И еще ли шарпаешися, неразумне омраченное сердце, глаголя: "не на тебе взыщется твоя погибель, но на великих"? А патриарси со мною, протопопом, на сонмище ратовавшеся*, рекоша: "не на нас взыщется, но на царе! Он изволил изменить старыя книги!" А царь говорит: "не я, так власти изволили!" Воистинну омрачися неразумное их сердце, во еже быти им безответным. Осуетишася помышленьми своими друг на друга, а все на бога омраченными сердцы, зане разумное божие яве есть в них. Все знают, яко погибают, но мраковидным духом ослепоша в сопротивии всяцем, зане разумное божие яве есть в них, бог бо явил есть им. Невидимая бо его от создания мира твореньми помышляема, видима суть. Аз им говаривал: "безответны вы, никонияне, пред господем богом. Солнце, и луна, и звезды, и самое небо кругом впосолонь вертится, а вы, святя святая церкви, около ея ходите противу солнца и всея твари*. Тако же крестят дети около купели, тако же и браки венчая, против солнца же кружаете, а не впосолонь ходите по преданию". И оне отвещают: "нам-де велят так". И разумеют, яко зло деют, но тьмою покрыты, по апостолу: "измениша славу божию в подобие образа тленна человека"*, сиречь царя паче бога убоялися, "иже премениша истинну божию во лжу"*. Бабоблуды, блядьи дети! Да что, братия моя любезная, светы, вем, яко молвите: "батько-де неискусно глаголет". Хорошо, искусно, искусно! От дел звание приемлют. Послушай-ко апостола тово, о таких же баб[о]бл[удах] глаголет. Зачало 81: "И якоже не искусиша бога имети в разуме, сего ради предаст их бог в неискусем ум творити неподобная, исполненных всякия неправды, блужения, лукавства, лихоимания, злобы, исполнены зависти, убийства, рвения, льсти, злонравия и прочая, непримирительны и нелюбовны, яко таковая творящий достойни смерти суть. И не точию сами творят, но и волю деют творящим"*.
Да так то и есть, святый апостоле Павле, не одны токмо погибают сами, но и иным простым людям волю деют. На нас-де положено, мы-де знаем! На то-де бог вещь сделал, несть греха. Какову-де бабу захотел, такову-де и вали под себя. Да что расмехнулся! Так-де оне учат, еретицы, собаки, да так и творят. Сами блудят и иным повелевает. По апостолу, исполненны блужения и всякия неправды. А как в них злонравие то! Ино и в собаке той лихой нет столько, и в змее той, ползящей гадине, и рысь та лютая человеколюбнее их, и аспид-от милостивее их. Кому же они подобны, знаешь ли? А то, брат, тово уж не знаешь! Дияволу подобии. Он человекоубийца бе искони и во истинне не стоит, яко отец лжи. Исперва оболга человеку бога, а потом богу человека. Как же, аль не ведаешь? Сем я тебе возьму за руку и поведу на то место, идеже бысть се. Стани прямо востока и зри к Едему, возведи очи свои в рай и виждь глаголы лестны дияволи ко Адаму. Рече бо: "вкусите от древа, от него же вам бог заповеда. Аще вкусите, будите яко бози, разумеюще добро и зло. Бог бо завистлив есть, сего ради заповеда. Не хощет вас быти, яков сам бе"*. Вот собака, яко Никон, блядей сын, солгал! Обманул царя Алексея, треми персты креститися понудил: "троица-де бог наш, тремя персты и знаменимся". Он, бедной, послушав, да дьявола и посадил на лоб. Слово в слово, яко и в рай при дьяволе и при Адаме. Восхоте Адам быти бог, простре руце ко древу, и сея ради снеди изведе из рая враг Адама. Тако и Никон лишил Алексея трех ради перстов жизни сея, понеже царскую и архиерейскую власть на ся восприял, да мочью и силою вечную нашу правду, старое православие, истребил. Яко бог века сего, взимался гордостию, но Соловецкой монастырь сломил гордую державу его. В которой день монастырь истнил, о тех днях в той день и сам исчез*. Восхотел бог быти, и не бысть. Потерял, яко Адам рай, тако и он жизнь сию. О сем до зде. Взыдем на первый глагол.
Како оболга дьявол к богу человека, чти во Иове. Егда приидоша ангели пред господем поклонитися, прииде же и диявол, не местом, но вопрошением. И рече господь к дияволу: "внят ли на раба моего Иова, яко несть такова в поднебесном: праведен, благочестив и непорочен. Еще же держится и незлобия". И отвеща диявол: "не туне чтет тя, обложил еси ему внутренняя и внешняя. Повели ми, да коснуся, аще не в лице благословит тя. Кожа за кожю и вся даст человек, елика име, за душу свою"*. Ох, собака, блядь, клеветник! Что и никонияня же, блядьи дети! Умыслиша Аввакума беднова и прочих повсюду мучити: "ужо-де и не хотя, волю нашу сотворят, как в землю закопаем их!" А бояроня с сестрами умерла о Христе*, а не покорилась дьяволенкам и не предала благоверия. Так же и над Иовом тем и дияволов-от умысл был. К богу рече: "не туне-де чтет тя. Богатства-де и детей, и всякия благодати довольно ему даде. Дай-ко-де мне над ним поиграть. Ужжо-де и не будет хуже ево, и бранить-де станит тебя. В лице тя благословит, просто рещи, прокленет". Вот как диявол-от на человека тово лжет.
Слово в слово и никонияня таковы же. Отдал бог Иова тово во искушение дияволу тому, да и приказал: "вся сия тебе Иовлева предаю, токмо душу ево соблюди"*. Возился над ним дьявол-от, что чорт, а душе той коснутися не смел, понеже бог с небесе сам зрех победы Иовлевы. Радуется в те поры владыка-свет, как терпением, благодаря, Иов плотной побеждает бесплотнаго дьявола.
Так ж то и ныне бывает, братия. Егда терпим Христа ради и завета его, так же радуется бог. А идеже бог, тамо и ангели вси, и праведнии тут же со владыкою зрят победы или побеждения. Читали ли в житии Андрея Юродиваго?* Егда с черным Велиаром брався, а белоризцы позороваху. Как учал Андрея вертеть хохлата-ет чорт, так белоризцы те миленькия испужалися, жаль им Андрея тово. Как справился Андрей и брякнул Чернова о камень лбом, так белоризцем радость велия и веселие. Так то и ныне: победа бывает – невидимо нам радость небесная, а то много радости в той час, егда кто мучится за Христа. Простите, к слову пришло. Однако уж говорить, от своих вас не подобает скрывать.
Как стригли меня на Москве*, тому уже годов с тринатцеть есть, а в то время без меня в сылке на Мезени Ияков Сытник был. В кой день меня ругали в соборной той церкви, а он-де на Мезени в той же день и час в клети молитвовал. Жена ево мне сказывала, как меня сюды в Пустоозерье, везли, "бежит-де мой Ияков из клети в ызбу, а сам кричит мне: "Оринушка! Оринушка! Батька Аввакума на Москве ругают, а он с ними кричит. Я видял топере в клети. Небо отверзлося, и ангели прилетают над него и от него на небо, радующеся". А сам-де он, батюшко, изменился весь, зыблется, тужит и плачет по тебе, охая". Так, конечно, мне жена ево сказывала. Ево уж тут в то время не было.
Да что же еще с вами стану говорить? Чаю, утрудилася ваша мысль, коснящи в вышних. Ну, и мы ум наш сведем с небесе и поговорим мало о земных. Много ли вас на я славном, избранных божиих, и церкви и попы есть ли християнския, и несть ли гонения правоверию, возвестите ми. Или восплачю или возрадуюся. Господа ради мужайтеся, утвержайтеся. Живите, поминающи день востанный, не яко не мудрии, но яко премудрии.
Послание игумену Сергию с "отцы и братией"
Новому игумну, старому моему чаду Сергию отцу [76] радоваться о уповании вечных благ.
Припомяни, чадо, и о мне в день радостный. Аз еcмь заматоревый во днех злых, хощу с тобою совсельник быти в пазухе Авраамове. Аще бог благоволит и пречистая богородица поспешит, негли, препоясався о Христе, переползем темнозрачный сей век к тихому оному и безмолвному пристанищу. И что тогда речем, Сергий мой, егда узрим нашего света лицем к лицу никониянам неприступнаго Христа, отца нашего и строителя?
Сергий! Слушай-ко, сказывай людям тем: сидит он на огнезрачном престоле одесную отца, о нас промышляет и нам приказывает: не пецыте-де ся вы ни о чем, токмо о проповеди прилежите, а то-де у меня вам всево много напасено.
Скажу вам, раби Христовы, слушайте. [77]
На что, петь, Иосиф Волоцкий* с писанием ратуется? Не ладно он о сошествии пишет во ад, бытто смерть и дьявол снесли душу Христову во ад.
А пророцы и богословцы вси не так, но глаголют, со славою во ад бысть поход. Помнишь, в слове Епифаниеве* пишет: предшествует же ему архангели Михаил и Гавриил и прочия силы ангельския глаголюще: "возьмите врата, князи, ваша"* и прочая. Евсевий Самосадский* такоже: "идуще пред спасителем силы вопияху: "возьмите врата, князи, ваша". Да и все церковны книги учат: не дьявол душу Христову во ад снес, но сам по восстании из гроба плотию боголепною с душею сниде во ад божески, и расторг бог-человек чрево адово.
И много о том неколи говорить. Одно молыть: свято-ет бы насилу сам написал ли бы так. Полно, вор некто такой жо в книгу ту ево внес, что и Федька отступник* в тетратках подметных чтучи. Сего дни ли воруют? Во-ся, петь, Климантовы те книги* и повыше Иосифа тово, не исказили ль? Или и Григория Низкова* правила? [78] Во всех церковных книгах пишет, яко Христос плотию одушевленною во аде бысть и о сем слава ему, Христу, богу нашему. Мы так и веруем, как церковные книги учат.
А в письмяных тех всячину найдешь. Не буди нам с вами по своему смышлению спасение свое содевать, но по преданию святых и богоносных отец. Дай, господи, ум наш и сердце в согласии со святым писанием, так и добро, а привал-от пустой, яко нужно слово, не отмещу ли?
А что отец Исидор вопрошает мя кое о чом, мочно веть и самим вам рассудить с господем. А я кто? – умерый пес, и как могу выше вашего священнаго собору разуметь? Ты говоришь, огненный во мне ум. И я сопротив молыл (прости!): "облазнился, – реку, – ты, чернец, и в кале тинне помышляешь сокровенну быти злату и сребру. Не ведется, мол, тово, еже драгое камение полагати в говенной заход, тако и в мой греховной арган непристойно внити благодатному огненному уму. Разве по созданию данному ми разуму отчасти разумеваем и отчасти пророчествуем *.
И ты, игуменушко, не ковыряй впредь таких речей. Которая тебе прибыль? Наводишь душе моей тщету. Но всяко дыхание да хвалит господа и пречистую богородицу, а я – ничево, человек, равен роду, живущему в тинах калных, их же лягушками зовут. Погубил в себе властный сан и рассудительну силу, без рассуду земных прилежю и, яко свиния от рожец, наполняю чрево свое *. Аще не умилосердится господь, при смерти стою и во адова сокровища гляжю. Аще не господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя. Обо мне пророк рече: "далече от грешных спасение"*, и еще: "яко погна враг душю мою и смирил есть в земли живот мой, посадил мя есть в темных, и уны во мне дух мой"*. Еле-еле отдыхаю от похотей, задавляющих мя. Моли бога о мне и всем заповеждь. И Настасья, хотящая быти ц[арица], пускай молится о мне. Смешница она, Сергий, хочет некрещоных крестить!
Я говорю: вото, реку, какую хлопоту затевает! Их же весь мир трепещет, а девая хощет, яко Июдифь*, победу сотворить. Материн большо у нея ум-от. Я ея маленьку помню, у тетушки той в одном месте обедывали. Бог ея благословит за Беликова и честнова жениха!
Девушка красная, княжна Анастасьюшка Петровна, без матушки сиротинка миленькая, и Евдокеюшка, миленькие светы мои! Ох мне грешнику!
Егда ум мой похватит мать вашу и тетку, увы, не могу в горести дохнуть, – таковы оне мне! Лутче бы не дышал, как я их отпустил, а сам остался здесь! Увы, чада моя возлюбленная! Забвенна буди десница моя, прильпни язык мой гортани моему, аще не помяну вас! О дщи Вавилоня окаянная! Блажен, иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала еси им! Блажен, иже имет и разбиет младенца твоя о камень! * Ну, добро много плакать, да перестать же будет.
Слушайте-тко, Евдокея и Настасьюшка, где вы ни будете, а живите так, как мать и тетка жили: две сестрицы здесь неразлучно жили и в будущий век купно пошли, без правильца не жили, канонцы всегда сами говорили на правиле и всяко… [79] Зело покойница перед смертию тою докучала мне о них, горько сокрушаючись, – и о грехах и тех кается и о них кучится. Рукою своею наморала на обе стороны столбец, а другая так же и третьяя. Да долго столицы те были у меня: почту да поплачю, да в щелку запехаю. Да бес-собака изгубил их у меня. Ну, да добро! Не дорожи он мне тем. Я и без столпцов живу. Небось, не разлучить ему меня с ними! Христос с нами в век века уставися.
Анисиму Фокину мир и благословение. А что ты, Онисимушко, меня о попах тех спрашиваешь, а то я им велел смиритися. Оба добрыя люди, да шалуют без пути. У Григорья в грамотке почти.
Ходи со Стефаном и с Козьмою*, бог благословит! Стефан ко мне преж сего писывал кое о чем, и я ему о Христе и прощение послал; и Козьма доброй человек, я в ево церкве и детей духовных своих причащал, со мною он говаривал. Он обедню поет в олтаре, а я на крылосе у него певал.
А для чева Исидор младенцов не причащает, которых Дмитрей* крестит? Я приказал ему крестить, сын мне он духовной.
Стефан-батько, которые младенцы те от еретиков тех крещены, и ты розыскивай: буде отрицание было от сатоны и в три погружения крещон, и ты токмо молитвы и недокончанная над ними соверши, а буде же не было отрицания, и ты и совершенно крести.
А что Исидор-от еретик крещенных не причащает, то он правду творит. А о умерших – надобе о них бога молить и их поминать. Глупо робя было, не знало правды и кривды. Аже кто велик умрет, о таковом рассудить: буде и по-новому крещон, а пред смертию каялся о неверии своем, таковаго принимать; аще ли так умре, и он часть волчья, нет ему до Христа дела, нашего бога.
Ну, Онисим, прости! Бог тебя благословит! Моли бога о мне.
А что вы [80] выпись из Псалтыри прислали, псалма 9: "сиру ты буди помощник"*, и прочая, и толк-от Афанасиев прав*, а на Григорья това Амиритскаго* солгал некто вор, именем ево безделицу утвержает, яко и Федор отступник. Статное ли дело душю божию дьяволам обладати? Смерть и телом не обладала, нежели душею. Сам господь нас научает, рече: "никто же душю мою возьмет от мене, но сам полагаю ю о себе, область имам ноложити ю и паки область имам прияти ю"*. Да умирая, рече: "отче, в руце твои предаю дух мой"*, – а не ко дьяволам во ад. Во ад со славою иде, восстав от гроба телом и душею божески. Все богословцы так научают: ад, рече, огорчися, человека зря обожена, – а не нагую душю. Писывал преже сего о том в книгах тех письмяных, надобе разуметь. Иван эксарх* пишет: еретики-де и Григория Нисскаго правила развратили многия, их-де и чести не подобает. А и Климентовы книги, помнишь в Кормчей* напечатано, не велено их чести, развращены от еретик. Так то и тут, сицевой же Федор или никониян, жалеют ли оне книг тех? Что взбрело на ум, то и творят. Во Псалтырях тех толковых есть всячина, толковщиков тех много. Полно о том.
Какой то будет бог, что душю свою от разбойников отнять не смог?
Послание Борису и "прочим рабам бога вышняго"
Древо жизни и бессмертия, древо разума, древо трилюбезно, нетле[нно] и неизнуряемо, крест трисоставный, честное древо: троица бо носит трисоставныя образ. [81]
За молитв святых отец наших, господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас.
Чадо Борисе, бог простит тя в сий век и в будущий и да неосужденна тя предстати сподобит на страшней суде Христос, бог наш, сый благословен во веки, аминь.
Вопросил мя еси о пении церковном и о келейном правиле.
Да веси, брате, устав во церкви от святых отец со святым духом устроен. Кто мы? – хощем быть разумнее Параклита, прелагаем по своему чину! Как напечатано, так и творить подобает. Не прелагаем пределы, иже отцы положиша. А ты мне возвестил еси странно: среди заутрени у вас бывает самочиние, а не по преданию бывают поклоны. Правду те глаголют, которые поют рядом заутреню и до отпусту не рассекая, или церковным чином или вервицы молитвами исполняя. А поклоны между вечерни и заутрени.
Нощию правило келейное отцы узаконоположиша, кто сколько может: или поклонов 300, или 600, или 1000, с ними ж и Исусовы молитвы: или 6 сот и седьмое богородице, или вдвое или втрое, как кто хощет и может. А церковнаго правила пения отнюдь не поколебати.
Хощеши ли слушати, как у меня бывало? Внимай жо, я тебе стану вякать. Да не сам собою изволил, но от отец искусных навыче.
Егда вечерню с павечернею отпою, после ужины правило начну: павечерницу и 4 канон Исусу и акафист с кондаки и искосы: "Воду прошед" и "Ангелу", и тропари канонов и молитвы, таж "Достойно", "Трисвятое" и "Нескверную", и еще "Трисвятое" и "Даждь нам", и рядом "Боже вечный", и все молитвы спальныя и отпуст, и "Ослаби, остави" вместо прощения, и "Ненавидящих"; таж 50 поклон за живыя и за мертвыя. Благословлю да и роспущу черемош. Паки начинаю начало правилу поклонному: "боже, очисти мя" и молитвы; и проговоря "Верую" и огонь погасим; да и я, и жена, и иные охотники ну же пред Христом кланятца в потемках тех: я 300 поклон, 600 молитв Исусовых да сто богородице, а жена 200 поклон, да 400 молитв, понеже робятка у нее пищат. [82]
Довершим правило, прощение проговоря, да и спать взвалюсь, – один я спал. Когда обедню пою, тогда опасно сплю: сам добуду огня да книгу чту.
Егда время приспеет заутрени, не спрашиваю пономаря, сам пошел благовестить. Пономарь прибежит, отдав колокол, пошед в церковь и начну полуношницу. Докамест сходятся крылошаня, а я и проговорю в те поры. Прощаются, – ино бог простит, а которой дурует, тот на чепь добро пожаловать: не роздувай уса тово у меня.
Таже завтреня на всяк день с кажением по чину и чтение 4 статьи, а в воскресной день 6 статей по данной мне благодати толкую, чтучи. В рядовыя дни заутреня, 4 часа, а в полное 5 часов, а в воскресенье всенощное 10 часов. После завтрени причастное правило час говорю сам, а церковное пение сам же, и чту и пою единогласно и на-речь пою, против печати слово в слово: крюки те в переводах тех мне не дороги и ненайки те песянныя не надобе ж. И отпев обедню, час поучение чту. И после обеда 2 часа усну и, встав, книги до вечерни чту, сидя один.
А обедню, прости, плачючи служу, всякую речь в молитвах разумно говорил, а иную молитву и дважды проговорю, не спешил из церкви бежать, – после всех волокусь. И болящих маслом соборовал – единогласно же пел, и мертвых погребал – единогласно ж пел, и келейное и церковное все единогласно ж правило было у меня, и в пути едучи и пеш идучи – единогласно все. Да не собою я затеял так.
Видев в писании, со отцы трудилися так: епископ Павел Коломенский, Данил протопоп Костромский, священномученик же Михайло, священномученик Гавриил, священномученик же архимарит Тихон Печерский, архимарит Суздальский Иосиф за Волгою, в пустыни с сим пением и скончался так, протопоп Конон Нижегороцкий; Логин, протопоп Муромский мученик и поборник велий, Марфа, игумения на Везниках, на-речь и единогласно пение бысть у нея.
Не по Игнатьеву жила: странным и мимоходящим ноги умывала сама и со Анною леженкою добре скончашася.
И Андреян, архимарит Троицкой, добро же житие проходил, а пел единогласно ж.
Да и много бысть добрых людей, все блажиша и хвалиша пение единогласное и наречное. Многие с перевода ветхаго, по нем же аз певал, списывали, а я и без перевода, богу помогающу, по печати пою, да и крюков тех не изгублю, ненайки лише не пою. А как один молюсь, так и не говорю: един бог знает, как делаю, нельзя сказать.
Ну, Борис, полно ли ковырять тово? Али еще слушать хошь? А то как в правду ту молисся, зажмурь глаза те, да ум-от сквозь воздух и твердь и ефир отпусти к надеже тому и престолу его, а сам ударься о землю, да лежи и не вставай плачючи: ужжо ум-от Христа тово притащит с неба тово, как оскорбишь гораздо сердце то. А то влагодящее сердце, – какому пришествию духа быть?