Динамика аналитических процессов в середине путешествия
Когда Герда лишила меня большей части всемогущества и, в то же время, укрепила и развила в себе базисное доверие – она сделала первые робкие шаги в своё депрессивное пространство. По мере продвижения она всё лучше находила себя, всё лучше нащупывала струны, связывающие её Самость с другими объектами и субъектами, всё лучше обнаруживала меня неточной копией образов переноса. Пациентка раскрывала прежде нераскрытые качества Самости, первичных и других значимых объектов, в стремлении репарировать их, Самость и исправить историю своей жизни, а также создавала новые конструкции, которые, эволюционизируя, обволакивались собственными пространственно-временными характеристиками.
Вначале пациентка вдруг начала в переносе обращаться ко мне как к отцу. Г вспоминала значимые потери. Она вспомнила о пяти котах, живших в её детской семье. Все пять котов не дожили до старости: одного кота раздавило лифтом, второй выпал из окна, третий умер от непонятной болезни, четвёртый исчез на даче, пятого задавила машина. Теперь я, как отец и как вновь открытый субъект депрессивной позиции, должен был помочь пациентке оплакивать отдаляющийся от неё параноидно-шизоидный мир, мир ужаса и нирваны. Герда оплакивала котов, не нашедших места в её семье, параллельно оплакивая свои репрессированные и невыраженные чувства и аффекты, свою нежность, скорбь, отчаянье и ярость. В родительской семье недопустимым и невозможным было выражать аффекты, проявлять чувства, показывать эмоции. Пациентка на сессиях часто плакала, сердилась на меня, недоумевала – как я могу выносить её чувства (сперва она ощущала, что делает нечто запретное и нехорошее). Она беспокоилась – не повредят ли мне её эмоции, не убьёт ли она меня ими. Я как бы снова становился матерью, и Герде нужно было убедиться – замеченные ею, пусть даже пока частичные, объекты-аффекты и объекты-чувства не разрушают мать, инвестированные эмоции не являются оружием против матери. Г заботилась о моём здоровье: каким образом я могу всё это выносить, и ведь у меня есть ещё пациенты… Конечно, у матери был другой пациент = старший брат пациентки… а у меня был другой пациент-мужчина, старше Герды, с ним она раз столкнулась у меня в дверях. Столкновение способствовало сепарационным и дифференциальным процессам. Некоторое время Г опасалась, что я буду её ругать, наказывать, высмеивать за проявленные ею чувства. Когда сего не случилось, она решилась на трансформации аффективной сферы: объекты-аффекты приобрели значимость, признаки необходимости, востребованности, целостности и "хорошести". Иначе: аффекты из состояния недифференцированности и хаоса переходили е состояния разновеликих и разнозаряженных полей, соединяясь с объектами и субъектами депрессивных пространственно-временных континуумов, придавая объектам и субъектам амбивалентные качества.Данные внутрипсихические процессы давались Герде нелегко. Проявляющиеся и развивающиеся внутренние связи с имаго отца, дистанцирование от образа матери, с одновременной аффективной фокусировкой примарных объектов, – а также новые конструкции психики, рождающиеся на основе трансферно-контртрансферных искажений, – перегружали прежнее депрессивное пространство, при неочерченности и несформированности нового депрессивного пространства.В то время восстановились и наладились отношения со старыми подругами, пациентка завела новых, сопереживала им в их женских пересудах. Но часто она злилась на них, потому что они слишком "загружали" её своими проблемами. Герда начала увереннее водить машину… и попала в две автоаварии (не вписалась в ворота гаража при въезде и врезалась в проезжающую машину при выезде со двора). Эти отыгрывания вовне свидетельствовали не только о внутренней стеничности, ригидности и актуализирующейся "анальности" пациентки, в её стремлении не изменяться, не только о стремлении защитить меня как вновь обнаруженный в себе "хороший" объект от зависти и ярости, препятствующей внутренней трансформации, – но и об интенсификации проективно-интроективных процессов, о стремлении пациентки управлять "психическими сфинктерами" = порталами между Вселенной Ps-D и Нарциссической Вселенной и о стремлении управлять внутрипсихическими трансвестициями, не опираясь на прежние внутренние ритуалы.По-другому вышеописанное можно концептуализировать как развившуюся решимость Герды вступить на путь практики (подфаза практики). И действительно, пациентка вскоре решилась на путешествия заграницу во время моих отпусков. Она побывала в Турции, Чехии, Англии, Испании, Франции, Италии (до того, несмотря на хорошее материальное положение, она ни разу не выезжала из страны). Если она не могла совместить свой отпуск с моими отъездами и продолжала работать – время тоже уже не останавливалось, Герда начала успешно решать проблемы на работе и в моё отсутствие. Я стал устойчивым внутри неё объектом переноса и устойчивым объектом трансферных искажений = новым субъектом.
В дополнительных реакциях контрпереноса акцент сместился со страха и опасений за существование пациентки и с зависти к её возможностям (в моих материнских идентификациях) и от презрения, недовольства, отстранённости, чувства собственности, сексуального любопытства и возбуждения (в моих отцовских идентификациях) на удивление способностям пациентки и гордостью за её успехи (отцовский полюс). Я чувствовал, что Герда выходит из ситуации переерсной ранней "триангуляции": убить меня – убить себя – или сойти с ума. Я не хотел замещать или убивать её генетические имаго матери и отца, не хотел переделывать и модернизировать её историю, и пациентка почувствовала это. Тогда Г окунулась с головой в Эдиповы переживания (думаю, в параллельно сформированном депрессивном пространстве, а не в её историческом).Вдруг Герда стала укрываться одеялом, даже в 30-ти градусную жару. Она начала стесняться меня, ревновать меня к предполагаемым пациенткам и к жене. Её перестали устраивать отношения взаимного сексуального использования с богатым любовником, она ощутила, насколько тот ей дорог, и ей захотелось быть такой же дорогой, любимой и значимой для него. Она смогла говорить с ним об их отношениях, о своих чувствах и надеждах. Но любовник ничего не собирался менять в своей жизни. Его устраивало иметь жену и любовницу. Он контролировал их и удерживал, манипулируя ими при помощи финансовых вливаний. Одно время Герда собиралась бо-роться за своё счастье. Она много раз порывалась позвонить жене любовника, намеревалась купить дачу рядом с его загородным домом, где он жил с женой, чтобы "переманить" любовника к себе. Однако боязнь – своими действиями, много раз в жизни подводившими её, разрушить не семью любовника, к чему Г яростно стремилась, а её отношения с любовником, удерживала Герду.
Мы с Гердой очутились в первом Эдиповом тупике. Ища выход – пациентка трансвестировалась в Нарциссическую Вселенную.
В сериях снов пациентка опаздывала на поезда, корабли и самолёты из-за того, что никак не могла найти свои деньги, документы (свои паспорта и билеты), свою одежду и оставить отца одного.
Как мы с пациенткой установили – символически сновидения указывали на чувства глубокой ущербности и безнадёжности. Герда перестала понимать меня, себя и окружающих. Отец воспринимался ею бесполым существом, которое должно о ней заботиться, но которое совсем не способно опознать её страданий. Пациентка будто снова вступила в бесполый мир… или провалилась в прорубь. Она описывала мне свои переживания как бы с мольбой дать им названия. Пациентка будто потеряла все чувства, смыслы и слова. Я, отец и любовник ощущались в роли бессловесных теней, в лучшем варианте – близнецов. Г словно вопрошала, существует ли она на самом деле, кто она, какова у неё связь со мной и другими. Пропасть между мной и собой она видела глубокой и труднопреодолимой. Однако, когда я дал названия некоторым её чувствам, она довольно быстро, за несколько месяцев, восстановила между нами и между ней и другими объектами и субъектами мостки-связи. Первый мостик проходил через параноидно-шизоидное пространство: короткое время Г чувствовала злонамеренность и преследование с моей стороны, со стороны любовника, секретарши директора на работе, самого директора, главного бухгалтера-женщины, подруг. Я был в её воображении хитреньким евреем, принуждающим её к хождению на анализ угрозой раскрыть её тайны знакомым ей и незнакомым людям. Я был хитреньким евреем, выманивающим её деньги, обманывая ложными обещаниями. Любовник виделся опасным преступником, способным нанять бандитов, дабы отобрать купленную ей квартиру. Секретарша с директором, женщина главный бухгалтер тоже строили козни, с целью лишить её работы, средств к существованию… и т. д. Хочется подчеркнуть – речь идёт не о галлюцинациях и бреде, а о фантазиях и тревогах пациентки. Она продолжала достаточно хорошо психически функционировать вовне и внутри аналитической ситуации.
Было, всё же, нечто новое в этом, поверхностно выглядевшем регрессией, уходе в нарциссическое измерение. А именно: уход не был регрессией. В чувствах ущербности и безнадёжности не было отчаянья. Наоборот – пациентка и я чувствовали, что данная "телепортация" необходима, чтобы затем продолжить путешествие среди триангулярных просторов. Собственно, вышеуказанная ситуация воспринималось нами как уход в самое глубокое бомбоубежище, убежище, где нужно выполнить очередной этап ремонта или очередную трансформацию^ произвести дозаправку = аффективную переработку… то есть, укрыться от опасных пока чувств и смыслов. Находясь в нарциссическом измерении, Герда уже была способна опереться на наш прошлый опыт пребывания там, на новые зеркальные конструкции запросов-ответов, на изменённый аффективный фон. Благодаря предшествующим трансформациям Нарциссической Вселенной Г обрела возможность там перемещаться: совершать интроспекцию. Она могла смотреть на себя со стороны. Порой пациентка подтрунивала и шутила сама над собой. Здесь шутки носили оттенок "журить", без прежнего мазохистского штампа. Шаг в сторону от Самости внутри нарциссической перспективы теоретически можно обосновать либо проекцией частей Самости в восстанавливающиеся объекты, либо зеркальным дублированием (расщеплением) Самости с интроекцией частей объектов в одну из частей расщеплённой Самости (восстановление Самости и объектов), – либо аналитической редупликацией Самости (в результате проективно-интроективных процессов с аналитическим третьим), предполагающей образование нового пространственно-временного континуума нарциссического убежища.
Подобные перемещения пациентка предпринимала в анализе всякий раз, когда в Депрессивной Галактике, внутри развивающихся триангулярных пространств, встречалась с объектами и ситуациями, которые были репрессированы и запрещены значимыми объектами её детства.
Далее я не буду подробно останавливаться на вышеописанных "уходах" Герды.
Вернувшись из убежища, где она подтвердила собственное существование и значимость своего существования, Герда задалась вопросом – кто она такая, и кем она является для людей. Она вспомнила своих армянских тётушек, мать-армянку. Она вспомнила: с очень раннего возраста, лет с трёх, разделяла семью на русских и армян; русскими были отец и она, а армянами – мать и брат. Пациентка не признавала в себе ничего армянского. Армянские корни у неё были связаны с умением хорошо готовить, принимать гостей и с образом женщины в затёртом халате и домашних тапочках. Г практически ничего не умела готовить, не умела принимать гостей и не хотела быть женщиной, домашней хозяйкой в замусоленном халате. Среди тётушек она слыла неумехой, как бы неполноценной особью женского рода, как бы не женщиной. Это подталкивало Герду в сторону негативного Эдипова комплекса. Однако идентификация с эмоционально мёртвым отцом и с агрессивным братом означала для Герды разрушение Эго (безумие, чего она веет-да опасалась) и Самости (т. е. центра мироздания, т. е. означала смерть).
Кроме прочего – запутанные конфликтующие идентификации, переполненные либидозными, агрессивными влечениями, тревогами и чувством вины к первичным объектам могли сохранять свою устойчивую неустойчивость, status quo, из-за спектра фантазий о невозможности принятия окончательного решения, окончательного самостоятельного выбора поло-ролевой идентификации. В многочисленных сновидениях того периода пациентка наблюдала себя пребывающей в одном доме с тётушками и матерью, готовившими застолье к каким-то празднествам… Герда всегда находилась отдельно, на нижних этажах в грязных, полуразрушенных туалетных или ванных комнатах; она ощущала себя грязной, кастрированной, недостойной присутствовать на торжестве… она стремилась быть со всеми женщинами родни, но никак не могла обнаружить путь, проход к ним, и, помимо прочего, ей было невозможно предстать перед тётушками и матерью в таком фекальном виде.
Сновидения позволили нам с пациенткой понять и пережить тревоги, страхи, опасения и состояния телесной анально-генитальной спутанности вызревшего Эдипова комплекса. В контрпереносе я бы выделил следующие согласующиеся (конкордантные) компоненты: болезненные чувства неосведомлённости; фантазии о тайнах, к которым меня не подпускают; чувства телесной и психической неполноценности, бессилия – вплоть до страха соматизированной импотенции. Из дополнительных (комплементарных) отцовских компонентов контрпереноса стоит отметить страх и отвращение к образам тела пациентки, чуть прикрывавшие фантазии о наших сексуальных эксцессах. Я рискнул пролистать, прочувствовать мои фантазии и убрать их за ненадобностью на дальнюю полку, не отбросив их сразу в пучину бессознательного как русалку или сирену, как опасные соблазняющие и разрушающие отношения (что, видимо, воспринимала пациентка в отношениях с отцом). А Герда рискнула в аналитической ситуации на более доверительный тон и на отказ от фобических оборонительных стратегий: 1) соблазнять=нападать=разрушать и 2) быть соблазнённой = претвориться мёртвой, чтобы остаться в живых. Пациентка смогла укрепить меня в положении Другого, диссонирующего с имаго отца. Вне аналитической ситуации Г стала бережнее относиться к отцу, делиться с ним какими-то чувствами, мыслями, новостями, чего ранее не происходило, т. к. пациентка была убеждена – отец будет чрезмерно волноваться, она соблазнит или убьёт его эмоциональной близостью. Герда перестала переодеваться при отце. Она купила будильник и огромные наручные часы. Она больше не нуждалась в контроле со стороны, пациентка открыла в себе способности контролировать собственные границы, находить оптимальную дистанцию с объектами и отказаться от сексуализации любых отношений.
Несмотря на кажущееся преобладание трансформаций в области негативного Эдипова комплекса – покупка огромных часов, принятие отцовских функций контроля, а также недолговременные сексуальные влечения к подругам и спорадичные сексуальные импульсы к встречным женщинам – пациентка развивала успехи и в области позитивного Эдипова комплекса. Впервые за четыре с лишним года анализа она начала приходить на сессии в юбках, у неё появились женские увлечения – парикмахерская (она отрастила длинные волосы), массаж, посещения магазинов одежды и покупка платьев, шитьё (забытое ею с детства). Г перестала стесняться армянских тётушек и восстановила с ними контакт. Она научилась готовить и приглашала их в гости, впитывала их советы, делилась своими кулинарными секретами. Я чувствовал её кокетство, жеманство, женскую мягкость и плавность. "Робототехника" (механистичность, формализм) в её движениях, речи, мыслительных процессах, отношениях закончилась. Пациентка теперь позволяла себе изредка опаздывать на сессии, по нескольку часов смотреть телевизор и читать книги, сидя дома на диване.
Неожиданно для Герды, на пятом году анализа, умер её отец. Пациентка считала отца крепким, выносливым и, хотя отмечала в последний год его болезненность и признаки одряхления, смерть отца явилась для неё сильнейшим ударом. Сперва она прибегла к так хорошо знакомым ей механизмам отрицания – словно ничего не случилось. Я был потрясён абсолютной неспособностью Г переживать утрату. Я почти физически ощущал замороженность или отсутствие части психики пациентки, что привело к жуткой злости на неё. Затем я обрёл способность к внутренней супервизии и начал анализировать собственные чувства. Во внутренних идентификациях с объектами и Самостью пациентки я обнаружил жуткую злость Герды на отца, потому что он оставил, бросил её. Нет, мир не был столь опасным как прежде, но отец не успел признать пациентку независимой, он не успел признать её женственность и женскость, не успел отказаться от инцестных посылов. Герде удалось интроецировать возможность внутренней переработки агрессии при утрате, не прибегая к расщеплениям чувств на образы и аффекты и к изоляции аффектов. Наступил длительный двухлетний период траура, причём пациентке потребовалось оплакать все свои значимые потери: погибших котов; несбывшиеся инфантильные фантазии половой трансформации и величия (превращение в мальчика и потом в Дзержинского или Ленина); инфантильные инцестные фантазии победы над соперниками (включая фантазии создания инцестных пар – с матерью против отца и/или брата, с отцом против матери и/или брата, с братом против матери и/или отца); потерю материнской и отцовской теплоты отношений, когда Герда стала девушкой; гибель брата и гибель надежды вырасти прекрасной дамой, из-за груза наставлений родителей – жить за брата; потерю самостоятельного выбора сексуальных партнёров, узурпированную вначале реальными, а затем фантазийными внутренними примарными объектами; потерю детской семьи; потерю мужа, взрослой семьи и упущенные перспективы отношений со своими детьми; потери сексуальных партнёров; потерю надежды на создание семейной пары со мной…