Эпилог: сверяемся с Максом Шелером
Во времена оны Огюст Конт разработал учение о трех последовательно сменяющих (и соответственно – вытесняющих) друг друга в истории стадиях (les etats), или, как говорил Вл. Соловьев – "фазисах", человеческого познания:
– теологической,
– метафизической,
– научно-позитивной.
Сама по себе, не выдерживающая серьезного гносеологического анализа и исторической верификации, эта контовская схема оказалась в некотором роде гениальной, ибо стала важнейшим эвристическим стимулом для последующих религиозных, философских и науковедческих идей, – прежде всего для идей Вл. Соловьева и Макса Шелера.
Оба они, каждый в своей системе категорий, показали, что три описанные Контом базовые формы человеческой интеллектуальности – религия, философствование, научное мышление, – доминируя в те или иные эпохи в тех или иных культурах, не "сживают" друг друга с оси времен и не упраздняют предметное содержание друг друга, но, скорее, постоянно находятся в отношениях довольно нелегкого, но взаимоподдерживающего диалога: оспаривая, провоцируя, взаимно дополняя, питая и восполняя друг друга, они (не только в своей обособленности, но и в процессах своего взаимодействия) отвечают за пути всей ойкономии человеческих знаний, а через нее – и за пути человеческой жизни.
В контексте данного нашего разговора предпринятая Шелером ревизия контовской "трехчленки" представляется мне особо интересной.
Согласно Шелеру, в истории жизнедействуют, соперничают и воспроизводят друг друга три основополагающие формы человеческого познания:
– та, которая связана с областью верований и – шире – отношений религиозных: Erlosungswissen (знание избавительное, разрешающее, освобождающее);
– та, которая непосредственно обращена к личности и связана с ее формообразованием – Bildungswissen (знание отображающее, образующее, образовательное); что особенно важно для нас – само корнесловие Bild, Bildung (образ, образование) – выступает здесь как определяющее;
– та, которая связана с овладением внешним мipoм – Herrschaftswissen, оно же – и Leistungswissen (знание овладевающее, производительное, приумножающее) .
И уж если говорить о судьбах Науки, о мipe Науки – не только классической, но и пост-классической, – то, на мой взгляд, этот мip проницается и формируется всеми этими тремя условными шелеровскими "познавательными формами" (Wissensformen).
Разумеется, это разграничение трех основных "познавательных форм" есть разграничение сугубо условное, теоретическое, почти что не проявленное напрямую в истории науки. Но без их теоретического разграничения и само познание мipa Науки становится зыбким и эфемерным, ибо теряет всякие исторические и смысловые ориентиры.
"Овладевающее знание" (Herrschaftswissen) в Большой Науке безусловно доминирует. И особенно (это касается последних полутора веков) – не столько даже в этосе покорения, подчинения, сколько в ее технологических, управленчески-бюрократических и околополитических структурах.
Фактор "освобождающего, избавительного, разрешающего знания" (Erlosungswissen) проявляет себя более скрыто, и прежде всего – в мотивационных структурах научной деятельности: как непреложный экзистенциально-творческий императив, как мотив сострадания (такой мотив может быть весьма силен и в медицинских, и в экологических, и в инженерных, и, наконец, в социо-гуманитарных исследованиях) .
Но вот именно знание-Образ, знание отображающее, образующее, образовательное (Bildungswissen), – знание, напрямую связанное с базовой проблематикой философской мысли, акцентирующей самое мысль, – именно это знание представляется мне подлинной "душой" не только внутренней жизни ученого, но и многих подлинно творческих научных коллективов. Ибо связано оно не только с научением мыслить, но и с научением быть. Cogitare, ergo essere. Или – если вспомнить круг идей великого богослова Пауля Тиллиха – с "отвагою быть" (courage to be).
Более того, почти полвека моих работ в области истории социо-гуманитарных знаний (в сочетании с изучением трудов по популяционной генетике человека) привели меня к мысли о том, что бескорыстное познание, равно как и бескорыстная творческая самоотдача (может быть, столь редкие в повседневной жизни) входят в число базовых и родовых характеристик исторически подвижного человеческого жизнеустройства.
Отчасти продолжая идеи Шелера, можно было бы отметить, что сам концепт Отображающего / Образующего познания проливает некий новый свет на декартово "cogito"’ – этот непреложный методологический постулат любой развитой науки. Ибо, так или иначе, в этих идеях заложен столь актуальный для современного научного знания принцип многозначной взаимной соприкосновенности и взаимного развития в историческом времени образа мipa, образа познания (cogitatio) и образа познающей человеческой личности (cogitans).
Немецкого философа всегда заботил вопрос о возможностях интеллектуального упорядочения головоломного многообразия тех теоретических, стилевых, эстетических, социальных, религиозных и иных содержаний, с которыми приходится иметь дело нашему познанию. И как частный случай этого фундаментального вопроса – вопрос об упорядочении процессов взаимодействия человеческого духа и его "продуктов".
Так что, по всей видимости, шелеровский взгляд на персоналистичность бескорыстного Bildungswissen должен быть и весьма важен для понимания смысла и ценности гуманитарного присутствия в мipe Науки.
И вот что хотелось бы сказать в заключение этого относительно краткого и нестрогого науковедческого дискурса, помещенного на страницах именно философского издания.
За бескорыстным познанием стоит прежде всего именно философский императив: philo-Sophia.
Действительно, Bildungswissen (т. е. знание социо-гуманитарное в своей основе) – есть то, что напрямую связано со стремлением мысли дать не абсолютное, но именно конвенциональные, открытые к процессам дальнейшей работы сознания отклики на всегда недосказанные, но всегда непреложные темы человеческих вопрошаний: о смерти и бессмертии, об отверженности и любви, о сомнении и вере, о меняющихся в каждую эпоху условиях и пределах познания Бытия-в-человеке и человека-в-Бытии.
Но это не всё. Известно, что на шелеровское философствование оказали немалое влияние традиции немецкоязычной иудейской и католической культур. Так вот, корнесловие Bild / Bildung отсылает нас к оказавшему грандиозное влияние на весь поликонфессиональный комплекс немецкой культуры лютеровскому переводу Библии. Условно переводимое нами как "образ" библейское понятие "целем" (Быт 1:26)у Лютера воспроизводится именно как Bild: "Und Gott sprach: Lasst uns Menschen machen, ein Bild, das uns gleich sei…"
Перевод начала 26 версета Быт 1 ("Вэ-йомер Элохим: наасе адам бэ-цальмену, ки дмутену…") представляет собой множество трудностей. В Синодальном переводе, вслед за Септуагинтой и Вульгатой, это сложное грамматическое соотношение двух категорий – "образ и подобие" – опущено ("И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему…"); перевод И.Ш. Шифмана, выдающегося российского семитолога, выглядит так: "И сказал Бог: сделаем человека по образу Нашему, как подобию Нашему…".
Так что за этой вольной или невольной библейской аллюзией Макса Шелера угадывается идея гуманитарно-научного познания и творчества не только как необходимости и не только как "функции", но и как дара родовому человеку – Адаму. А ведь принцип дара – один из трудных, но непреложных принципов человеческого жизнеустройства. Жизнь, свет, воздух, язык, мышление, любовь, внутренние творческие императивы – всё это во многих отношениях человек получает именно в дар. Не потому ли и сказано в Евангелии от Матфея (10:8): "даром (в греческом оригинале – darean) получили, даром давайте". Не задешево, но именно – Даром.
Кстати, к вопросу о даре.
Мне бы хотелось подкрепить все эти изложенные выше рассуждения из области философии науки и науковедения одним жизненным свидетельством.
Так уж случилось, что на протяжении последних двух десятков лет судьба связала меня с системами среднего и высшего образования – от первого до одиннадцатого класса "детской" школы – и до вузовских дипломных работ и кандидатских диссертаций вчерашних аспирантов. И в этой связи могу отметить следующее. Те, кто, по моим наблюдениям, был с детства или с ранней юности "облучен" (одарен!) подлинной гуманитарной культурой (в семье, на школьной скамье, или же под влиянием "харизматического" вузовского преподавателя), – как бы ни сложилась дальнейшая их судьба, обычно проявляют не только более высокую степень креативности, но и более высокую степень человеческой состоятельности, нежели окружающая "среда".
По всей видимости, реальность бескорыстного ("отображающего" и – одновременно – активно "образующего") познания – это как раз та реальность, к пониманию которой можно отнести блоковские строки, хотя, возможно, и взятые в совершенно особом контексте:
Там воля всех вольнее воль
Не приневолит вольного,
И болей всех больнее боль
Вернет с пути окольного!
Но – так или иначе – рассмотренное выше шелеровское понятие может оказаться одним из достойных эвристических ключей для понимания не только современной науки, но и сегодняшних и возможных завтрашних судеб мысли, общества и культуры.
Многомерность развития, или на путях к гуманитарной глобалистике
Глобальный современный теоретический подход к пониманию современного мipa как такового и, в частности, столь насущной проблематики толерантности – вещь, издавна волнующая не только ученых, но и политиков, духовенство, людей искусства.
Так что предлагаемый ниже дискурс имеет едва ли не главной целью поиски теоретических основ такого подхода – подхода междисциплинарного, но коренящегося главным образом в нынешнем опыте исторических и философских наук.
Если угодно, речь идет об архитектонике толерантности.
* * *
Категория развития – едва ли не центральная категория, проницающая все области нашей жизни и мысли: от областей интимных до глобальных. С этой категорией связано пересечение интересов ученых, политиков, бизнесменов, художников, священнослужителей несхожих мipoвоззрений и специализаций. Задачи познания такого рода пересечений подчас не только и даже не столько облегчаются, сколько осложняются тем обстоятельством, что чаще всего мы пользуемся понятиями автоматически, не входя в их историю и смысл.
И когда мы автоматически употребляем эту занимающую нас категорию применительно к изучению так называемых "развивающихся стран", то становится непонятным: в каком направлении и чего ради осуществляется это самое "развитие"? Да и в чем оно выражается? Что общего, скажем, в "развитии" стран Южноамериканского Конуса с их внутренне конфликтным, но бесспорно богатым и открытым человеческим потенциалом и Зимбабве и иных, как говорят в испаноязычном ареале, "фатальных" (fallidos) стран Тропической Африки, где вождь однопартийного государства несет в себе одновременно черты и тоталитарного властителя, и племенного князька, и шамана? Каков статус огромных и разнообразных посткоммунистических пространств, разжалованных нынешней политической словесностью из "передовых" в "развивающиеся"? Каков "развивающийся" статус нынешней России во всём многообразии и взаимодействии ее действительно развивающихся и депрессивных, "дотационных" регионов и растерявших свои ориентиры социальных массивов? В какой мере те регионы земли, которым мы обычно присваиваем статус развивающихся, "экспортируют" себя (через массовую легальную и нелегальную эмиграцию, сырьевые потоки, "отмывание" капиталов, потоки "мозгов", религиозные и идеологические влияния) в регионы передовые?
Предлагаемое рассуждение не претендует на решение всех этих базовых проблем нынешнего глобального мира. Задача наша – неизмеримо скромнее: попытаться разобраться в категории развития как одной из центральных универсалий человеческой жизни.
А что говорят словари?
Обратимся прежде всего к материалам Большой Советской энциклопедии, к статье безвременно ушедшего из жизни российского философа Э.Г. Юдина (1930–1976) "Развитие".
Согласно Юдину, развитие есть одно из центральных определений Бытия как такового, приложимое к осмыслению материальных, социальных и универсальных объектов. Развитию, по его словам, присущи три неотъемлемые и структурно взаимосвязанные характеристики: необратимость, направленность, закономерность.
Со времен Гегеля, идея развития, во многом коренившаяся в опыте естественных наук, оказалась неразрывно связанной с принципом историзма; позднее эта связь, отнесенная Гегелем прежде всего к сфере мысли, закрепилась благодаря успехам не только философии, но и всего комплекса естественных и социальных наук. Более того (что очень важно для дальнейшего нашего рассуждения!), если мысль XIX столетия универсализировала категорию развития, то мысль последующего, XX столетия подчеркнула именно принцип структурного взаимодействия между развивающимися объектами; и эта же мысль акцентировала два несхожих, но многозначно взаимосвязанных модуса социального развития: эволюцию и революцию.
"Универсальный Большой Ларусс" указывает на многозначность понятия развития и, исходя из реальностей современной (для сегодняшнего нашего дня – относительно современной) жизни и современного обыденного языка, выделяет рубрику "Le developpement historique", причем радикально сближает содержание этой рубрики именно с судьбами "развивающихся", прежде всего постколониальных стран, вплоть до того, что подчеркивает характерное для обыденного (да и что греха таить – и для "научного") сознания 1950-х – 70-х годов смешение понятий развивающихся стран и тогдашнего "движения неприсоединения". Что же касается последующего периода, то авторы "Большого Ларусса" уже ставят проблематику развития и "развивающихся стран" в прямую связь с проблемой "слаборазвитости", в качестве одного из важнейших критериев коей они выделяют гипертрофию сырьевых производств в ущерб всем остальным формам жизнедеятельности общества. В качестве возможных предпосылок преодоления слаборазвитости выделяются:
– внутренняя дифференциация народного хозяйства,
– дифференциация экспорта,
– разработка более сложных систем внешних связей, включая и региональное сотрудничество,
– оптимизация механизмов использования внешней помощи и т. д.…
…Разумеется, энциклопедические или словарные тексты являются текстами справочными, отражающими мышление вчерашнего и позавчерашнего дня. Концепция "Большого Ларусса" – чисто позитивистская, менеджерская. Представления сегодняшнего дня уже отошли от утопий "эффективного менеджерства" и пытаются заглянуть в более глубокие и непреложные – человеческие – аспекты проблематики исторического и социально-экономического развития. Так, индийский христианский богослов Нинан Коши указывал (именно в словарной своей статье), что "требуется новая парадигма развития, которая ставит в центр процесса развития именно людей, которая трактует экономический рост прежде всего как средство, но не как самоцель, которая защищает предпосылки существования будущих поколений и уважает те природные основы, на которых зиждется жизнь". А исповедующая религию бахай профессор Калифорнийского университета (Беркли) Erin Murphy-Graham, выступая на семинаре Комиссии ООН по устойчивому развитию (8 мая 2008), заявила: "Развитие – это не просто облегчение бремени бедности. Развитие связано с выстраиванием человеческих способностей". Но последнее определение – уже за рамками наших словарных разысканий…
Что, однако важно: эти последние два высказывания современных исследователей, за которыми стоит огромная традиция мысли, в том числе и восточной мысли, еще пригодятся для дальнейшего нашего разговора…
Вернемся, однако, к работе со словарями, чтобы уяснить судьбы понятия развития в нашей собственной стране.