Таким образом, напрашивается обратная гипотеза. Быть может, тело с его способностью к действию, с его энергией, создает пространство? Очевидно, да, но не в том смысле, что акт занятия "изготавливает" пространственность, а в смысле непосредственной связи между телом и его пространством, между размещением в пространстве и занятием пространства. Каждое живое тело до того, как оно производит (воздействия на материю, орудия и предметы), производит себя (питается) и себя воспроизводит (порождая другое тело), уже является пространством и имеет свое пространство: оно производится в нем и производит его. Примечательная связь: тело, обладающее энергией, живое тело творит или производит свое пространство; и, наоборот, законы пространства, то есть различимости в пространстве, – это законы живого тела и развертывания его энергии. Это показывает Герман Вейль в своей книге о симметрии. В природе, неорганической и органической, симметрии (переносная или поворотная), то есть наличие двусторонности или дуальности, левого и правого, отражения или "зеркальности", либо симметрии вращательной (в пространстве), не являются свойствами, внеположными телу. Эти свойства, определяемые в "чисто" математических терминах (отображения, операции, трансформации и функции), не накладываются на материальные тела предсуществующей мыслью, как полагают философы. Любые тела, распространяя энергию, своими движениями производят пространство и сами себя по законам пространства. Это относится к частицам и планетам, кристаллам, электромагнитным полям, делению клеток, раковинам и архитектурным формам, которым автор придает огромное значение. Перед нами переход от абстрактного к конкретному, интерес которого состоит прежде всего в том, что он показывает их неразрывную взаимосвязь. Одновременно это и переход от ментального к социальному. Он придает понятию производства пространства еще большую силу.
Столь сильное обоснование позволяет распространить данное положение (с рядом замечаний и оговорок) на социальное пространство. Оно будет представлять собой особое пространство, произведенное действующими в нем силами (производительными силами) в рамках определенной пространственной практики (социальной, обусловливающей и обусловленной). Оно будет заключать в себе "свойства" – дуальность, симметрию, – не привнесенные в него ни человеческим, ни трансцендентным сознанием, но связанные с самим "занятием" пространства, причем это "занятие" следует понимать в генетическом смысле, то есть как порядок и последовательность производительных операций. Что в таком случае происходит с древним понятием Природы? Оно меняется.
Когда неразрывная взаимосвязь между пространством и его "содержимым" распадается, рефлективная мысль обращается к качествам и оккультным силам. Все, что происходит из биолого-пространственной (говоря одним словом, идиоморфной или биоморфной) реальности, будет нести на себе печать конечности. Симметрия всех типов предстанет результатом расчетов некоего бога-математика, получившим материальное воплощение по повелению божественной воли или силы. Цветок, не знающий, что он цветок и что он красив, обладает симметрией n порядка. Каким образом? Это известно Природе порождающей (Спиноза) или богу-математику (Лейбниц), ибо они и рассчитали розу! Если же подобная операция представляется не вполне мыслимой, как у Декарта и его школы, то расчеты приписывают "сознанию", человеческому или не человеческому, не слишком задаваясь вопросом, каким образом конечное может быть воплощено помимо провиденциального либо трансцендентного действия Идеи (Гегель). В чем и каким образом природа как таковая может "быть" математиком, философы с их научно-идеологическими разграничениями так и не объяснили. Красота раковины, или деревни, или собора приводит наблюдателя в замешательство. Тогда как перед ним (возможно) всего лишь материальные модальности деятельного "занятия" пространства. Возникает вопрос, не являются ли "интегроны" Ф. Жакоба, с помощью которых он объясняет единство органики, философско-научно-идеологической уловкой, субститутом Божественного провидения.
Если встать на иную точку отсчета, становится понятно, что генезис в природе подчинен законам пространства, которые являются законами природы. Пространство как таковое (занимающее-занятое, совокупность локусов) осмысляется материалистически. Оно как таковое предполагает различия. Тем самым мы устраняем ряд затруднений, связанных с происхождением различий (либо обратиться к первозданности, к первоначалу как источнику этих различий, либо подпасть под материалистическую критику эмпириокритицизма). Форма раковины не является результатом ни целесообразности, ни "бессознательной" мысли, ни решения высшей силы. Поэзия раковины и моллюсков, их метафорическая роль связаны не с таинственной творящей силой, а с тем, каким образом непосредственно распределяется энергия под действием определенных условий (в данном масштабе, в данной материальной среде и т. д.). Отношения "природа – пространство" не требуют опосредования через какую-либо внешнюю силу, природную и божественную. Закон пространства заключен в самом пространстве и не сводится к ложно-очевидному отношению "внешнее – внутреннее": оно – лишь очередная репрезентация пространства. Маркс задавался вопросом: трудится ли паук? повинуется ли он слепым импульсам? обладает ли он, вернее, является ли он интеллектом? знает ли он, что он делает? Он производит, выделяет секрет, занимает пространство и по-своему его порождает – пространство паутины, пространство своих стратегий и потребностей. Возможно ли помыслить пространство паука как абстрактное пространство, занятое следующими отдельными объектами: телом паука, его секреторной железой и ножками, предметами, к которым он подвешивает паутину, нитями паутины, мухами, которых он хочет поймать? Нет. Это значило бы наделить паука пространством аналитического интеллекта и дискурса, пространством листа бумаги – даже если потом начать восклицать: "Нет же! Это природа, инстинкт, провидение действуют на паука, и под их влиянием выходит чудо, восхитительное творение: паутина с ее равновесием, ее устройством, ее обработкой". Можно ли сказать, что паук ткет паутину как продолжение своего тела? Да, хотя эта фраза дает повод для критики. В паутине присутствуют симметрия и асимметрия, пространственные структуры (точки крепления, сеть, центр и периферия). Осознает ли паук эти структуры как таковые, обладает ли знанием о них, подобным нашему? Конечно нет. Он производит. Бездумно? Разумеется, он "думает", но не так, как мы. По своим характеристикам его "производство" стоит ближе к моллюскам или цветку, о котором пишет Ангелус Силезиус, чем к словесной абстракции. Производство пространства начинается с производства тела и доходит до секреции, производящей "жилище", которое одновременно служит и орудием, средством. По законам, которые в классической терминологии именуются "восхитительными". Можно ли разделить природу и расчет, органику и математику, производство и секрецию, внутреннее и внешнее? Безусловно, нет. Паук уже (подобно группам людей) размечает (направления) и ориентирует по углам; он создает сеть и цепочку, симметрии и асимметрии. Он простирает за пределы тела дуальные свойства, характерные для его собственного тела, отношений своего тела с самим собой и его актами производства и воспроизводства. В нем уже содержится левое и правое, верх и низ. Здесь и теперь в гегелевском понимании не сводится к "вещности", но включает в себя отношения и процессы.
Из этого следует, что для живого тела (точно так же, как для паука, моллюска и пр.) основополагающие локусы, индикаторы пространства, качественно обозначены прежде всего телом. Перед Эго всегда стоит непроницаемый "другой" (тело перед другим телом), уязвимый только для насилия – или для любви. Но внешнее есть одновременно и внутреннее, в той мере, в какой "другой" также является телом, ранимой плотью, доступной симметрией. Позднее в человеческом пространстве обозначения становятся количественными. Правое и левое, верх и низ, центр и периферия (поименованные или нет) – производные от телесных действий. Что, судя по всему, является качественным описанием не только жеста, но и тела в целом. Квалификация пространства в соотнесении с телом означает, что оно обусловлено тем, что телу угрожает или что ему благоприятствует. Его детерминация имеет, по-видимому, три аспекта: жест, след, метка. Жест в широком смысле: повернуться – это жест, меняющий ориентировку и ориентиры. Слово "жест" здесь уместнее, чем "поведение", ибо жестикуляционный акт намерен, он имеет цель (без целеполагания). Паук двигается, моллюск выползает из раковины: это жесты. Затем появляются след и метка. У паука нет этих "понятий" как таковых, и все же "такое впечатление, что…". Метка поначалу делается из того, что есть у живого существа, – кала, мочи, слюны и т. д. Метки сексуальные, вероятно, появились рано, но с кем они связаны? И с чем? Судя по всему, аффективными метками они стали гораздо позже и лишь у немногих видов. Преднамеренность возникает поздно, одновременно с мозгом и руками. Однако в жизни животных метки играют роль уже на очень раннем этапе. Места помечаются и замечаются. Вначале был Топос. Задолго до Логоса, в сумерках жизни, переживание уже обладает внутренней рациональностью; оно производит задолго до осмысленного пространства и мысли о пространстве, плодом которой являются репрезентации проекции, распада, образа и ориентации тела. Задолго до того, как пространство, воспринимаемое "я" и для "я", представляется расхождением и зазором, чисто виртуальными, отложенными конфликтами и контактами. Задолго до того, как пространство рисуется средой отдаленных возможностей, местом потенциалов. Прежде аналитического, расчленяющего интеллекта, задолго до знания существовал рассудок тела.
Время распознается, но не отделяется от пространства. Концентрические круги на стволе дерева говорят о его возрасте – равно как и "чудесно" определенные в пространстве завитки раковины, законы которых можно "перевести" на язык абстракции лишь с помощью сложных математических операций. Время неизбежно локально; сюда входят связи между локусами и их временем. Явления, которые анализ связывает с одной только "темпоральностью", то есть рост, созревание, старение, неотделимы от другой абстракции – "пространственности". Пространство и время появляются и проявляются как различные и нераздельные. Временные циклы соответствуют кольцевым формам пространства, наделенным симметрией. Быть может, линейные (повторяющиеся, механического типа) временные процессы соответствуют осям (по которым может повторяться какая-либо операция). Как бы то ни было, распад пространственно-временного континуума и социальное воплощение этого распада – безусловно, позднейшие явления, сопутствующие удвоению "репрезентация пространства / пространства репрезентации". Искусство сохраняет единство или стремится его восстановить, отталкиваясь от пространств репрезентации.
Уже теперь становится ясно, как и насколько единство живого материального существа основано на двойственности. Другого оно носит в самом себе. Оно есть симметрия, то есть удвоение, причем двойное (билатеральная симметрия, вращательная симметрия), которое к тому же удваивается в пространстве и во времени, в повторении цикличном и повторении линейном.
Вокруг живого существа и благодаря его деятельности, которую можно назвать "производственной", складывается поле, именуемое в бихевиоризме "поведенческим". Это сеть отношений, которую живое существо, действующее в своей пространственной "среде", проецирует и одновременно реализует в этой среде и с ее помощью. Значит, сама эта проекция пространственно детерминирована: в ней заложена симметрия правого и левого, противопоставление верха и низа и т. д.
В то же время живое существо с самого начала складывается как внутреннее пространство. В процессе филогенеза, как и генезиса отдельного существа, клеточная масса почти сразу изгибается. Образуется полость, сперва простая, затем сложная; ее заполняют жидкости, сперва относительно простые, затем все более разнообразные. Из прилегающих к этой полости клеток формируются перегородки, мембраны, преграды, проницаемые и непроницаемые. Внешнему пространству противостоит внутренняя среда, или внутреннее пространство; таково первое и наиболее решающее различие в истории биологического существа. Роль внутренней среды будет постоянно возрастать; начиная с первичной стадии, которая в эмбриологии именуется "гаструла", произведенное таким образом пространство приобретет разнообразные формы, структуры и функции.
Внутреннее отделено от внешнего, ибо оно замкнуто и делает живое существо "отдельным телом". Однако такая замкнутость весьма относительна и не имеет ничего общего с логическим, абстрактным разграничением. Мембраны проницаемы, пронизаны порами и отверстиями. Обмен не только не прекращается, но и возрастает, становится разнообразнее: энергетический обмен (питание, дыхание, выделения), информационный обмен (органы чувств). История жизни – это история все более разнообразного и интенсивного взаимодействия между внутренним и внешним.
Понятие "замкнутость" в таком относительном смысле, в отрыве от любых экстраполяций и систематизаций, имеет прикладное значение. Оно позволяет выразить происходящее как в жизни природы, так и в жизни общества. В обществе замкнутость стремится к абсолюту. Для (частной) собственности, пространственного положения города, нации, национального государства характерна замкнутая граница. За исключением этого крайнего случая, в любом пространстве-оболочке внутреннее и внешнее различаются, но относительно: перегородка всегда остается проницаемой.
III. 2
Если рассматривать живой организм в динамике, его можно определить как механизм, улавливающий (различными способами) энергию в своем окружении. Он поглощает тепло, дышит, питается. "В норме" он содержит и удерживает в себе избыток энергии – больше, чем ему нужно, чтобы реагировать на непосредственные побуждения и (негативное) воздействие. В результате он получает возможность проявлять инициативы (не детерминированные, но и случайные). Этим остатком, излишком определяется различие жизни и выживания (жизненного минимума). Полученная энергия не складируется до бесконечности, не сохраняется в состоянии застоя: в таком случае организм вырождается. Энергия по самой сути своей должна быть потрачена, причем продуктивно, даже если "производство" сводится к игре или беспричинному насилию. Она всегда производит некое воздействие, создает опустошение или реальность, изменяет пространство или порождает пространство. Живая (жизненная) энергия действует, по-видимому, только при наличии остатка, излишка, избытка и расходования. Тогда энергия расточается, причем ее взрывное расточение не отличается от продуктивного использования: уже в животной жизни игра, борьба, война и секс идут рука об руку. Производство, разрушение и воспроизводство пересекаются.
Энергия накапливается – это очевидный факт; однако осмыслить механизмы этого накопления, а главное, его последствия непросто. Трата всегда кажется "избыточной" и даже "ненормальной". Однако если живое существо не располагает таким излишком, открывающим перед ним возможности, то в настоящем оно реагирует совсем иначе.
Другими словами, принцип экономии, нередко провозглашаемый приверженцами рационализма определенного типа и грубого функционализма, с биологической или "биоморфической" точки зрения недостаточен. Этот низовой принцип, увязывающий энергетические траты с недостатком энергии, относится к уровню выживания.
Обратная гипотеза, то есть гипотеза о необходимости и полезности расточительства, игры, борьбы, искусства, праздника, Эроса, встречается в философской традиции, противостоящей рациональному "принципу экономии" с его мелочным продуктивизмом (тратить по минимуму и только для удовлетворения "потребностей"). Гипотеза об излишке, избыточности, то есть трансгрессии, характерна для направления, восходящего к Спинозе, а далее – Шиллеру, Гете, Марксу (который ненавидел аскетизм, хоть иногда и позволял себе увлечься аскетизмом "пролетарским"). Своего апогея эта тенденция достигает у Ницше – а не у Фрейда, который в своих биоэнергетических теориях вновь впадает в механицизм. В психоанализе оппозиции "Эрос/Танатос", "принцип удовольствия / принцип реальности, или производительности", "влечение к жизни / влечение к смерти" полностью утрачивают диалектический характер и слишком часто превращаются в механическую игру псевдопонятиями, метафорами недостатка энергии.
Живой организм поглощает, расходует и растрачивает излишек энергии, потому что это ему дозволено Космосом. Дионисийский аспект бытия – безмерность, опьянение, риск, порой смертельный, – имеет свою степень свободы и свою ценность. В живом организме, тотальном теле заложена возможность (что не означает ни ее реализации, ни мотивировок) игры, насилия, празднества, любви.