Теперь батюшка отчётливо улавливал сходство между тем великаном и новым посетителем. Мужчина, между тем, купил несколько свечек и ставил их перед образами. Затеплив свечку, он на несколько минут задерживался перед иконой, истово крестился и кланялся – во всяком случае, внешние приёмы благочестия были им усвоены. Затем посетитель вновь приблизился к священнику и спросил, когда будет исповедь. "Завтра в 8 утра".
"Я не причащался 6 месяцев. Хотел бы завтра поисповедаться и причаститься".
"Где вы причащались в последний раз?"
"В тюрьме".
"За что сидели?"
"За убийство".
"Вот оно!" – подумал отец Ростислав, которого снова пронзила дрожь, но он ничем не выказал своего беспокойства.
"Вы раскаялись в содеянном? Исповедали этот грех перед священником?"
"Я не виноват. Не я убил".
"Сколько лет вам дали?"
"Восемь".
Повисло тягостное молчание. Священник продолжал вглядываться в лицо собеседника.
"Почему вы так на меня смотрите?"
Отец Ростислав не отвечал. Взгляд серых глаз гостя так же буравил его, словно пришелец пытался загипнотизировать собеседника. Они с минуту, молча, поедали глазами друг друга, и ни один не отводил взгляд.
"А на тебе печать" – нарушил молчание отец Ростислав.
"Какая печать?" – моргнул незнакомец.
"Каинова".
Серые глаза посетителя метнулись куда-то в сторону. Ни слова не говоря, он развернулся и вышел из церкви. Священник услышал, как взревел мотор автомашины и через минуту всё затихло.
Февраль 2010
КЛИРОСНОЕ ПОСЛУШАНИЕ
В моей жизни присутствует малоприятная закономерность: ничего не получается с первого раза, первый блин всегда комом. Затем, набив шишек, потом и кровью я обычно достигаю цели, проявив известное упорство и даже упрямство. При этом иногда оказывается, что вожделенная цель того не стоила, но обвинять некого – сам добивался. В восьмилетнем возрасте мама отвела меня в музыкальную школу, в которую я не поступил из-за отсутствия музыкальных способностей. Однако маме сильно хотелось, чтобы её сыночек получил музыкальное образование и меня отдали в подготовительный класс. Выяснилось, что всё-таки я в музыкальном отношении не совсем безнадёжен и со второго раза меня приняли, да ещё в скрипичный класс, где слух должен быть особенно выдающимся, а не в фортепианный, как планировалось. Произошло это в середине учебного года. Таким образом, я отстал от прочих по такому важному и сложному предмету как сольфеджио и так никогда своих одноклассников и не догнал, главным образом потому, что преподавательнице было на меня наплевать, и она палец о палец не ударила, чтобы как-то помочь мне. По специальности же (то есть в игре на скрипке) я преуспел больше, но через год обучения совершенно охладел к инструменту и валял дурака, мучая учительницу. В конце концов, музыку бросил, несмотря на сопротивление мамы.
После окончания средней школы завалил вступительные экзамены в университет. Поступил через несколько лет, после армии. Получив повестку в военкомат, был оставлен "до особого распоряжения" и отправился в армию через год не со своими ровесниками, а с другим призывом. Стоило ли удивляться, когда, оставив университет, я провалился на экзаменах в семинарию? Правда, меня оставили кандидатом и приняли перед Пасхой, в самом конце учебного года, так что все экзамены пришлось сдавать экстерном. Подобных примеров в моей жизни сколько угодно, но сейчас речь о другом. В семимесячном промежутке между неудачными вступительными экзаменами и зачислением в духовную школу я пел в повседневном хоре Троице-Сергиевой лавры. Регент, ныне покойный иеродиакон Никон, принял меня в хор по ходатайству моей супруги, которую знал с детства. Моя Лора профессиональный дирижёр-хоровик. Она готовила меня к экзамену по пению в семинарию и обнаружила у меня голос и слух. Вероятно, кое-какие навыки в музыкальной школе я всё же получил. Во всяком случае то, что годами не получалось в школе, она объяснила мне за одно занятие. Да-да: требуется лишь немного усердия со стороны обучаемого и чуть-чуть любви от обучающего и всё получается.
Забегая вперёд, скажу, что до принятия священного сана я пропел в разных церковных хорах в общей сложности пять лет, в том числе два года в лавре. Такая практика мне дала многое и в профессиональном отношении и в знании людей, так как приходилось общаться с очень разными и порой оригинальными персонажами. Это вообще особая тема – церковные хоры. Может быть, я когда-нибудь к ней обращусь, но теперь мне вспомнился один аспект клиросного послушания в монастыре – синодики. Для непосвящённых: синодики это списки живых и мёртвых православных христиан, за которых молится церковь. Естественно, что в таких древних обителях как Троице-Сергиева лавра эти списки огромны, так как монастырь ежедневно посещают сотни паломников, да ещё существуют исторические перечни имён жертвователей – ктиторов прошлых веков. Все русские монархи и вельможи щедро жертвовали на монастырь в течение веков с тем, чтобы за них молились при жизни и, в особенности по смерти, совершая вечный помин. Вероятно, после закрытия и разгрома обители в XX веке эти списки не полны, но они восстановлены хотя бы частично. В новейшее время помин ограничивался короткими (сорок дней) и средними (полгода-год) сроками. Итак, в конце 1970-х лаврские синодики имели вид общих тетрадей в красной обложке по толщине превышающие обычные раза в два, переплетённых монастырскими переплётчиками. На каждой странице два столбца имён, записанных аккуратным красивым почерком через строчку. Я не знаю, сколько всего было синодиков, но на наш правый клирос за вечерним богослужением их давали 6–7, столько же доставалось левому клиросу и не менее десятка тетрадей вычитывали монахи не занятые в богослужении и пении вместе с благочестивыми мирянами мужского пола.
В те времена в праздничном богослужении участвовало не менее восьми монахов в священном сане. В будни – два-три. В любом случае вычитать синодики без посторонней помощи служащие возможности не имели. Тут помогал и хор в те моменты, когда не было пения, а только чтение, и достойные доверия миряне. В основном это были почтенные старцы из местных, постоянно посещающие монастырские богослужения, или паломники, приехавшие в лавру на богомолье, уже знакомые братии. Среди последних выделялся один дедок, которого монахи называли дядя ВАСЯ. Он проживал где-то на юге, кажется, в Донбассе и гостил в лавре неделями, щедро жертвуя на монастырь значительные суммы. По словам отца Никона, дядя Вася в прошлом был выдающимся авиамехаником. Выйдя на пенсию, он зажил припеваючи в своём маленьком домике с садиком. Если дядя Вася нуждался в деньгах, то ближе к весне он приезжал в какой-нибудь совхоз и предлагал подготовить технику к посевной. Любой председатель мечтал о таком высококлассном специалисте, а старик умел оживить даже безнадёжно испорченные трактора и комбайны, так что дядю Васю вознаграждали очень даже щедро и он получал возможность паломничать. Оба клироса в трапезном храме Троице-Сергиевой лавры, а вернее в церкви преподобного Сергия, ибо передняя часть этого длинного здания, отделённая перегородкой от основного помещения, с главным центральным алтарём носит имя основателя обители, располагаются на возвышениях и приподняты на несколько ступеней над полом из уральской яшмы и окружены деревянными барьерчиками. На клиросах стоят правый и левый хоры, у подножия левого клироса – на "женской" стороне прихожанки. Обычно это жёны и дети священников, родственницы монахов и работницы монастыря (повара, уборщицы, бухгалтеры и проч.). У подножия правого клироса – свободные от послушаний монахи и старики-прихожане мужского пола. Вот они выстроились в ряд, выставив седые бороды, вооружившись очками и держа толстые тетрадки в вытянутых руках. Они гордятся оказанным доверием. Ещё бы! Читать помянники очень почётно. У них своя иерархия. Какой-нибудь особо уважаемый дед распределяет синодики по чтецам и забирает тетради после прочтения. Однажды перед службой я поднялся на клирос несколько ранее обычного с намерением посмотреть ноты одного сложного произведения, которое мы только начали разучивать, и застал там семинариста с параллельного курса по кличке Понтий. В семинарии и академии специфичные прозвища. Этот получил кличку из-за своей фамилии Пантелеев. Понтий выглядывал из-за загородки, наблюдая за дедами-чтецами, и давился от беззвучного смеха. Оказывается, "лидер" поспорил с одним из "рядовых" и дёрнул своего оппонента несколько раз за бороду.
С одним дедулей я подружился. Мы с ним всё время встречались после службы в столовой для монастырских рабочих за ужином. Несмотря на то, что монастырский рацион в основном постный, еда очень вкусная, так как приготовлена с молитвой, любовью и умением. Я всегда получал удовольствие от этих трапез. В первый же раз дедушка порекомендовал мне угоститься монастырским кваском из чана с краником. Я-то думал, что это обычный квас, подобный тому, каким торгуют летом из бочек в розлив, но квас оказался особенным – крепким и хмельным, похожим на бражку, так что мне сразу ударило в нос, и я зажмурился к полному удовольствию деда. "А что, каков монастырский квасок? С градусами, а?" Он был маленький, плотный коренастый с хорошо сохранившейся седой шевелюрой, несмотря на свои 88 лет, и длиннющей бородой на всю грудь. Из-под белых кустистых бровей задорно смотрели весёлые тёмно-карие глаза. Весьма преклонный возраст мало сказывался на его физическом состоянии и памяти. Двигался он быстро, уверенно, почти стремительно. "А ведь я два срока в лагере отсидел" – рассказывал дедуля. "За что же?" "Дважды раскулачили, хотя я в гражданскую воевал в красной армии. Ну, меня призвали, куда денешься? Не помогло. В первый раз отсидел три года, потом ещё пять. У меня отец был очень набожным. Умел читать по церковно-славянски и меня выучил. Во время первого ареста, пока чекисты делали обыск в доме, он мне незаметно сунул маленькую карманную псалтырь и шепнул: "Читай при всякой возможности. Эта книга тебя спасёт". И вправду спасла. С псалтырью я не расставался и всюду, когда появлялась возможность, утешался её чтением. Это великая книга! Она умиротворяет и ободряет при всех обстоятельствах. Самое удивительное: мне удалось сберечь её до конца. Однажды комиссар устроил мне шмон, обнаружил "запретную литературу" и швырнул мою псалтырь на пол, а я потом разыскал её и припрятал. Когда меня арестовывали во второй раз, я уже сам захватил заветную книжечку с собой и не расставался с ней до воли. Так-то вот, сынок. Всего навидался: и большевики хватали и бандиты нападали. Однажды какая-то шайка ворвалась в деревню и ну грабить! Тогда ведь время такое было: у кого сила, того и власть. Нас со старухой под угрозой расстрела в погреб отправили и крышку грузом придавили, так что мы сутки в погребе просидели, пока соседи не вытащили, да хоть целы остались, и за то, слава Богу! Три года назад я овдовел – умерла моя бабулька. Теперь жениться можно" – и он подмигивал весёлым карим глазом.
Лаврские монахи сильно загружены. В будние дни братский молебен, на котором обязана присутствовать вся братия, начитается в пять часов утра, затем идут службы и послушания, потом обед, краткий отдых и вечернее богослужение, после которого ужин и личное время. Однако помимо общих молений каждый монах обязан неотступно вычитать весьма обширное личное молитвенное правило. Ещё довольно часто приходится выходить на общие работы, вроде уборки снега, чистки помещений и т. п. На сон остаётся обычно менее шести часов, у иных и того меньше. В результате многие утомлены и читать объёмистые синодики, да ещё урывками во время службы им тяжеловато. Так как я с детства ярый книгочей, у меня выработалась привычка читать быстро. Обычно я заканчивал синодик первым и успевал помочь одному- двум соседям. Монахи ценили такую помощь. Со многими я сблизился и все приветливо ко мне относились. В свою очередь они учили меня петь, объясняли церковный устав и смысл песнопений, подсказывали, как подготовиться к сдаче экстерном экзаменов за первый курс семинарии и проч. Благодаря их поддержке я справился с таким сложным предметом как катехизис и был принят в первый семинарский хор в партию баритонов.
Январь 2014
КОШАЧЬЯ НАПАСТЬ
Мой сосед по даче Виктор добрый человек. Без всякой иронии, но общеизвестно, что любое хорошее свойство, доведённое до абсурда, превращается в свою противоположность. Одно из проявлений доброты соседа – его неспособность топить котят, которых производят на свет его многочисленные кошки. В результате кошачья армия Виктора за пару лет достигла количества двадцати семи голов, не считая котят. А начиналось всё с пары серых кошечек, без которых в сельском доме невозможно уберечься от крыс и мышей. Дом у соседа старый, деревянный, возведённый его отцом сразу после войны. Виктор унаследовал его от родителей на двоих со старшей сестрой – вдовой. У Виктора квартира в соседнем городке, но вся его жизнь связана с этим старым домом и хозяйством, и он ежедневно приезжает сюда общественным транспортом и занимается своим делом. Он перепробовал разные профессии, говорят, даже служил в милиции, но как-то там не прижился – не тот характер. После работал в совхозе и в разных других учреждениях. В настоящее время он числится подрезальщиком деревьев в своём городке, словно Жан Вальжан до заключения в тюрьму у Гюго. Весной сосед прицепляет к трактору неуклюжую громоздкую телегу и набивает её с верхом срезанными ветками, которыми топит печь. По-видимому, эта сезонная работа оставляет Виктору много свободного времени, которое он посвящает своему колёсному трактору. Этот железный конь и является для соседа, как я подозреваю, истинным кормильцем. На нём он пашет, боронит и культивирует свой довольно обширный участок земли. То же самое делает тому, кто его наймёт. Зимой он, прицепив к трактору бульдозерный "нож", иногда убирает снег по найму. Вряд ли Виктор зарабатывает много, потому, что у него никогда нет и гроша за душой. Однако, трудится он много и постоянно в саду и на огороде вместе с сестрой и племянником. Трактор старый и всё время ломается, но, как большинство наших мужиков, мой сосед понемногу умеет делать всё: плотничать, слесарить, пользоваться сваркой и т. п. Если трактор даёт сбой, Виктор, одевшись в засаленный комбинезон, храбро разбирает его на части, которые раскладывает по всему двору. Мухтар, лохматый старый пёс соседа, в своё время кем-то ему подброшенный, крутится у ног хозяина, виляя хвостом и заглядывая в его чумазое лицо. А Виктор копается в нутре своей машины и слышно только его удивлённо-недовольные реплики, подкрепляемые словом "блин". Как правило, рано или поздно, неисправность обнаруживается и исправляется, если, конечно, не требуется замена какой-нибудь дорогостоящей детали. Мотор трактора с торжеством взревел, будоража деревенских собак, и грязный, но торжествующий Виктор даёт ему некоторое время поработать на максимальных оборотах, после чего умеряет пыл машины до обычного нормального хода, подливает солярки и с грохотом и треском выезжает со двора, оставляя после себя неописуемый бардак: раскиданный инструмент, брошенные негодные детали, рассыпанные дрова, какие-то брёвна и бочки. Забор и ворота у соседа ветхие. Чтобы не упали, приходится подпирать. Перед калиткой куча песка и другая куча – гравия, а между ними старый брошенный трактор, который уже давно не на ходу, но служит хозяину в качестве источника запчастей к трактору действующему. В довершение картины следует прибавить "мёртвые" "Жигули", стоящие сбоку от ворот и принадлежащие племяннику Виктора – добродушному флегматичному парню без определённых занятий. Время от времени деревенский сход постановляет Виктору "Срочно навести порядок и убрать мусор с улицы", но тому, как с гуся вода и всё остаётся годами по-прежнему.
На соседских кошек мы впервые обратили внимание, когда три из них принесли потомство почти одновременно. Освоив собственный двор, котята начали обзор ближних территорий и появились у наших ворот. Некоторые пролезли под воротами, другие храбро преодолели их сверху и вскоре все двенадцать очутились в нашем дворе. Они были так забавны и милы: трогательные разноцветные пухлые шарики с миниатюрными задранными хвостиками. Супруга моя не устояла и угостила их остатками обеда. С тех пор началось. Как только котята издали видели нашу приближающуюся машину, серо-бело-чёрно-рыжий пушистый табунок нёсся к нам со всех ног с мяуканьем и писком с риском распрощаться с жизнью под колёсами моего транспорта. Мы привозили им всевозможные остатки от трапез: отходы рыбные, мясные, птичьи, но им всё было мало. Во-первых, потому, что котята росли, во-вторых, к ним стали присоединяться их матери и другие коты и кошки из Викторовой "коллекции". Ему ещё и подкидывали животных. Среди его питомцев имелся кот леопардовой породы, кошка черепахового окраса и двое метисов сиамской и персидской пород. Разумеется, он их кормил. Каждый день притаскивал большой рюкзак какой-то снеди, но кошек было слишком много, котята возрастали, им требовалось всё больше корма, а имелась ещё и собака довольно крупных размеров, которой тоже хотелось есть. Надо сказать, что питомцы соседа не брезговали подножным кормом. Кошки-матери обыскивали соседние угодья, включая наш участок в поисках добычи. Тут у них дело было чётко организовано. Обычно одна из взрослых кошек-мамаш оставалась с молодняком, а две ходили на охоту. Добыча (мыши, крысы, бельчата, мелкие птицы) доставлялась за "общий стол". Вскоре мы убедились, что в зимние месяцы непрошеные гости – грызуны отсутствуют в доме. Их переловили и съели умелые охотницы-кошки. Зато в летний сезон отсутствовали птицы. Камышовки, славки, чечевицы, синицы и трясогузки, даже нахальные полевые воробьи перестали гнездиться на участке. Недосягаемыми оказались только скворцы, поскольку их искусственные гнездовья построили со знанием дела, сделав недоступными для хищников.