Да еще к тому: Игнатей бывшей братью-де драз[нит] нароком и по печати говорит: "преславенная денесе". Ох! ох! Не глаголю беснуется, но помрачение ума. Кому то досадит, мещущи выспрь камение? Себе; ему на главу оный камень с высоты падет. Добро, братие, совет и любовь, а иде же поперечина, тамо не подобает и ходить и тлить душа своя. Аще бы чья и немощь в чом, ино бы тож не так, но прощением и покорением, да всяко бы не оставил бог за молитв брацких смиреннаго. А то бесом сделается чернец: и играет, ругаяся страшным и неизреченным таинством. Увы! Что бысть при Евфимии Вели[ком] Климатию? Чтый, ругаяйся, да разумеет сие.
Ну, Борисушко и прочий раби бога вышняго! Простите меня в слове и в деле и помышлении, а вас бог простит и благословит! Целую всех о господе бозе моем.
А поп-от, Борис, суматоха, мне кажется; да служил по-новому и, остригшися, отрекся мира и священства и паки тоже творит: все ни та, ни ся. О новослужении том бы каялся, а не стригся бы. Волен бог, да вы: буде каялся о службе той, и вы по нужде малые потребы исполняйте им, молитвы и прочая, а причащатца не подобает ему, обеден служить только. Прости и молися о мне.
Отцу Досифею мир и благословение. Спаси бог тебе за добронравие твое. Пад, подстилаю главу свою и благословения прошу: моли бога о мне, грешнем. А твою любовь да помянет Господь бог во царствии своем всегда и ныне, и присно, и во веки веком.
Досифей, а Досифей! Поворчи, брате, на Олену ту старицу: за что она Ксенью ту бедную, Анисьину сестру, изгоняет? Досифей! А за что, петь, ея и с мужем тем розводит, коли оне молитвилися? Апостол велит посягати младым вдовам, нежели разжижатися.
Елена-дурка! На что ты ея в приказах тех и в монастырях тех озлобляла и робеночка-де маленько не уморила?
Меланья! Слушай-ко ты, и я со духом твоим, смири бесчинницу ту, на что она над крестьяны играет? Ну как бы робенка тово уморили, так убийство стало, а убийце 7 лет епетимии.
Ну, Оленушка-сестрица, вот тебе от нас с Меланьею пирожок, кушай на здоровье: седьмь лет держи епетимию, 3 годы не сообщайся с верными, 2 лета плачь с припадающими, в притворе стоя, 2 лета в церкви да пребудеши без причащения, свещи и просвиры да не приемлет священник во олтарь от руку твоею, ею же убийство сотвори; чрез день кроме суботы и недели сухо да яж, по тысяще на всяк день метания твори пред господем, на всяк день в вечер 3 поклона, к келье окормительницы Меланьи пришед, до земли, сице глаголя: "прости мя, мати моя! Се аз, окаянная, жену с мужем разлучила и убийство сотвори! Увы мне, дщери Каинове и Ламехове!" И возвратяся в келию свою сице рцы: "боже, за молитв святыя Меланьи, матери моея, отпусти ми согрешения моя!"
Ну, чадо, тружайся да и о мне, грешнем, бога моли. И отец Епифаний молитвами помогает ти.
Слушай-ко, игумен Сергий! Иди во обитель Меланьи матери и прочти сие, писанное со духом святым, на соборе Елене при всех, да разумеют сестры, яко короста на ней, да же не ошелудивеют от нея и удаляются ея. А ты, Меланья, не яко врага ея имей, но яко искреннюю. И все сестры спомогайте ей молитвами.
Друг мой миленькой Еленушка! Поплачь-ко ты хорошенько пред богородицею-светом, так она скоренько очистит тебя. Да веть-су и я не выдам тебя: ты там плачь, а я здесь! Дружне дело, как мне покинуть тебя? Хотя умереть, а не хочю отстать.
Елена, а Елена! С сестрами теми не сообщайся, понеже оне чисты и святы. А со мною водися, понеже я сам шелудив, не боюся твоей коросты, и своей много у меня! Пришли мне малины. Я стану есть, – понеже я оглашенной, ты оглашенная, – друг на друга не дивим: оба мы равны. Видала ли ты? – земские ярышки друг друга не осужают. Тако и мы. Помни же, что говорю, – не обленись поработати господеви. Аще ли просто положишь, большую беду на себя наведешь: без руки будешь, и без ноги, и без глаз, и глуха и острупленна, яко Елисей. Я ли затеваю? Да не будет. Но тако глаголет дух святый со Христом ко апостолом, яко его же, аще свяжете на земли, будет связан на небеси, а его же разрешите, той разрешен *. Да по данней мне власти от Исус Христа се возлагаю ти бремя на плеща души твоея: достоин бо делатель мзды своея *.
Прости. Тебе несть благословения, дондеже очистишися. Аминь.
Ксенья бедная Гавриловна! Взыщи мужа тово своего и живи с ним, коли ты молитвилася с ним, а затем – как знаешь: воля тебе о Христе. Пожалуйте, раби бога вышняго, не покидайте ея, яко Марию Магдалыню*, прибегшую ко Исусу, или оную, ея же приведоша к нему и хотящу побита камением. Исус же возбрани и рече: "аще не имат кто греха, верзи камень на ню преже всех"*. Стали созиратися: ано шелудивы все! Тако и здесь: всяк разумей немощь свою, не созирайте чюжих грехов, но своих.
Да еще тебе, игумен Сергий, приказываю: порозыщи и нам о имени господни возвести, кто от духовных биет Евдокею Ивановну словесы нелепыми, лютейши камения. Со слезами мне говорит: "пущи-де никониян, батюшко, духовныя наветуют ми, и стражю-де от них понос и укоризну, насилу отдыхаю в бедах". На что, петь, так мучат сестру свою неправильне, забывше апостола, еже рече: "братие, аще человек впадет в некое согрешение, вы, духовнии, исправляйте таковаго духом кротости. Блюдый себе, да не и ты искушен будеши, друг другу тяготы носите"*. А еже только не согрешила сестра, а наветуют бесчинующе, и сего обычая ни во языцех обрести возможно где. Чюдно! Как та верным нам, а хуже неверных живем, взимающеся друг на друга своего!
Родион! Слыхал ли ты в правилех: "разлучивый мужа и жену – проклят"? Хочешь ли я тебе сию игрушку в душу посажю? Да хотя мы и в дальнем расстоянии, да слово божие живо и действенно проходит до членов же и мозгов и до самыя души *. Да не таково мне на тебя, что на Елену.
Добро, друже, бог тебя простит. Прощайся пред Оксиньею Гариловною и Ефремову книгу* отдай ей; тогда и от меня совершенно бог простит.
Аще ли ни, не уйдет то и впредь. Не имать власти таковыя над вами и патриарх, якож аз о Христе кровию своею помазую душа ваша и слезами помываю. Никто ж от еретик восхитит вас, православных християн, от руки моея; хощю неповинных представити вас в день просвещенный праведному судии. Да и бывало тако во время: Христос бдящу ми, и вселил вас всех во утробу мою. И царю Алексею говорено о том. Простись же с нею, да не отлучайте ея от мужа тово; аще хощет, пускай с ним живет.
Сергий! Возвести впредь о сем, каково к прощению тщание будет у них. Аще и Елена поищет со усердием прощения да ослабится тогда от епитимий и от худости моея благословение получит. Жаль мне ея гораздо; воздыхая, сице творю. Полно о том.
А еже изволившу духу святому вложити во ум отцу Досифею с челобитными по жребию стужати царю о исправлении веры, и кто аз силен возбранити воли божий, еже не быть тако? Да будет, да будет! Господь благословит тя и с Максимом от высоты святыя своея и от престола славы царствия своего! Тружайтеся господа ради, ходяще в премудрости ко внешним *. И мое имя по Христе обносите пред человеки; или кого величайте, или еретиков потязаите – се аз с вами есмь до скончания нашего века. Якож отец Досифей, и вы, церковная чада, даете ударити душа ваша духу святому. Се и мы с Епифанием – старцом хощем быти причастницы части вашея, да общее воскресение улучим о Христе Исусе. Да будет, да будет! И будет тщание ваше усердно, и господь славы посреде нас, по словеси Христову: "идеже два или трие собрани о имени моем, ту есмь посреде их"*.
Письмо к "отцам поморским"
Отцам в Поморие пишет.
Четвероконечная колесница огненнаго течения, ревнители Илиины, нравы подобящеся Крестителю, правыми стопами последовасте Христу: Саватие и Евфимий, Тимофей со Авксентием, молите бога о нас, грешных!
Вы постигосте вереи горам, а мы получихом вереи бедам; вы взыдосте на бестрастие, а мы погрязохом во глубине страстей; вы со ангелы беседовасте, а мы по человеку правшеся, яко с бесы; вы зряще к небеси, а мы влекущеся долу.
Но надеющеся на ваши отеческия молитвы, дерзаем со еретики братися до смерти по матери нашей, святей божией церкви. Аще бог по нас, кто на ны! * Со Христом и большому волку, хохлатой той собаке, глаза вырву, нежели щенятам. Молитеся только вы о нас, крепко и неослабно, господа ради, отцы святии. Мне веть неколи плакать: всегда играю со человеки, таже со страстьми и похотьми бьюся, окаянный. Ведаете и сами: беседы злы тлят обычаи благи *. В нощи что пособеру, а в день рассыплю, – волен бог, да и вы со мною. Бью челом вам не всклонно, не презирайте бедную мою, злосмрадную душю; молитеся, молитеся о грешнем Аввакуме протопопе.
Старец Епифаний, мир дав, благословения вашего отеческаго просит.
Еще же коленам вашим касаюся: поминайте в молитвах жену мою бедную и дети и о всем домишку молите Христа моего и содетеля всех бога, да приимете от него себе славы неувядаемый венец *. Паки, паки миром господу помолимся, господи помилуй!
Ну, простите, полно говорить. Вы молчите, но и я с вами престану говорить. Мир вам и благословение.
Пришлите мне гостинец какой-нибудь: или лошку, или ставец, или ино что. Али у самих нечево нет, бедные батюшки мои? Ну, терпите Христа ради! Ладно так! Я веть богат: рыбы и молока много у меня Христовою благодатию и пречистыя богородицы милостию и всех святых молитвами. Аминь.
Письмо к "отцу и брату, другу и советнику"
Письмо увещательное отступившему от православия и обратившуся и ищуща покаяния
Господи Исусе Христа, сыне божий, помилуй нас.
О Христе нашему отцу, и брату присному, и другу, и советнику, воину Исусову, страдальцу Христову, проповеднику благочестия, поборнику православия, любезному и прелюбезному сердешному нашему другу и отцу, имя рек, радоватися. Да веси, о вселюбезне, яко не о том скорбим, еже напал на тя сатана со слугами своими; но о том радуемся, яко имя рек толикая претерпе от врагов божиих, еже и всяк слух ужасает. За што претерпел, што своровал, не ведаешь ли? За што Павла в Листре и Ликаонии, жиды-богоубийцы наустиша народы и побиша Павла камением, влечаху вне града, мнеша его умерша*, за то и нашего, – оле радости с горьким плачем раствореныя! – имя река, побиша. О друже наш любезный! Целуем главу твою, целуем перси твоя, целуем руки и ноги! Прииди-тко сюды, приклони-тко ся к нам, дай-ко главу ту страдальческую. Обымем тя, облобызаем тя, облием тя плачем, омыем тя слезами, напад на выю твою, возглаголем сице от болезни: уд ты наш, брат ты наш, едино есмы тело! Похищен бысть сатаною, пленен бысть варвары, отведен бысть в чюжую землю и тамо многая озлобления много претерпе от врагов благочестия; ныне же мы паки тя видим во свое отечество возвратившася! О, слава тебе, господи! Срадуйтеся с нами все духовное братство, яко друг наш и брат обретеся жив и не удавлен от еретиков. А што, друже, скорбишь о пагубном их причастии – што ж делать! Худо сделано, не мужественно. Да што говорить! Вси мы человецы немощни, без помощи праху подобии. И Христос рек: "дух бодр, плоть же немощна"*. А они, враги злы, ревнители отца своего сатаны, поспешны на пагубу нашу. Петр-от и камень наречен, да и тот поползнулся*. Только слышали мы в малом твоем писанийцы, – ищешь покаяния, скорбишь, болезнуешь и их, сказываешь, возненавидел, яко змию. О сем радуемся, о сем веселимся, приемлем тя, лобзаем тя, любим тя, приобщаемся тебе, сплетаемся тебе присно, связуемся тебе вечно! Брат и уд ты наш! Хто свой уд ненавидит? Брата тя присна присно имехом и имеем, и имети хощем, всегда и ныне, и присно, и во веки веком. Аминь.
О трех исповедницах слово плачевное
Месяца ноября во вторый день сказания отчасти доблести, и мужестве, и изящном страдании, терпении свидетельство благоверныя книгини Феодосии Прокофье[в]ны Морозовы и преподобномученицы, нареченныя во инокинях схимницы Феодоры.
О трех исповедницах слово плачевное.
В лето… [83] быша три исподведницы, жены – болярони: глебовская жена Ивановича Морозова Феодосья Прокопьевна, во инокинях Феодора-схимница, и сестра ей бе, нарицаемая княгиня Урусова, Евдокея Прокопьевна, с ними же дворянская жена Акинфея Ивановича Данилова Мария Герасимовна. Беша бо Феодосья и Евдокея дщери мне духовныя, иместа бо от юности житие воздержное и на всяк день пение церковное и келейное правило. Прилежаше бо Феодосья и книжному чтению и черплюще глубину разума от источника словес евангельских и апостальских. Бысть же жена веселообразная и любовная.
Многими дньми со мною беседующе и рассуждающе о душевном спасении. От уст бо ея аз, грешный протопоп, яко меда насыщашеся. Глаголаше бо благообразная ко мне словеса утешительная, ношаше бо на себе тайно под ризами власяницу белых власов вязеную, безрукавую, да же не познают человецы внешний. И, таящеся, глаголюще: "не люблю я, батюшко, егда кто осмотрит на мне. Уразумела-де на мне сноха моя, Анна Ильична*, борисовская жена Ивановича Морозова. И аз-де, батюшко, ту воласяницу искинула, да потаемне тое сделала. Благослови-де до смерти носить. Вдова-де я молодая после мужа своего, государя, осталася, пускай-де тело свое умучю постом, и жаждею и прочим оскорблением. И в девках-де, батюшко, любила богу молитися, кольми же во вдовах подобает прилежати о души, вещи бессмертней, вся-де века сег[о] суета тленна и временна, преходит бо мир сей и слава его. Едина-де мне печаль: сын Иван Глебович молод бе, токмо лет в четырнатцеть; аще бы ево женила, тогда бы и, вся презрев, в тихое пристанище уклонилася". О свет моя, чево искала, то и получила от Христа!
Бысть же в дому ея имения на двесте тысящ или на полтретьи, и християнства за нею осмь тысящей, рабов и рабыней сто не одно, близость под царицею – в четвертых бояронях. Печаше бо ся о домовном рассуждении и о християнском исправлении, мало сна приимаше и на правило упражняшеся, прилежаше бо в нощи коленному преклонению. И слезы в молитве, яко струи, исхождаху изо очей ея. Пред очима человеческима ляжет почивати на перинах мяхких под покрывалы драгоценными, тайно же снидет на рогозиницу и, мало уснув, по обычаю исправляше правило. В банях бо тело свое не парила, токмо месячную нужду омываше водою теплою. Ризы же ношаше в доми с заплатами и вшами исполненны, и пряслице прилежаше, нитки делая. Бывало, сижю с нею и книгу чту, а она прядет и слушает, или отписки девицы пред нею чтут, а она прядет и приказывает, как девице грамота в вотчину писать. И нитки – свои труды – ночью по улицам побредет, да нищим дает. А иное рубах нашьет и делит. А иное денег мешок возьмет и роздаст сама, ходя по кресцам, треть бо имения своего нищим отдая. Подробну же добродетели ея недостанет ми лето повествовати, сосуд избранный видеша очи мои.
Бысть же в Петров день пожар великий в Москве, и приближающься огнь ко двору ея; аз бо замедлив в дому Анны Петровны Милославские*, добра же ко мне покойница была. Егда бо приидох к Феодосье в дом, и двое нас, отшед, тайно молебствовали, быша бо слезы от очию ея, яко река, воздыхание бо утробы ея, яко пучина морская колебашеся, глас же тонкий изо уст ея гортанный исхождаше, яко ангельский: "увы! – глаголаше, – боже, милостив буди мне, грешнице!" И поразится о мост каменной, яко изверг некий, плакавше. Чюдно бе видимое: отвратило пламя огненное от дому ея, усрамився молитвы ея сокрушенныя. Обыде и пожже вся окрест дому ея, а за молитв ея и прочих не вредило тут. Аз же тому бысть самовидец сам, и паче слуха видения: моя молитва при ней, яко дым, ея же изо уст, яко пламя, восхождаше на небо.
Еще же она, блаженная вдова, имела пред враты своими нища клосна и расслабленна. Устроили ему келейцу, и верная ея Анна Амосова покоила его, яко матери чадо свое, и гнойные его ризы измываху, и облачаху в понявы мяхкие. Сама же по вся нощи от него благословение приемлюще, рабыня же не отлучашеся от нищаго по вся времена.
Егда же рассвирепела буря никониянская и сослали меня паки с Москвы на Мезень* во отоки акиянския, она же, Феодосья, прилежаше о благочестии и бравшеся с еретики мужественне, собираше бо други моя тайно в келью к преждереченному нищему Феодоту Стефанову и писавше выписки на ересь никониянскую, готовляше бо ожидающе собора праваго. И уразумевше бо сродники ея Ртищевы, и наустиша холопей ея воровским умыслом, и оклевещут ю ко царю. Царь же, лаская ея, присылал к ней ближних своих Иякима* архимарита, патреарха нынешняго, развращая ея от правоверия. Она же глагола мужественно: "аще-де и умру, не предам благоверия! Издетска бо обыкла почитать сына божия и богородицу, и слагаю персты по преданию святых отец и книги держю старыя, нововводная же ваши вся отмещу и проклинаю вся! Аще-де вера наша старая неправа суть, но яко же есть права и истинна, яко солнце на поднебесной блещашеся. Скажите ц[арю] А[лексею]: "почто-де отец твой, царь Михайло так веровал, яко же и мы? Аще я достойна озлоблению, – извергни тело отцово из гроба и передай его, проклявше, псом на снедь. Я-де и тогда не послушаю". Посланницы же возвратишася вспять и поведавше царю, яже от нея слышавше. Он же повеле ей с двора не съезжать и отнял лутчие вотчины – две тысящи християн. А холопи в приказе клевещут на ню, яко блудит и робят родит, и со осужденным Аввакумом водится. Он-де ея научил противитися царю.
Потом приехал в дом к ней сродник ея, Феодор Ртищев, шиш антихристов, и, лаская, глаголаше: "сестрица, потешь царя тово и перекрестися тремя перстами, а втайне, как хощешь, так и твори. И тогда отдаст царь холопей и вотчины твоя". Она же смалодушничала, обещалася трема персты перекреститися. Царь же на радостях повеле ей вся отдать. Она же по приятии трех перст разболевся болезнию и дни с три бысть вне ума и расслабленна. Та же образумяся, прокляла паки ересь никониянскую и перекрестилась истинным святым сложением, и оздравела, и паки утвердилася крепче и перваго.
Та же паки меня с Мезени взяли, протопопа Аввакума. Аз же, приехав, отай с нею две нощи сидел, несытно говорили, како постражем за истинну, и аще и смерть приимем – друг друга не выдадим. Потом пришел я в церковь соборную и ста пред митрополитом Павликом, показуяся, яко самовольне на муку приидох. Феодосья же о мне моляшеся, да даст ми ся слово ко отверзению устом моим. Аз же за молитв ея пылко говорю, яко дивитися и ужасатися врагом божиим и нашим наветникам.
И так и сяк, сослали меня в Боровеск, в Пафнутьев монастырь. Она же за мною прислала ми потребная. И, держав мя десять недель, паки возвратили в Москву. Она же со мною не видалась, но приказывала: "ведаю-де я, хотят тебя стричь и проклинать. Обличай-де их с дерзновением. На соборище том-де я буду и сама". И я таки, бедной, за молитв ея столько напел, сколько было надобе. Потом сослали на Угрешу меня за крепостию велиею. Она же и туде потребная присылаше ми. Потом перевезли паки в Пафнутьев монастырь. Она же потребная присылаше ми и грамотки. Потом паки мя в Москву ввезли. Она же, яко Фекла Павла ищущи, – увы мне, окаянному! – и обрете мя, притече во юзилище ко мне, и по многим времянам беседовахом. И иных с собою привождаше, утвержая на подвиги. И всех их исповедал во юзилище: ея и Евдокею, и Иванушка, и Анну, и Неонилу, и Феодора, и святаго комкания сподобил их. Она же в пять недель мало не всегда жила у меня, словом божиим укрепляяся. Иногда и обедали с Евдокеею со мною во юзилище, утешая меня, яко изверга.