По словам С.И. Вильянского, "кодификация действующего… права должна быть построена на научной основе, т. е. на правильной, научно обоснованной системе права, хотя нельзя требовать, чтобы каждой отрасли права соответствовал и свой, и притом один, кодекс, и чтобы кодекс непременно охватывал всю отрасль права. С другой стороны, при кодификации невозможно, во имя "чистоты" содержащихся в кодексе институтов, безжалостно изгонять из кодекса всякую норму, выходящую за пределы данной отрасли." [203] . Согласно Л.C. Галеснику, "в ходе кодификации следует добиваться по возможности большего соответствия между системой права и системой законодательства. Что касается уголовного права, то в этой отрасли права, определяющей наказание за наиболее серьезные правонарушения… следовало бы строго соблюдать правило: ни одной нормы уголовного права вне уголовного кодекса… В других отраслях права вряд ли возможно исчерпывающим образом включить все действующие нормы в соответствующие кодексы." [204] .
Указания на желаемое формально-содержательное соответствие между отраслевыми показателями и кодифицированными актами представляются нам, в общем-то, обоснованными, так как в качестве достоинства самой отраслевой конструкции даже изначально называлась именно ее практико-ориентирующая направленность.
В свою очередь, при условии понимания системы права именно в систематическом срезе, наиболее близка автору настоящей работы (по вопросу о соотношении областных рядов права и законодательства) позиция С.В. Полениной. Правда, с поправкой на то, что, по нашему мнению, не столько законодательство должно выступать источником развития права, сколько наоборот. Иными словами, мы полагаем, что нормативный правовой материал должен в первую очередь отображать правовые нормы, а не выступать источником их творения (по крайней мере, в отношении высшего – законодательного – регламентационного уровня). Но вот нормы самих статутов действительно являются (могут являться) источниками подзаконных нормативных правовых предписаний; и это нормально. Включение же в состав законодательства ненадлежащих нормативных установлений свидетельствует о пороках юридической регламентации.
В этом контексте у самой С.В. Полениной, а точнее – в излагаемом ею материале, прослеживается некоторое, требующее дополнительного пояснения, "разночтение". Оно усматривается между содержаниями первого и второго предложений приводимой далее цитаты. По нашему восприятию, речь ученая ведет все-таки о двойственной роли собственно-законодательных положений, установлений.
Итак, по указанию С.В. Полениной: "…законодательство, являющееся формой права и одним из источников его развития, имеет несомненную связь с его содержанием, но не теряет при этом своей специфики… Система права сама выступает в качестве одного из важнейших факторов, определяющих построение и развитие системы законодательства. Формирование системы права есть одновременно выявляемый наукой процесс раскрытия объективно существующих закономерностей общественного развития… На достижение максимального соответствия системы права объективной действительности (а не признание той или иной области общественных отношений самостоятельной отраслью права) должны быть направлены усилия науки… Право, как и законодательство, относится к числу органических систем, которым присуще диалектическое соотношение между их структурой в целом и элементами. При этом структура может пониматься и как строение (состав) объекта, и как закон связи, и как результат взаимодействия между элементами. Такой подход позволяет получить не только статичную, но и динамичную характеристику объекта, в том числе права и законодательства." [205] .
В контексте всего сказанного вновь стоит отметить, что свойственное отечественной правовой культуре (и превалирующее в ней) отраслевое видение вопросов структуризации системы права (базирующееся на провозглашении двумя "общепринятыми" критериями распределения данных об общественных отношениях, подпадающих под юридическое воздействие, предмет и метод правового регулирования) не обеспечивает достаточной ясности и последовательности в изучении, исследовании и "конструировании" правовой материи (разных секторов, типов, срезов).
Не полностью востребовано оно и юридической практикой, так как последняя склонна акцентировать внимание на структурной конструкции не права, а именно законодательства.
Вместе с тем, наряду с преобладанием отраслевого видения и восприятия вопросов структурного строения правовой материи, в современном отечественном правоведении встречаются (хотя и не так часто) иные подходы к рассмотрению обозначенной проблематики, прямо указывающие на то, что отраслевое деление сохраняется более всего в силу "привычки". Так, нельзя не признать доказательственных посылов и аргументов той научной платформы, которая отмечает неоднозначность, недостаточную "жизнеспособность" отраслевой конструкции права и неоднозначность отраслевого дробления законодательства. В частности, на то, что "не является научно доказанным разграничение отрасли права как объективной категории и отрасли законодательства как производной от нее. Как та, таки другая существуют в одной системе координат. Кодексы, другие федеральные законы не строятся по отраслевому признаку, поскольку ими регулируются различные по предмету и методу отношения. В то же время эти отношения нельзя фактически разделить на публичные и частные – речь идет об их органическом единстве… Отраслевое строение правовой системы России – это скорее дань научной традиции, чем объективная реальность. Действительно, невозможно провести четкую грань между отраслями права." [206] .
Еще ранее схожие рассуждения на данный счет выражали и некоторые иные правоведы [207] . Пожалуй, наиболее негативно отраслевая конструкция системы права была оценена еще в 1982 г. (как раз таки в ходе дискуссии о соотношении систем права и законодательства) Ц.А. Ямпольской.
По словам ученой, "отрасль права мы определяем через… целостный… комплекс общественных отношений… Но как… отделить одну группу отношений от другой… Имеется ли критерий…, дающий возможность определить ту степень связанности… общественных отношений, которая позволяет выделить их в четко очерченный комплекс… Я полагаю, что такого научно обоснованного критерия не существует… Одни из нас берут за исходное при определении отраслей более широкие группы отношений, другие – более узкие… В результате мы бесконечно и бесплодно спорим… Например, существует ли природоохранительное право?… Разве раньше отношений по охране природы не существовало? Они были, а соответствующей отрасли – не было. Значит, их просто стало больше. Но "больше" или "меньше"… не научный критерий… Отсюда следует…, что беря за основу., предмет правового регулирования…, мы не можем построить четкую, стройную систему права… Фактически отрасль не составляет основной структурной части системы права… Отрасль не является внутренне присущим подразделением правовой ткани… Отраслей как таковых в праве нет… Пытаясь втиснуть право в прокрустово ложе отраслей, мы, тем самым, мешаем развитию науки, рассмотрению права как целого." [208] .
Внимательное исследование вопросов систематики права действительно позволяет утверждать, что отраслевая конструкция правового строения никогда не была (и не является) единственно возможной, не относится к числу аксиоматических правовых данностей. Дело тут главным образом в том, что гносеология многогранной "субстанции" права не может быть поставлена в зависимость сугубо от какой-либо одной классификации.
Анализ специальной литературы, легальных и правореализационных данных с неизбежностью приводит нас к выводу о том, что содержательные наполнения понятий отрасли права и отрасли законодательства не носят четкого характера, ибо критерии разграничения названных системных элементов права и, соответственно, статутного (и подстатутного) материала не обладают надлежащим уровнем определенности, конструктивности, универсальности. Отсюда вытекает и наличие погрешностей в "традиционных" для нашего правового порядка моделях видения структур права и нормативных правовых актов, так как корреспондирующие понятия ("отрасль права" и "отрасль законодательства") являются в них ключевыми.
При этом важно понимать, что негативный аспект заключается не в самом по себе наличии правовой конструкции отрасли права как категории, – с устоявшихся доктринально-исторических позиций, – первичной, исходной по отношению к отрасли законодательства и иным системным компонентам права (нормативного правового материала), а как раз таки в ее догматизированном, абсолютизированном восприятии. Конструкций в праве существует достаточно много, и зачастую их "творение" направлено на решение не только сугубо теоретических, но и практических (и даже прикладных) задач; иными словами, оно является обоснованным и оправданным (именно так оцениваются нами, к примеру, юридические конструкции "правовое отношение", "правовое нарушение", "реализация права" и пр.).
Но предмет (и, в отношении областей права, во многом – метод) правового регулирования постулируется в качестве объективного, заданного самой природой права показателя дифференциации общественных отношений по соответствующим отраслям. Вместе с тем "неминуемость" самой отраслевой градации сомнительна. Кроме того, "благодаря" неопределенности отраслевой конструкции, специалисты различных направлений юриспруденции вступают между собой в фактически не имеющие конца дебаты о: наличии (отсутствии) того или иного областного нормативного правового подразделения; самостоятельности (несамостоятельности), однородности (разнородности) содержания юридического воздействия той или иной направленности; о том, является ли какая-либо совокупность социальных поведенческих актов достаточной (или же недостаточной) для констатации наличия правовой отрасли. В данном контексте уместным представляется проведение аналогии с высказыванием Л. Дюги о частном и публичном праве, "гласящем", что абсолютное обособление приводит не к каким-либо позитивным последствиям, а лишь к формированию юридических конструкций, способствующих всемогуществу центральной власти [209] .
Указанные нами пороки конструкции "отрасль права" предопределяют, по нашему мнению, и необходимость "акцентирования внимания" (в отраслевом срезе) на "живой" модели системы законодательства, более глубоком ее исследовании (особенно в связи с сочетанием с совокупными, в том числе и научными, данными правового массива).
Обращаясь же к также весьма неоднозначно воспринимаемому вопросу об отраслях законодательства (нормативного правового материала), само наличие которых в юридической области вроде бы не оспаривалось, отметим, что в современной юридической литературе встречается суждение о том, что перечень таковых содержится в основном законе отечественного государства. Одновременно говорится и о том, что Конституция Российской Федерации определяет правовую систему государства и внутреннее закономерное строение статутного и подзаконного нормативного правового материала. Например, согласно позиции видного представителя современной юридической науки В.К. Андреева, "существующее деление отраслей права не совпадает с перечнем отраслей законодательства, обозначенным в Конституции РФ… Правовая система России определяется прежде всего Конституцией РФ, в которой обозначена и структура законодательства." [210] . Приведенные в данной цитате утверждения вызывают сомнения; они нуждаются либо в дополнительном аргументационном обосновании, либо в корректировке.
В первую очередь необходимо отметить, что правовая система (в своем традиционном, устоявшемся для юриспруденции понимании, т. е. в качестве совокупности таких показателей, как – видовой "набор" юридических источников, профильная нормореализационная практика и превалирующая правовая идеология) не может , по крайней мере в буквальном значении, определяться неким отдельным, конкретным статутным актом (даже при условии, что таковой обладает высшей юридической силой), – ибо последний и сам является всего лишь одним из многочисленных составляющих правосистемного ряда.
Кроме того, определение правового типа (типа права) той или иной социальной общности сугубо по нормативным юридическим показателем невозможно; здесь требуется, как минимум, также учет данных о: 1) практической юридической деятельности (демонстрирующей прикладное, фактическое функционирование правовых норм); 2) стандартизированном (усредненном) и преобладающем правовом восприятии. Поэтому, как мыслится, в контексте различных отраслевых срезов правовой систематики можно говорить лишь о том, что в основном законе государства принципиальные установки правовой системы находят свое первоочередное, концентрированное, наиболее яркое (по сравнение с иными нормативными правовыми актами) отражение, легальное выражение.
Нуждается в уточнении и положение о том, что в Конституции РФ обозначена законодательная структура (структура законодательства). В данном случае первоочередное значение приобретает смысловая нагрузка самого понятия структуры законодательства (причем именно структуры, а не системы). Если под этим понятием понимается внутреннее закономерное упорядоченное строение (выраженное во взаимосвязи соответствующих элементов) статутного или всего писаного нормативного правового материала (как то следует из значений терминов "структура" и "законодательство" [211] ), то анализируемое утверждение вновь представляется оспоримым, так как в основном общегосударственном отечественном законе обнаруживаются далеко не только присущие самому праву системно-проявляющиеся, согласующиеся с фундаментальными законами общественного развития, не зависящие в своем базовом проявлении от производных факторов (т. е. закономерные) и выраженные посредством юридических источников системные связи социальных норм интересующего нас вида.
Вместе с тем относительно усмотрения сторонниками представленного выше подхода в Конституции российского государства структуры законодательства можно выражать лишь предположительные установки, так как ни на какие конкретные легальные показатели указаний здесь не производится. Не поясняется В.К. Андреевым также и ссылка на то, что в отечественном внутригосударственном акте высшей юридической силы обозначен перечень отраслей законодательства.
По нашему предположению, речь идет о ст. 71, 72 и 73 Конституции РФ, посвященных предметам исключительного федерального, совместного и только лишь субъектного ведения (так как в первых двух из них даны названия тех или иных направлений законодательной ткани). Можно также предположить, что, говоря о конституционном выражении законодательного строения, авторы анализируемого подхода имели в виду ст. 15 основного российского статута, так как именно она содержит указания на официально признаваемые в отечественном правовом порядке юридизированные формы выражения правовых норм (законы, иные принимаемые в государстве правовые акты, общепризнанные и договорные положения международного права) [212] . Иных гипотез относительно легального выражения структурного строения и закрепления отраслевой классификации нормативного правового материала в рассматриваемом контексте нам выдвинуть просто-напросто не удается, так как для этого не усматривается каких-либо предпосылок (пусть даже и не собственно-содержательного, но хотя бы сугубо терминологического характера).
Касательно ст. 15 Конституции РФ следует отметить, что она содержит классификационные данные не об отраслях (объединениях, сферах) законодательной и подзаконной ткани, а о самом нормативном юридическом материале. При этом последний отображается здесь именно посредством триады: "статуты – иные правовые документы – нормативные положения международного правового порядка".
Полнота и последовательность данной градации, конечно же, дискуссионны. Тем не менее (ввиду того что такая классификация детализируется в дальнейших легальных и юстиционных установлениях, а собственные суждения по поводу видов юридических источников и их соотношения мы уже излагали), не давая сейчас по данному поводу здесь никаких подробных оценок, лишь подчеркнем, что восприятие положений ст. 15 основного статута в качестве обозначения структурных компонентов законодательства возможно лишь крайне условно, и то при условии признания не отраслевого, а формовыражающего (юридико-источникового) правового строения. Причина заключается в том, что в ст. 15 речь идет о видах (а точнее – о подвидах) действующих (допустимых к действию) в государстве форм (т. е. оформленных выражений) писаных правовых норм.
В свою очередь, ст. 71 и 72 отечественной Конституции, устанавливая предметы федерального и совместного введения, "оперируют" непосредственно термином "законодательство". В частности, п. "о" ст. 71 "гласит", что в ведении Российской Федерации находится уголовное, уголовное процессуальное, уголовно-исполнительное, гражданское, гражданское и арбитражное процессуальное законодательство. Из совокупного содержания статьи выводятся и иные области законодательного ведения. Далее, на основании ст. 72, к сфере совместного ведения России и входящих в ее состав государствоподобных образований (субъектов, регионов) относятся вопросы образования, науки, культуры, здравоохранения, экологии (природопользования, природных ресурсов) и иные; а следовательно, – и их юридико-нормативная регламентация. В свою очередь, ст. 73 указывает, что регионы доминантно ведают (в том числе и посредством принятия законодательных актов) всеми (весьма, кстати говоря, немногочисленными) вопросами, не подпадающими под число федеральной или совместной "принадлежности".
Таким образом, во всех указанных конституционно-правовых положениях речь идет не об отраслях законодательства, а об отраслях (направлениях, сферах, "предметах") законодательствования; т. е. о допустимых пределах (границах) осуществления юридико-нормирующей деятельности органов публичной власти. Иными словами – в Конституции российского государства обозначены не внутренние упорядоченные, объединенные единым содержанием (предметом правого регулирования) массивы юридических норм. Именно такими должны быть, по крайней мере, в ориентирующем, желаемом значении, – не означающем, однако отсутствия практических дефектов, – отрасли законодательства. В отечественном основном статуте отражены компетенции; необходимые и (или) допустимые направления законодательной и подзаконной нормативной деятельности общегосударственного и (или) регионального уровня.