Отец Ростислав всячески уклонялся от попыток втянуть его в полемику, считая её делом неуместным при данных обстоятельствах. И вообще, он давно убедился в бесполезности всяких споров и принимал участие в подобных "состязаниях" лишь с целью защитить свою веру от особо злостных и несправедливых нападений. Однажды один знакомый пригласил его попариться в деревенской баньке. На беду среди гостей оказался некий медик, точнее судебно-медицинский эксперт, с первого момента пристававший к священнику с обвинениями против христианства. Поскольку остальная компания с нетерпением и интересом ждала его реакции, отцу Ростиславу пришлось втянуться в спор. Своими вескими, аргументированными ответами, к тому же выдержанными в спокойном и уверенном тоне, он довёл оппонента, не ожидавшего встретить достойного противника в простом сельском батюшке, до состояния бешенства, буквально до визга и брызгания слюной, так что всем даже стало неловко. Столичный медикус просто не подозревал, что со времён Цельса противники Христа ничего нового придумать не смогли, а на стандартные обвинения есть стандартные контраргументы и все его "хитроумные" обличения и ловушки отцу Ростиславу давно оскомину набили. Помятуя этого несчастного врача, священник долго отмалчивался, приписывая особо обидные высказывания Эдуарда его болезненному состоянию – повреждению черепа. Эдик вообще часто проявлял агрессию. На второй день после прибытия священника Эдик сцепился со старшей медсестрой, которая, по его мнению, сделала ему неудачный укол в вену, в результате чего на внутренней стороне предплечья у него разлилось большое лиловое пятно. Сестра – грубая рыжая толстуха, с маленькими поросячьими злыми глазками и пронзительным голосом, хотя и бесцеремонно обращалась с больными, являлась, тем не менее, умелым специалистом, в чём отец Ростислав впоследствии не раз убеждался на опыте: уколы делала идеально, лучше всех, словно комарик укусил. В случае с Эдуардом она справедливо объявила виноватым его самого, дескать недостаточно долго подержал на месте укола ватку со спиртом. Но больного такое объяснение не удовлетворило. "Чего кричишь своим деревенским голосом!" – завопил он, – "ты здесь не на ферме!" "Я вот тебе покажу "ферму"! – взревела толстуха, – "в коридор переведу!" (далее не для печати). Поскольку в отделении травматологии все палаты частенько бывали заняты, в коридоре стояло несколько кроватей (аварийный запас). "Что-то она злая сегодня. Мужика ей не хватает что ли?" – высказал остроумную гипотезу Васька, когда разъярённая сестра вышла из палаты. "Точно" – поддержал Макс животрепещущую тему, – "она, наверное, ни с кем… последние полгода, вот и бесится". "О, я вспомнил, где её встречал раньше!" – неожиданно осенило отца Ростислава, – "года два назад меня пригласили соборовать больную как раз в это отделение…" "Что такое "соборовать"? – поинтересовался Митя. "Это такое церковное таинство. Совершается над больными. Его ещё называют елеосвящением. Так вот, та молодая женщина упала с лошади, и у неё был перелом основания черепа. Это, как вы, наверное, знаете, очень страшная травма. Человек может остаться инвалидом на всю жизнь. У этой Анастасии всё лицо было – сплошной синяк и тело так же в кровоподтёках. Она лежала в женской палате, набитой под завязку, поэтому ей поставили дополнительную кровать. Там, как у нас теперь, тоже все были лежачие, в основном с переломами и только одна тётка ходила. Когда появился я, две старухи, лежавшие рядом с Настей, очень обрадовались: "Батюшка пришёл! А не могли бы вы нас тоже пособоровать?" Я конечно согласился. Это обычное дело – идёшь причащать или соборовать одного больного, а за ним просятся и другие. Остальные женщины в палате помалкивали, с любопытством кося глаза в мою сторону (всё-таки не каждый день здесь появлялся священник в облачении) и только ходячая тётка капризным голосом стала выражать неудовольствие: "Это что, он свечи зажигает? Тут и так дышать нечем!" А надо вам сказать, что при соборовании зажигается 7 свечей и ещё одна даётся в руки больному, если он в состоянии её держать. Кроме того, полагается ещё и каждение, но когда я зажёг кадило, сварливая соседка закричала: "Мне душно! Я задыхаюсь!" "А ведь есть такая пословица про чёрта и ладан" – вспомнил внимательно слушавший Макс. "Да, я тоже её вспомнил. И тут моя Настя, которую я неплохо знал раньше как особу добрую и весёлую, с воплем напустилась на ходячую тётку, видимо сказалась травма. На шум примчалась медсестра, вот эта самая толстуха, которую я сейчас узнал, и давай орать на Настю. Меня она, как бы не замечала, и "покрыла" больную таким отборным матом, что мне стало неуютно. Настя тоже не осталась в долгу. Я даже не подозревал, что такие выражения ей известны. Тщетно пытался я успокоить разъярённых женщин. Я говорил, что нельзя так обращаться с больными, ведь у многих из них в результате травмы повреждена психика, но меня никто не слушал. Сестра пригрозила перевести Настю в коридор. Еле-еле все немного успокоились, и мне наскоро удалось завершить таинство. Впоследствии Настин муж сообщил, что старшая медсестра выполнила свою угрозу и перевела её в коридор, где, согласитесь, тяжело больному гораздо труднее – шумно и беспокойно. Эта сестра – умелый специалист, но человек неважный. Таким не место в медицине. В ней жалости нет".
"Жалости, жалости!" – неожиданно передразнил священника Эдуард. "Вот вы – духовенство всё толкуете про жалость, про милосердие, а сами то!" "А что сами?" – спокойно переспросил отец Ростислав. "А то! Гляжу я на вас, вот вроде вы Петру помогаете: то постельку ему поправите, то попить дадите. А для чего? Для чего? Всё перед нами рисуетесь: вот, дескать, я какой милосердный! А Бог за это мне глядишь и подаст!" "Эй ты, Эдик…" – начал, было, Василий, но священник остановил его жестом руки. "Да-да, так сказать, батюшка, послушайте о себе правду-матку, а то со времён социализма вы ни разу её не слышали! Я уже давно о вас – духовенстве то есть, и о вашей Церкви размышляю. Всё правильно: человек должен во что-то верить, иначе будет всеобщий бардак. Вот до революции вы – попы всем и заправляли, но пришли коммунисты и эту власть у вас перехватили, а вас – сердешных, эх-хе-хе, в тюрьмы, в лагеря… Но теперь вы снова всплыли и опять хотите всеми управлять. А что за этим стоит? Как за любой властью – деньги и только деньги! "Я за тебя помолюсь, а ты за это плати". И играете вы все на страхе. Человек (любой человек) боится смерти, боится несчастья, особенно с близкими. А вы этот страх эксплуатируете. Для этого и будущую жизнь придумали. Дескать, тебе здесь плохо, зато ТАМ будет хорошо. Не верю, не верю, что ТАМ будет лучше или хуже! ТАМ не будет НИЧЕГО и вы сами это знаете и обманываете народ". Выговаривая последнюю фразу, Эдик приподнялся на локте. Лицо его исказилось, и глаза излучали ненависть.
"Видите ли, Эдуард" – начал священник после нескольких неловких секунд молчания, вызванных неожиданной резкостью тона оппонента, – "обвинения ваши не новы. Я их слышал неоднократно. Что касается слов, обращённых к моей персоне лично, думайте, что хотите. По-моему, очень естественно подать лежачему больному кружку воды. Так поступают все нормальные люди вне зависимости от религиозных убеждений. Вы бы тоже это сделали, если б находились поближе и могли ходить. К тому же, Петру помогаю не только я. Вон Митя, хоть и с одной рукой, то и дело оказывает ему разные услуги, да и все прочие тоже. И даже Максим, хотя его подвижность ограничена, нет-нет, да и подаст Петру что-нибудь или хотя бы сестру позовёт, когда в капельнице бутылка опорожнится. Относительно прочего скажу так: религиозное чувство присуще большинству людей. Религия была даже у неандертальцев, это научно доказанный факт. Отсутствие же религиозного чувства – своего рода духовная неразвитость, присущая некоторым людям. Она не так уж часто встречается. Вот почему среди людей, особенно русских, не так уж много настоящих атеистов. И даже Степан, которого вы все укоряете в симпатии к коммунизму, не атеист, ведь верно, дед?" Старик, молча, кивнул головой.
6
"А-а, про неандертальцев вспомнили!" – снова завёлся Эдик, – "так, значит, вы признаёте, что сначала были неандертальцы, а от них произошли кроманьонцы. С наукой не поспоришь!" "Религия с наукой не спорит. Они лежат в разных плоскостях. Наука изучает окружающий мир, а религия…" "А всё равно, без науки никуда! Вот теперь об эволюции заговорили". "Я пока не говорил об эволюции, но раз вы сами об этом начали… Я не считаю, что кроманьонцы произошли от неандертальцев". "Это, на каком же основании?" "А на том, которое даёт ваша хваленая наука – установлено, что индекс мозга неандертальца равен индексу кроманьонца, то есть их умственное развитие было одинаковым, да и жили они на земле одновременно, по крайней мере, в какой-то период истории". "Но до этого были питекантропы, синантропы, гельдербегский человек…" "А кто поручится, что они не были просто обезьянами?" "Как кто? А Дарвин! Другие учёные более позднего времени!" "Дарвин свою теорию эволюции к человеку не применял". "Как это не применял! С него всё и началось. Он и доказал, что библейские легенды ничего общего с научными данными не имеют". "Вы Эдик совершенно напрасно стараетесь представить Дарвина атеистом и безбожником. Он был осторожен в своих высказываниях, возможно считая эволюцию элементом промысла Божия. Не знаю, я не настолько подробно знаком с его творчеством и биографией, но могу утверждать, что первым "обезьянью теорию" выдвинул не Дарвин, а Эрнест Геккель, был такой деятель от науки. Именно он пристегнул теорию эволюции к происхождению человека. Эта гипотеза вызвала массу возражений и возмущение многих, в том числе целого ряда учёных – естествоиспытателей". "Назовите хотя бы одного!" "Пожалуйста: Жан Анри Фабр – французский энтомолог. Он в принципе отрицал теорию эволюции. А вообще среди учёных всех времён очень много верующих людей". "Как и неверующих". "Правда, есть и такие, но давно известно: малое знание удаляет от Бога, а большое – приближает к Нему". "Всё это ничего не доказывает. Доказать бытие Бога невозможно". "Такие доказательства есть, но вряд ли они убедят людей, подобных вам, Эдуард". "Это точно. Я во всём должен убедиться сам. Но скажу всем: сейчас к религии просто подогрелся интерес. Раньше запрещали об этом говорить, а теперь, пожалуйста – запретный плод сладок. И всё равно, у вас в церквах одни старухи. О смерти думают, вот и молятся, грехи молодости отмаливают". "Ну, не только старухи. У меня на приходе, например, и мужчин много, и молодёжь захаживает". "Да, молодёжь! Ей бы только ширнуться, выпить, погулять, кайф поймать!"
Отчасти это было правдой. С удивление и грустью отец Ростислав видел, как его молодым товарищам по несчастью родные и друзья постоянно протаскивали спиртное, в особенности Максу. Сначала появились его коллеги по работе (он трудился в какой-то частной фирме, являясь её совладельцем и, видимо, не последним человеком) с пятилитровой канистрой вина. Затем явились родители с бутылкой водки и, наконец, дружки – приятели приволокли пять бутылок пива. Максим наклюкался. Напились и его дружки, а также Василий с дедом Степаном. Макс врубил свой ноутбук и в палате раздалась разудалая попса, правда, поначалу, терпимого образца – 70-80-х годов. Отец Ростислав даже вспомнил некоторые мелодии своей юности с чувством, похожим на ностальгию. Но затем подвыпившие парни переключились на другой жанр. К счастью, звучал не тяжёлый или едкий рок, которого священник не выносил, а песенки совершенно определённого типа:
"Вот умру я, умру,
похоронят меня.
На могиле моей
Расцветёт конопля.
Наркоманы придут,
Коноплю соберут" и т. д.
Или:
"… и нас уносит от земли
чудесный запах анаши".
Даже безобидная на первый взгляд песенка "Я маленькая лошадка" по разъяснению Василия – песня наркокурьера:
"Я маленькая лошадка
и мне живётся не сладко.
Мне тяжело нести свою ношу
И скоро я её брошу".
"Ноша", оказывается, вполне конкретная – наркотик. Говорить и доказывать, что анаша, иначе марихуана, страшно вредная штука, было бесполезно. "Почему же её "урюки" всё время употребляют и ничего?" – возражал Макс. Священник не спорил, но ясно видел, что все благие намерения, все хорошие качества души, присущие его новым знакомым, утонут в этом море "дури". Ведь как назвали то: "дурь"! Она и есть дурь! И вот это зелье, или на наркоманском сленге "план" теперь по статистике хотя бы раз в жизни попробовал каждый третий (!) московский школьник. Отец Ростислав вспоминал высказывание одного крупного чина из американской полиции: "Преступность в стране такая, какой её допускают власти". Стало быть нынешняя власть НЕ ХОЧЕТ победить наркоторговлю. Если бы хотела, она вполне в состоянии это сделать. Ведь не постеснялась посреди столицы на глазах у всех расстрелять оппозицию! А теперь, что ждать от такой обкуренной молодёжи? Можно ли от неё требовать не подвига, нет, хотя бы просто нормального существования, семейных отношений, плодов труда, воспитания детей? А ведь добрые порывы есть. Когда Петру полегчало, он заявил, что пред своим несчастьем он уже побывал здесь, в этом отделении, когда приходил навестить знакомого. Его товарищ по работе (украинец из-под Винницы) приехал сюда на заработки, оставив на родине жену и маленького ребёнка. На Новый год хохол напился, упал на улице и обморозился. Ему ампутировали руки и ноги. Он лежит в больнице уже больше года. Никто с родины не едет забирать его, никому он не нужен. Сейчас больничное начальство ведёт переговоры о передаче этого Ивана в дом инвалидов, ведь не выбросишь, в самом деле, человека на улицу! Как только Максим услышал эту душераздирающую повесть, он, справившись у Петра, где лежит несчастный хохол, отправил к нему своего дружка с пакетом гостинцев и некоторой суммой денег, причём сделал это просто, быстро и без всякой аффектации. Другие обитатели палаты тоже скинулись в пользу пострадавшего.
К Петру пришла жена с младшей дочерью – трёхлетней девчушкой. Это было очаровательное голубоглазое существо с розовым личиком и косичкой, в которую вплели цветные ниточки. "Поди Дашенька, поговори с батюшкой" – направила мать девочку, приступая к обычным заботам о супруге. Девчушка доверчиво приблизилась к священнику. "Тебя Дашей зовут?" "Да, а вы батюска?" Она смешно шепелявила. Степан пошевелился на койке. "Дед Мороз!" – показывая пальчиком на старика, вскричала Даша. "Да, это Дед Мороз. Вот видишь: ножку сломал" – подыграл отец Ростислав. "Батюска, а почему Дед Мороз курит?" – удивилась малышка, наблюдая, как старик вытянул из пачки неизменную сигарету и засмолил её. "Ты что, дед, опомнись! При ребёнке не курят!" – прикрикнул Василий. Степан, смущённо крякнув, поспешно загасил сигарету о спинку кровати. "Сразу видно: у деда внуков нет!" – заявил Макс. "Да вот, всё нет. Сын никак не женится" – вздохнул Степан. Звонкая трель мобильника прервала беседу. Василий приложил телефон к уху. По-видимому, звонила его жена из Москвы (Василий был москвичом). "Что? У Поросёнка 39 градусов? Как же так? Лечите его! Да, скажи: папа приедет, как только ножка заживёт. Да, поцелуй его в пятачок! У сына ложный круп, высокая температура, а я здесь валяюсь" – потерянным голосом сообщил Вася, – помочь ничем не могу. Что делать?" "Помочь можешь" – возразил священник. "Как?" "Помолись за него. Отцовская молитва сильна". "Я не умею. Помолитесь вы за меня". "Я это сделаю, конечно, но и ты потрудись. Молись своими словами, как умеешь, и Бог услышит тебя". Вероятно, Вася последовал совету, ибо некоторое время пролежал неподвижно и молча. Молчали и остальные, даже ребёнок. "Даша, пойди, пожалей папу" – отослал девочку к отцу священник. Пётр лежал на прибранной руками жены кровати и из его глаз сочились слёзы. "Папа, бедненький, не плачь" – пролепетала девчушка, поглаживая отца по татуированной руке, покрытой синяками. "Ничего Пётр, поправишься" – уговаривал его отец Ростислав, – "а то расстроишь только своих женщин". "Ничего, пусть поплачет. Всех довёл своим пьянством!" – вскричала жена, – "прямо здесь обещай мне при ребёнке, что пить не будешь!" Пётр с ходу дал обещание. Священник знал, что пьяницы легко обещают и также легко отступают от своих клятв, хотя сами тому не рады. Сколько он повидал таких петров на своём веку за годы служения! Беда, беда всероссийская, беда безысходная! Доколе Ты – Господи будешь терпеть нас?
P.S.
Уже выйдя из больницы, через некоторое время отец Ростислав узнал, что несмотря на строгий запрет, Пётр выпил стакан водки, поднесённый соседями по палате, и в результате скончался в реанимации. Не помогла даже трепанация черепа.