловые, эмоциональные и изобразительные возможности благодаря ассоциациям и реминисценциям, специальным выразительным средствам, особой ритмической и звуковой организации речи, системе символов и т. п.
На столе лежит уникальное произведение искусства – прославленный роман знаменитого писателя. Но не останется ли он простой пачкой печатной переплетенной бумаги? Оживут ли его герои? Наполнится ли созданный писателем художественный мир живыми звуками, красками, запахами? И откроется ли перед читателем вся глубина содержания книги, вся красота его формы – композиции, языка, стиха?
Художественная книга в известном смысле содержит только потенциальную возможность стать произведением искусства. Эта возможность реализуется или не реализуется благодаря читателю. Писатель изображает в слове живой мир, возникший в его воображении. Читатель совершает как бы обратный перевод слова в образ. Интересный эксперимент описан С. Львовым в его "Книге о книге". Психолог рисует слушателям картину: "Представьте себе, что передо мной на тарелке лежит лимон, жёлтый, но ещё не совсем зрелый, с зелёными пятнами на шкурке. Я беру нож, разрезаю лимон пополам. На кончике ножа повисает мутная капля сока. Я отрезаю от одной из половинок небольшую дольку, кладу в рот и начинаю жевать".
В этот момент нужно следить за присутствующими. Примерно половина из них начинает судорожно сглатывать слюну, лица их морщатся от кислого лимона так, как будто он действительно находится у них во рту. Но вот вторая половина, что называется и бровью не новела. Они глухи и слепы. Их воображение не проснулось, и за словом не встал образ. Возможности таких читателей художественной литературы ограниченны.
А.Н. Толстой утверждал, что цель литературы достижима только при условии участия в творческом процессе обеих сторон – писателя и читателя: "Словесная ткань, слова, сочетания слов должны быть расшифрованы читателем, должны снова превратиться в духовную энергию, иначе они навсегда останутся черными значками на белой бумаге, как некоторые навсегда закрытые письмена давно умерших народов".